На таких местных уроженках нередко женились римские колонисты, легионеры и ветераны, которые всегда изображались или в тогах со свитком магистрата в руках, или в римском военном платье, как, например, на надгробии Марка Кокцея Супериана, центуриона X Сдвоенного легиона, умершего в возрасте 38 лет, и Валерия Луцилиана, воина преторианской когорты, скончавшегося в 40 лет. На надгробии изображена также Септимия Луцилла, мать, в платье крестьянки рядом с мужскими фигурами в римской военной одежде (CIL, III, 4114).
Археологический материал свидетельствует, что местные традиции в одежде и украшениях женщин не оставались неизменными. Знакомство с римским бытом и римской культурой вообще меняли и вкусы и духовный мир провинциальных женщин. Так, в погребении молодой женщины в Аквинке найдены многие золотые предметы, свидетельствующие о принадлежности умершей к высшим слоям провинциального общества: золотые пряжки от сандалий с изображением головы Медузы, золотая сетка для волос и золотые головные шпильки, костяной гребешок с надписью: «пользуйся на счастье», стеклянный флакон для духов, шейная золотая цепь из 53 золотых и стеклянных бусин, золотые кольца и серьги, а также небольшая овальная золотая пластинка в золотой рамке с петлей, что указывает на то, что пластинку носили на шее в виде амулета. На пластинке был греческий стихотворный текст, составленный как подражание Анакреонту и призванный играть роль любовного приворота: «Вы, люди, можете говорить все, что хотите, меня это ничуть не беспокоит; люби только меня и будешь счастлив». В могилу в качестве амулета была положена также серебряная булла в виде небольшой цилиндрической капсулы[301]. Подобными любовными приворотами служили и другие украшения. Раскопки 1952 г. открыли в Карнунте камето III в. из темно-синего агата с белым верхним слоем, из которого была вырезана правая рука, державшая двумя пальцами мочку уха. По кругу камеи шла греческая надпись: «помни меня». Согласно представлениям древних, ухо считалось местом пребывания понятия и памяти. Другая камея из темно-синего агата имела изображение двух светло-голубых рук, соединенных в пожатии (dextrarum iunctio), и греческую надпись по кругу: ΟΜΟΝΟΙΑ, т. е. согласие сердец, их единение в браке[302].
Провинциальные эпитафии позволяют судить об общем уровне образованности городского населения. Показательны эпитафии, в которых встречаются некоторые словесные заимствования из «Энеиды» Вергилия, свидетельствующие о знаниях, не идущих дальше школьного образования. Так, используется выражение Вергилия «вот благочестью почет» (hie pietatis honor — Aen., I, 253), употребленное поэтом в связи с упреками Венеры Юпитеру за то, что он заставляет блуждать по морям и скитаться бежавшего из горящей Трои Энея. В эпитафиях эти слова «Энеиды» стали своего рода штампом, пригодным для воздаяния памяти умершему. Эпитафия некоей Марцеллины из Сармизегетузы, поставленная мужу, начинается именно этими словами. Другие ее слова были заимствованы, очевидно, из какого-то ходячего собрания несложных текстов[303]. Несколько эпитафий составлены как подражание известной эпитафии Вергилия, которую поэт сочинил себе сам: «Мантуя меня родила, Калабры похитили, владеет теперь Неаполь. Пел я пашни, луга и вождей». В эпитафии, поставленной декурионом и фламином в колонии Апуле Элием Валентином умершей 18-летней жене Элий Гигии, которая была его отпущенницей, читаем: Dacia te voluit possedit Micia secum (CIL, III, 7868). Краткая греческая эпитафия, написанная гекзаметром, вероятно, также восходит к образцу апитафии Вергилия: «Здесь Хрисокому скрывает гетская земля» (IDR, 1II/2, № 400). Сходная эпитафия из Сармизегетузы принадлежит некоей Антонии, «которую породил Пергам и которую укрывают теперь эти земли; положенная в высеченной скале (саркофаге), она покоится теперь на лугах Диониса…» (IDR, Ш/2, № 382).
