— Как же? — спросила она.
Миссис Шэнд пошарила у себя в рукаве и вытащила белый носовой платок — в углу стояли инициалы: Х. С.
— Вот возьми-ка. Конечно, Хэриет не убило. С чего ты взяла?
Мария потерла глаза. Великое чувство трагедии и горя вдруг превратилось в обыкновенную глупость. И удивление.
— А почему же нет ее фотографий старше меня? И взрослой?
— Как нет? Есть, — возразила миссис Шэнд и указала на фотографию в серебряной рамке на столе.
— А я ее раньше не замечала, — удивилась Мария.
Она посмотрела на фотографию: женщина в возрасте ее мамы и девочка лет десяти-одиннадцати. На женщине — длинная юбка, схваченная на талии белым поясом, и блузка с высоким стоячим воротничком и длинными рукавами. Волосы собраны на макушке в пучок. Она весело и широко улыбалась и в руке держала корзину с яблоками или еще какими-то фруктами — похоже, она их только что собрала. Девочка в старомодной шляпе от солнца, тоже сжимала в руках корзину. Взгляд у нее был суровый.
— Мы ездили в Дэвон, на семейный праздник, — пояснила миссис Шэнд. — Тети, кузины и все остальные. Наша семья всегда была очень родственной.
Мария вгляделась в карточку.
— Девочка — это вы?
— Девочка — это я.
— А взрослая дама… Хэриет?
— Моя тетя Хэриет. Миссис Стэнтон. У нее не было своих дочерей, одни мальчики, и я получилась любимицей. Она была необыкновенной тетей, — продолжала миссис Шэнд с теплотой в голосе и снова взялась за вышивку.
— А почему тогда ее вышивку закончила Сьюзан?
— По доброте душевной. Тетя не любила вышивать, а у моей матери хорошо получалось. Честно говоря, я не знаю, как тете Хэриет удалось отделаться от рукоделия, но, видно, как-то удалось.
— Но ведь в альбоме нет ее фотографий. С Сьюзан и другими.
— Ее отправили в пансион, считали, что ей не хватает дисциплины. Потом она рано вышла замуж и долгое время жила в Индии. А то, что фотографий нет, — это чистая случайность.
— Понятно, — сказала Мария.
Но качели-то есть, подумала она, но не смогла заставить себя произнести это вслух. Я ведь знала, что они есть, еще до того, как увидела их на вышивке, и еще я слышала, как тявкает маленькая собачонка. Или я просто придумала этот лай, строго сказала она себе.
— Обвал, разумеется, был, — продолжала миссис Шэнд. — Когда тетя Хэриет была примерно твоих лет. Здесь ты абсолютно права. И небольшая трагедия случилась. Грустная история. Я, кажется, упомянула о ней сегодня утром, когда вы собирались в поход.
Мария перестала водить пальцем по розам на диване, очерчивая их форму.
— Вы так неясно сказали. И я решила…
— Ты решила, что я имела в виду Хэриет? Вот незадача. Тогда я должна извиниться. Нет. Все было совсем не так. Они искали окаменелости на скальной тропе к западу от города. И там произошел небольшой обвал (мне говорили, его до сих пор видно), к счастью, детей он не задел, а вот их собачонку, маленькое такое черное существо, Фидо его звали, его снесло лавиной. Они ужасно страдали.
Наступила пауза. Миссис Шэнд вдела в иголку новую нитку, а взволнованная Мария сидела и молчала. Так вот оно что, подумала она, понятно… Что-то я, конечно, придумала, но ведь что-то оказалось правдой. Значит, собака все-таки была, и что-то плохое случилось, только не то, что я думала.
Наконец она сказала:
— На его месте могла оказаться Хэриет, ее могло снести.
— О, да, конечно, — отозвалась миссис Шэнд. — Всегда могло быть так, а не иначе. Но на самом деле все так. Что было, то было. Что есть, то есть.
Она уверенно воткнула иголку в коричневое полотно.
— Да, наверное, — согласилась Мария. — Но к этому очень трудно привыкнуть.
— Со временем привыкаешь, выбирать-то все равно не приходится, — ответила миссис Шэнд.
— Почти так я себе все и представляла, — призналась Мария. — Мне иногда представляется всякое, — добавила она и снова взглянула на фотографию: миссис Хэриет Стэнтон, чья-то мама и тетя улыбнулась ей приветливой улыбкой.
