— Как типично!
— Тогда это снимает с вас подозрение, — сказал полисмен.
— О! — сказал Джеймс. — Да, слава Богу.
— Может, с кем-нибудь вышла ссора? С кем-нибудь в школе?
— Нет, — сказал Джеймс.
— Точно?
— Совершенно точно.
Полисмен обратился к мистеру Харрисону:
— Примите мои извинения, сэр. Проверить, конечно, придется. Но если мальчик говорит правду, то он здесь ни при чем.
— Я понимаю, — сказал мистер Харрисон. — Какие тут могут быть извинения!
— Чашку чаю?.. — предложила миссис Харрисон.
— Нет, благодарю вас, мэм. Я спешу.
Полисмен вышел. Вошел Тим. Миссис Верити передвинула свой — стул, чтобы видеть, как полисмен поедет по улице.
— Вот МНЕ бы чаю, — сказал Джеймс. — Если, конечно, предложат.
— И все-таки ты наверняка с кем-то подрался, — сказала Эллен. — С какими-нибудь большими мальчишками.
Она говорила это уже в третий раз.
— Нет, — сказал Джеймс. — Такого не припомню.
Он говорил как бы смирившись, но очень тревожился. В этот раз пронесло. А в следующий?
— Ты разве не зол на них?
— Нет. То есть да. Страшно зол. Придется выяснить, кто это, и разделаться.
Эллен смерила его долгим, подозрительным взглядом.
— Совсем ты не зол. И вообще говоришь непохоже на себя.
Джеймс сказал:
— А я, может быть, заболеваю. Скорее всего чумой. Ко мне лучше не подходить близко.
Он вышел в сад и долго бродил в сумерках под яблонями, полный мрачных мыслей. Ближайшее будущее таило грозные опасности. Дом позади него угрюмо чернел на фиолетовом небе, а в доме затаился Томас Кемпе, точно ядовитый паук, готовящий гибель. Нужен был Арнольд, но Арнольд был в необозримой дали, из которой однажды возник. В солнечном июне 1856 года; лазил по деревьям, или удил рыбу, или лакомился кемберлендским пудингом.
А меня бросил здесь одного, думал Джеймс. Или почти одного. Только Саймон и Берт Эллисон. Но Саймон не верит и по-прежнему думает, что все делаю я сам. А Берт верит, но ничем не может помочь. Джеймс вздохнул и вернулся в дом, предоставив сад летучим мышам, носившимся над деревьями, и Тиму, который крался вдоль забора, пробираясь в поля по какому-то сугубо личному ночному делу.
На другой день в школе мистер Холлингс сделал важное объявление. Кто-то, сказал он, ходит по Лэдшему и пишет на стенах. Угрожает. Бранит некоторых лиц. Викария, доктора и районную медицинскую сестру. Мало того: в аптеке разбили окно, в машину археологов, которые работают на городской ферме, бросили камень. Дети выслушали все с должным возмущением. Мистер Холлингс добавил, что хотя и не допускает мысли, что ЕГО ученики могут быть замешаны в столь постыдных делах, но тем не менее обещал полиции поговорить с ними. Известно ли кому-нибудь хоть что-либо?
Все сто голов качнулись отрицательно.
— Мистер Холлингс сказал, что он именно так и думал. Но все, разумеется, согласны, что этому надо положить конец. А потому он просит всех смотреть в оба и немедленно сообщать ему или полиции, если кого-нибудь заподозрят. Договорились?
Все сто голов кивнули утвердительно.
— А сейчас, — сказал мистер Холлингс, — принимаемся за работу. Сегодня надо еще очень много сделать для подготовки к столетнему юбилею.
Возвращаясь в классную комнату, мистер Холлингс оказался рядом с Джеймсом.
— Джеймс!
— Да, сэр?
— Сегодня утром со мной говорил полисмен.
— О! — сказал Джеймс. И почувствовал, как горячая волна заливает ему лицо и шею.
— Я сказал, что вчера вечером действительно встретил тебя и Саймона. Как раз когда был брошен кирпич в окно аптеки.
— Да, — сказал Джеймс. — Спасибо.
— Так что это снимает с тебя подозрение.
— Да, конечно.
— Вот что странно, — сказал мистер Холлингс. — Эти надписи на стенах очень необычны. Что-то в них старинное. И похоже на надпись, которую ты как-то сделал на классной доске. В шутку.
— Разве? — сказал Джеймс.
— Да. И ты действительно ничего об этом не знаешь?