К числу эпитафий, составленных по шаблону, принадлежит эпитафия девочки из Дакии: «Богам Манам. Здесь погребена девочка пяти лет, которую породил Эмилий Гермес. По имени матери она звалась Плотиной, по предимени отца — Эмилией, ее похитила смерть на рассвете жизни» (CIL, III, 1228). Слова этой эпитафии сходны с текстом эпитафии из Италии конца II в., из Венафра[304]. Эпитафия из Дакии принадлежит, очевидно, отпущеннической семье, как свидетельствует прозвище отца девочки — Гермес. Семья эта восприняла традицию постановки эпитафий и даже стихотворных, но значения системы тройного римского имени в ней не понимали: Aemilius, несомненное nomen, названо как praenomen. Метрическая эпитафия известна и для раба. Публий Ведий Герман поставил в Карнунте надгробие своему рабу Флору, умершему в 26 лет, со следующими греческими стихами: «Я не знал ни брака, ни брачного пира, ни брачного ложа. Под сим могильным камнем лежу я близ дороги. Привет тебе, Флор, привет и тебе, незнакомец, ты, кто есть всегда». Внизу под текстом надписи были схематично изображены башмаки для путешествия души умершего в загробный мир[305].
Мотив тех, «кому был дан более долгий удел», присутствует в эпитафии легионера XV Аполлонова легиона горниста Гая Валерия, уроженца Италии, умершего 36 лет в Карнунте и прослужившего 16 лет: «живите счастливо те, кому был дан более долгий удел, я же сладостно жил среди вас, доколе мне было это позволено. Если я заслужил, скажите: да будет земля тебе пухом» (CIL, III, 4483). Ветеран из Дакии Публий Элий Ульпий, служивший в чине декуриона в Первой когорте Винделиков, приготовил себе при жизни саркофаг и, может быть, сам сочинил надгробную надпись: «Богам Манам Публия Элия Ульпия из декурионов. Мне было угодно устроить это обиталище от долгого труда, где Ульпий, наконец, обрел покой своим усталым телом. Выйдя в почетную отставку после многих тягот военной службы, он сам позаботился об этом памятнике и, приготовив приют своим костям, стал очевидцем своей гробницы» (CIL, III, 1552). Примечательна эпитафия другого ветерана от более позднего времени, когда левобережная Дакия была уже оставлена Римом. В некоторой мере она биографична, а ее живой текст заставляет читающего вступить в беседу. «Богам Манам. Аврелий Даза, центенарий. Прочти: здесь я покоюсь, прожив 50 лет и прослужив 30. А рожден я был в провинции Дакии и служил в коннице катафрактов Пиктавензов под началом препозита Романа. Аврелия Пиакту, жена, поставила этот памятник своему многодостойному мужу. Остановись, путник, и прочти нашу надпись! Пока читаешь и отдохнешь» (CIL, III, 14406а).
Эпитафии представителей муниципальной знати — более пространного и более поэтического содержания. Известна одна из таких эпитафий начала III в. из Ромулы. Она была начертана на саркофаге Элия Юлия Юлиана, который в Ромуле был декурионом, квестором и эдилом. Его жена, Валерия Гемеллина, распорядилась вырезать на саркофаге следующие стихи: «Некогда мужу дражайшему Юлиану за заслуги с плачем жена приготовила это вечное жилище, где его хладные члены смерти б покой обрели. Четырежды по десять лет прожил он, никого не обидев, и мертвый со славой зрит свой почет. Вот я, Гемеллина, с благочестием к мужу достойному вместе с детьми в тоске воздвигла эту храмину меж виноградных лоз и цветущих кустов, где под зеленью ветвей царит густая тень. Ты, путник, что читаешь эти стихи, пожелай, чтобы земля была легкой»[306].
Как можно было увидеть, стихотворные эпитафии в большинстве своем принадлежат лицам (или их потомкам), получившим римское гражданство от императоров: почти все они носят родовые императорские имена Юлиев, Ульпиев, Элиев, Аврелиев. Эти эпитафии характеризуют устойчивые штампы, которые, однако, отражают традиции римской семьи и ее этические нормы. Сама постановка эпитафии, как и обращение к богам-Манам, говорят о заимствовании римской религиозной традиции погребального обряда, как известно, самого консервативного из всех сторон культурно-идеологической жизни любой эпохи. Эпитафии свидетельствуют, что римская провинциальная культура формировалась на основе римских духовных ценностей и тех общественных идеалов, которые связывались с понятием римского гражданина, прежде всего как гражданина города, ответственного за существование и процветание всей общины в целом и каждого из ее граждан в отдельности. Эпитафии рисуют нам образ рядового римского гражданина и дают представление о среднем уровне римской культуры вообще, который отличал едва ли не все западные провинции Римской империи. Это тот уровень, который был необходимым и в то же время достаточным, чтобы считаться в провинциях римлянином. Он предполагал обязательный для римского гражданина «образ жизни и состояния», если тот хотел стать городским магистратом и быть включенным в курию. Этот уровень предполагал принятие и усвоение римской государственной религии, знание латинского языка, римских традиций в сфере быта и семьи. Будучи обязательным, он объединял римское провинциальное общество.
