Дама писала, часы тикали, внизу играли на рояле, и кто-то орудовал на кухне. И потом дама в длинном темном платье встала, подошла к двери и крикнула в коридор: «Хэриет, Хэриет… Можешь уже идти». Возвращаясь, она остановилась у кресла; край ее платья был всего в нескольких дюймах от носа той, которая лежала под креслом и подглядывала, отчего стало еще труднее сдерживать смех. Дама в платье снова села, теперь уже на стул, и взяла что-то из корзины с рукоделием, которую держала на коленях, и вдруг, нахмурившись, раздраженно сказала: «Тьфу ты!» При виде этого ту, что подглядывала из-под кресла, охватила безумная скука и отвращение — даже смеяться расхотелось. Она мрачно уставилась сквозь бахрому покрывала, свисавшего с кресла, и решила сидеть тихо, не двигаясь, и прятаться долго-предолго, только бы не заниматься этим дурацким рукоделием — ни сейчас, ни сегодня, никогда…
Так и останусь здесь на веки вечные, подумала она, они никогда меня не найдут, и я всегда буду лежать здесь под креслом.
Очнувшись с иголками в ноге — наверное, она задремала, — Мария подумала: сколько же я здесь просидела? Целую вечность. Наверное, они забыли про меня, ушли и забыли… Она высвободилась из-под кресла и оказалась в пустой комнате (ожидая увидеть в ней часы — глупо: никаких часов не было и в помине). Затем осторожно пробралась в коридор.
В это время водящий Мартин маячил как раз около двери в ванную: они заметили друг друга одновременно, ошалело понеслись выручаться и с криками рухнули на пол в Марииной комнате.
— Где ты была?
Но она молчала. Не скажу, подумала она. Никогда никому не скажу про это место. Это тайна. Моя тайна.
На обед они ели тушенку и мороженое. Довольные гости галдели все в один голос. Мистер и миссис Фостер, сидящие с двух концов длинного стола в столовой (так как кухня оказалась маловата для такого приема), изо всех сил старались навести порядок, но вскоре сдались. Мистер Фостер вышел из-за стола, как только это стало удобно, а миссис Фостер посвятила себя раскладыванию еды на равные части.
— А родители у тебя — супер, — поделилась потом Шарлотта. — Ни во что не лезут.
Ближе к вечеру, когда они сели за столом на кухне поиграть в снэп[11] и воцарились покой и гармония, за ними пришла миссис Люкас. Какое облегчение, воскликнула она, увидеть, что они такие хорошие, тихие, уж теперь-то она точно знает — они могут хорошо себя вести, если захотят (тут мистер Фостер хотел что-то сказать, но передумал и быстро вышел в сад), в следующий раз она оставит их у Фостеров с легким сердцем… (Миссис Фостер открыла было рот, но как-то сдержалась.)
— А давайте, — весело продолжала миссис Люкас, — закатим все вместе шикарный пикник в конце отпуска. Прощальный пикник, а?
— С готовкой!
— Никаких сандвичей. Все жарить на костре.
— Поздно вечером! Ночной пикник.
— Когда? — спросил Мартин.
И все как-то договорились, хотя миссис Фостер стояла и мямлила что-то вроде «У нас пока нет точных планов», а мистер Фостер, вернувшийся из сада, был просто в ужасе. Итак, через неделю, 5 сентября, весь последний день. По дороге в Ауксмут — Люкасы знают это место.
— Такая идиллия, — сказала миссис Люкас. — Я вам не могу передать. Ночью — ни души. Кругом одна природа. Но на спуске придется попотеть.
— Погода может не позволить, — с надеждой произнесла миссис Фостер.
Но тут все дети Люкасов заверили ее, что раз уж они собрались на пикник, их не остановит ничто, даже дождь. Мистер Фостер снова удалился в сад, и Люкасы после многократных фальстартов и неожиданных возвращений за свитерами наконец ушли.
Но не успели Фостеры остаться своей семьей, как в дверь снова позвонили. Это была миссис Шэнд. Увидев человека, которому далеко за одиннадцать, отец Марии сделался радушным и гостеприимным и пригласил миссис Шэнд на бокальчик вина. Все пошли в столовую. Мария потащилась вслед, хотя ей совсем и не хотелось, но она не могла выбрать подходящий момент и улизнуть. Миссис Шэнд взяла манеру то и дело поглядывать в ее сторону или говорить что-нибудь такое, что не найдешь, как и ответить.
— Ну вот, скоро тебе опять придется подумать о школе.