— Нет.
— Я ни на что не намекаю. Я просто удивляюсь. И я подумал, что ты, может быть, что-то знаешь. Кого-то, кто мог такое сделать.
— Нет, — грустно сказал Джеймс. — Никого.
— Ну что ж…
Мистер Холлингс отошел, чтобы разобраться в недоразумении, возникшем в другом конце классной комнаты. У Джеймса осталось чувство, что он не то чтобы под подозрением, но какая-то легкая тень на нем лежит. Какое-то сомнение. Ничего определенного, и все же тень сомнения. А это не очень приятно, думал Джеймс. Даже совсем неприятно.
Впрочем, позднее мистер Холлингс подошел к нему снова, как бы желая восстановить прежние отношения.
— Не поможешь ли мне, Джеймс? Надо вывесить портрет благодетеля. Достань его, пожалуйста. Вместе с Саймоном. Большой портрет. Он у нас в кладовой, у задней стены.
— Да, — сказал Джеймс. — Конечно. А что за благодетель?
— Это человек, который много сделал для школы. Когда-то давно. Помогал деньгами, книгами и прочим. Смотри осторожней со стеклом.
— Постараюсь, — сказал Джеймс.
Портрет стоял лицом к стене за кипами тетрадей и коробками моющих и чистящих средств. Пришлось протаскивать его между ящиками с костюмами для рождественских представлений. Портрет был тяжелый.
— Оботри с него пыль, — сказал Саймон. — Вот тряпка.
Джеймс протер стекло тряпкой. На него несколько озадаченно взглянул пожилой человек; черты его почти тонули в целом водопаде волос; усы, бакенбарды и борода волнами стекали на высокий галстук; путь им преграждала часовая цепочка, протянутая поперек объемистого живота.
— Кто это? — спросил Саймон.
Джеймс посмотрел на золотую табличку внизу рамы.
— Что с тобой? — спросил Саймон. — Что ты так странно смотришь? Ты не заболел?
— Нет.
— Я спрашиваю, кто это?
— Его звали Арнольд Лакетт, — сказал Джеймс глухим голосом, и Саймон снова взглянул на него с любопытством. — Мистер Арнольд Лакетт. Еще тут сказано, что портрет писал Фредерик Растон, член Королевской Академии Художеств в 1910 году. Это все.
— Ну идем, повесим его.
— Погоди минутку, — сказал Джеймс. Он все еще смотрел на портрет Арнольда; Арнольд сквозь стекло глядел на него этаким добродушным моржом. Мистер Арнольд Лакетт. Человек с золотой часовой цепочкой, который жертвовал школе деньги и вещи. Солидный человек. Серьезный. Джеймс Харрисон. Мистер Джеймс Харрисон. Арнольд и Джеймс удят рыбу на речке Ивенлод, охотятся на кроликов, гуляют под деревьями. Миссис Верити, усевшаяся грузно, как подушка, на стул в дверях своего дома. И маленькая девочка, которая заперла в церкви сестру викария, а сама с веселым визгом плясала на кладбище.
— Ну что же ты? — сказал Саймон. — В чем дело?
— Ничего. Я просто задумался.
— О чем?
— О людях, — сказал Джеймс. — Они прямо как луковицы, столько на них шкурок.
— Ты спятил, — сказал Саймон. — Совсем спятил. Осторожней, не отпусти свой край.
Они повесили портрет Арнольда в зале, над длинным столом, установленным на козлах, и он доброжелательно взирал со стены на разложенные классные журналы и старые фотографии. Время от времени Джеймс бросал взгляд на портрет, точно искал что-то, но потом стало казаться, будто портрет висел там всегда, и он едва замечал его. День был полон событий: из газеты «Оксфорд Мэйл» приехал фотограф; побывало множество посетителей. Мистер Холлингс был радостно возбужден. Ради шутки он начал перекличку по классному журналу за 1871 год вместо 1971-го, и, хотя дети сперва были озадачены, по крайней мере на дюжину фамилий нашлось кому откликнуться. Ушли в прошлое круглолицые дети со старых фотографий, но их место заняли новые Слэттеры, новые Уэсти и Лэйсы.
По дороге домой Джеймс тревожно озирался. Стекло в аптеке было вставлено, входная дверь викария начисто отмыта. Насколько он мог видеть, новых бесчинств не произошло. Это, конечно, мало что значило. Скорее всего это значило, что Томас Кемпе обдумывает что-нибудь еще.