— Постепенно ты из этого вырастешь.
И стану другой, как Хэриет, подумала Мария. И здесь задержусь не дольше, чем она в свое время. И в ее воображении возникли будущие интересные, загадочные Марии, больше и старше — трудно представить, чем они будут заниматься. Они казались друзьями, которых она еще не повстречала. Хэриет стала миссис Стэнтон, подумала она (слегка располнела, родила сыновей), и я тоже стану другой, но странно — мы обе навсегда останемся здесь — десяти и одиннадцати лет, в одно прекрасное лето, потому что мы здесь были. И это здорово.
Транзистор миссис Шэнд, который все это время тихонько бормотал себе под нос, пикнул шесть раз и сообщил: «Восемь часов», напоминая Марии, что пора идти. Они тепло попрощались — Мария и миссис Шэнд. Миссис Шэнд сказала, что надеется увидеть их в следующем году, а Мария ответила, что надеется приехать, и вот она уже уходит. Когда она подошла к двери, миссис Шэнд добавила:
— Могила собаки — в конце сада, в кустарнике. Во всяком случае она еще сохранялась, когда я была девочкой.
— Собаки, которая попала в обвал?
— Да, тело вынесло на берег, и дети его торжественно похоронили. Странная прихоть.
— Нет, почему же, — возразила Мария.
Я бы тоже так сделала, подумала она, переходя дорогу по пути домой, если бы это была моя черная собачка, которую я любила. А как же иначе. И ей представились Сьюзан и Хэриет, но больше Хэриет, как они торжественно хоронят собачку и беспрерывно рыдают. На глазах у нее выступили сочувственные слезы.
Вернувшись домой, она тут же направилась в сад. Было уже поздно; внизу, у гавани зажглись фонари, и по темной воде пролегли длинные мерцающие полосы желтого света. В саду неподвижно чернели кусты и деревья. Лишь макушка каменного дуба шуршала и что-то шептала там наверху. В доме горел свет, в кухонном окне промелькнула миссис Фостер.
Мария нырнула в кустарник. Она проползла его насквозь на четвереньках, минуя то место, где нашла качели. Она точно не знала, что ищет (бугорок? крест? может, даже деревянный крест), и пробиралась очень медленно. Достигнув подножия каменного дуба и ничего не найдя, она почувствовала себя обманутой. И вдруг — вот оно: среди веток запущенного кустарника торчала надгробная плита. Маленькая такая плиточка из серо-голубого камня (из голубого лейаса, конечно). Что-то на ней написано. Мария почтительно разгребла листья и ветки и встала на колени, чтобы прочесть. Буквы были выбиты умелой рукой (наверное, наняли кого-то, подумала Мария, наверное, нелегко было найти камень и человека для такого дела). ФИДО. ПОГИБ 5 СЕНТЯБРЯ 1865 г., — прочитала она. — В ПАМЯТЬ О ПРЕДАННОМ ДРУГЕ. Х. Д. П. и С. М. П.
И сегодня, конечно, пятый день сентября.
Она вылезла из кустарника, медленно побрела к дому и остановилась лишь потрепать по стволу каменный дуб — попрощаться. Ей показалось, она его больше не увидит. Может, они и вернутся сюда. Но что-то подсказывало ей, некая новая мудрость об устройстве мира, которую она только что обрела, что даже если они и вернутся, все уже будет иначе. Все сдвинется на год, подумала она, я уже буду не совсем такая, и мысли у меня будут другие. И может, качели и каменный дуб станут мне совсем неинтересны. Да и Хэриет тоже. Поэтому лучше прочувствовать все сейчас, пока я — это еще я.
Она на минуту присела на террасе и в последний раз взглянула на огни, струящиеся в гавани. Там, где кончался мол, маленькая лодочка, мигая зеленым и красным, упорно выруливала в море. Над горизонтом на фоне бледно-желтого вечернего неба самолет оставил тонкий белый размазанный туманный след. Она услышала монотонный шум прибоя, перебирающего гальку. Обкатанный голубой лейас, сквозь который поблескивали аммониты, Gryphaea, Asteroceras и все остальные. Лайм-Реджис готовился к ночи, как уже много-много раз без нее и как будет завтра, когда она уедет. Местам все равно, подумала она, они просто есть. И она нежно посмотрела на Лайм-Реджис, теперь она уже знала его — так смотрят на человека, на друга.