Мария согласилась, и у нее перед глазами со стуком упал огромный ставень, как падает в антракте театральный занавес, с надписью «6 сентября». Сверху, в стороне, сложенные как на складе, стояли качели, утесы из голубого лейаса, чина ниссолия, хвощ, камнеломка, каменный дуб и Мартин.
— Да, время не ждет.
Миссис Шэнд оглядела комнату и снова бросила довольный взгляд на Марию:
— Когда-то я сама сидела в этой комнате и считала дни, продолжала она. — Я училась в пансионе. Теперь я иногда думаю…
Она снова критически посмотрела на Марию и спросила, не считают ли Фостеры нужным отправить и ее в пансион. Миссис Фостер с оттенком раздражения в голосе ответила, что не считают. И добавила, переходя на другую тему, что с этим домом у миссис Шэнд, наверное, связано немало воспоминаний.
— Он всегда принадлежал вашей семье?
— Не с момента постройки, — ответила миссис Шэнд. — Другие люди его строили, в начале века. Девятнадцатого, как вы понимаете, — добавила она, взглянув на Марию, — та молча сделала холодное выражение лица и подумала: интересно, а знает ли миссис Шэнд, что аммонитам сто сорок миллионов лет и что трилобитов не найдешь в голубом лейасе, потому что они еще древнее, и что каменный дуб — разновидность дуба. Я не такая тупица, сказала она про себя.
— Он, конечно, изменился. При моем отце оштукатурили кирпичную кладку.
— Поэтому он коричневый на вышивке? — спросила Мария.
— Конечно.
— А я нашла качели. Качели Хэриет.
Взгляд миссис Шэнд проплыл над диваном и устремился в сад.
— Вижу, вижу.
— Мы их покрасили.
— Я вам не сказала… — пробормотала миссис Фостер. — Надеюсь, вы…
— Ничего страшного, — успокоила ее миссис Шэнд.
— А собачка чья? — спросила Мария. — Которая все время лает в саду?
Этот вопрос вырвался у нее так неожиданно, что прозвучал грубовато; она не хотела, но у нее всегда так получалось, когда ей не терпелось что-то узнать. Краем глаза она заметила неодобрительный взгляд отца.
— Не знаю никакой собаки, — ответила миссис Шэнд. — В этом доме ее во всяком случае нет. Мы в семье издавна держали кошек.
На языке у Марии вертелся еще один вопрос, и ей показалось, он уже выплывает у нее изо рта, как пузырь со словами на картинке в комиксах: «А что случилось с Хэриет?»
Но она ничего не сказала.
Миссис Шэнд отхлебнула хереса и снова посмотрела в окно, через сад на свинцовое море, съежившееся под угрюмым небом.
— Боюсь, нас ожидают затяжные дожди.
— Унылая погода.
— Обильные дожди на этом побережье всегда настораживают, — сказала миссис Шэнд.
— Потому что они делают обвалы? — спросила Мария.
— Совершенно верно.
— Только не делают обвалы, а дожди являются причиной обвалов, — уточнил мистер Фостер.
Наступило молчание. Миссис Шэнд допила свой херес. Кот, вовремя проскользнувший в дверь, чтобы застать конец разговора, покровительственно посмотрел на Марию и нежно обвился вокруг ног миссис Шэнд.
— Ну, мне пора, — сказала миссис Шэнд. — Мы ужинаем в семь тридцать.
С дождем она не ошиблась. Переждав серый давящий вечер, он начался по новой, как только стемнело. Лежа в постели, Мария слышала, как он шуршит по крыше гаража — монотонный, ритмичный шум, который должен успокаивать, но сейчас почему-то не успокаивал; наконец она заснула, но как-то тревожно, все время просыпалась. И во сне все было не так: мир стал зыбким и ненадежным, ни на что нельзя было положиться. Она гуляла по зеленой устойчивой лужайке, и вдруг лужайка ушла у нее из-под ног, как затянутая ряской поверхность пруда, где обычно охотятся на уток, и Мария нырнула в бездонное небо, толстое и серое на ощупь, как облака. Она ждала маму у школы, но вместо мамы за ней пришла маленькая старушенция, меньше самой Марии, но говорила почему-то маминым голосом. Она открыла парадную дверь своего дома, но за ней вместо ковра, столика и зеркала нежно плескалось море, и под его зеркальной поверхностью плавали косяки аммонитов — Gryphaea, Promicroceras — и все остальные. И когда она наконец выбралась из этих тревожных мест, она начала с трудом пробираться по каким-то бесконечным улицам, ища потерянную книгу или сумку, но знала, что никогда их не найдет. Наутро она проснулась неспокойная и раздраженная.
