В надписи МАМА, IV, № 211 наряду с именами похороненных в могиле родственников упоминаются и погребенные там трептой.

Однако, несмотря на элементы патриархальных отношений в ряде деревень, различие между свободным и несвободным сельским населением отчетливо сохранялось. Более того, если раба отпускали на волю, следы его рабского происхождения сохранялись в течение нескольких поколений. Дети, внуки и даже правнуки вольноотпущенников не имели прав, равных со свободными, на что указывает тот факт, что даже в неофициальных документах, не говоря уже об официальных, вольноотпущенник упоминался без имени отца. Поэтому в деревнях со временем образуется определенная прослойка вольноотпущенников, которые вступают в брак с равными себе по положению женщинами, и эта семья, как и все ее многочисленные родственники, состоит, как правило, из вольноотпущенников (Buresch, № 58). Эти родственники-вольноотпущенники обычно обозначаются в надписях термином οί συνγενής πάντες (Ibid., № 25). Неполноправие этой прослойки способствовало в известной степени ее социальной замкнутости.

Отношение господ к своим вольноотпущенникам, равно как и к рабам, о чем говорилось выше, в сельских районах было различным. В западной Малой Азии почти не встречается случаев, когда бы вольноотпущенник был похоронен в одной могиле со своим хозяином. В противоположность этому в сельских районах с менее развитыми товарно-денежными отношениями, где города не оказывали такого влияния на социальную жизнь, наблюдается иная картина. Так, в одной из фригийских надписей (МАМА, VI, № 272, в районе совр. Афьон Карахисара) Тит Флавий, сын Праксия, и Кирейна, дочь Праксия, сыну Праксию, матери Татии, дочери Агафокла, и другим родственникам ставят надгробный памятник. В последней строке надписи сказано, что в этой могиле могут быть погребены также их потомки и вольноотпущенники. Интересно особо выделенное слово ιδίοις («собственные»): похоронены вместе с хозяевами могут быть только те лица, которые были отпущены на волю Титом Флавием, сыном Праксия, и его женой (МАМА, VI, № 272). Возможно предположить поэтому, что в данном хозяйстве работали вольноотпущенники не только Тита Флавия, сына Праксия, но и других лиц. Подобное обстоятельство также указывает на определенный оттенок в патриархальных отношениях между хозяевами и их вольноотпущенниками.

Необходимо также отметить, что в надписях Малой Азии упоминание лиц без патронимикона чаще встречается в западных ее областях, в центральных и восточных зависимое население обычно обозначается как трептой. Это позволяет предположить, что домашнее рабство, сохранявшее свой патриархальный характер в сельских местностях центральной и восточной частей Малой Азии, в западных ее областях уступает место другим формам зависимости, не определявшимся уже как трептой. Вероятно, там рабы покупались в самом различном возрасте, а не выращивались с детства в доме господина. Они не были с ним связаны такими узами, как домашние рабы, и отношения rix складывались иначе. Возможно, что по своему положению и обязанностям они мало отличались от первых. Однако их юридический статус определялся иначе — в надписях они обозначаются лишь по именам, без патронимикона, что указывало на менее четкие границы их обязанностей и их социального положения.

Приведенный материал, свидетельствующий об элементах патриархальности в отношениях господина и его раба, относится в первую очередь к сельским местностям центральной и восточной частей Малой Азии. В западной части Малой Азии с ее крупными рабовладельческими центрами положение трептой было иным, и упоминания о них встречаются значительно реже.

Иначе в этих областях складывались и отношения между господином и домашним рабом. Случаев, когда трептос был бы похоронен в могиле своего хозяина, почти не встречается. Не ставят хозяева своим рабам надгробных стел, как это отмечается в районах, где рабовладельческие отношения были развиты в меньшей степени. Иным, видимо, было и положение доморощенного раба в доме своего господина.

Не следует, конечно, думать о будто бы идиллических и патриархальных отношениях рабов с их хозяевами в сельских районах Малой Азии. Следует учитывать односторонность наших источников. Естественно, что в надгробных и почетных надписях предстает лишь «лицевая» сторона взаимоотношений господина и раба; те же конфликты, наказания и побои, которые имели место, как правило, не находили отражения в дошедших до нас эпиграфических памятниках. Таких эпиграфических источников, в которых бы открыто высказывалась симпатия к рабам в сельских местностях, почти не имеется. Интересна, однако, надпись, где сказано: δούλε, εύψύκει — раб, мужайся! (Wadd., № 1852).

Рабы, согласно римскому законодательству, не могли служить в армии. Плиний Младший в письме к императору Траяну сообщает об исключительном случае, когда в состав новобранцев римской армии проникло двое рабов (X, 29). Событие это было экстраординарным: римская армия набиралась только из свободных. Как сообщается в Дигестах, раба, проникшего в армию, ждала смертная казнь. Поэтому, когда Плиний узнал о таком факте, он обратился с письмом к Траяну с просьбой определить этим рабам вид казни. Траян чрезвычайно скрупулезно вник во все обстоятельства и подробно ответил, выделив три варианта — либо это добровольцы, либо взяты по набору, либо поставлены в замену кого-то. В этих случаях, как отмечает Траян, вина не их, а того, кто их взял. Эти рабы должны отвечать лишь в одном случае — если явились сами, умолчав о своем рабском положении (Ер., X, 30).

Таким образом, различие в отношении к рабам и зависимому населению в городах и сельских местностях определялось уровнем их социально-экономического развития. В крупных городах преимущественно западной Малой Азии отношение к рабам было суровым. Их наказывали за малейший проступок, бичевали, продавали и покупали на специальных рабских рынках. Рабов, выросших в доме господина, домашних рабов, было мало.

В городах центральной Малой Азии с менее высоким социально-экономическим уровнем отношение к рабам было мягче, патриархальней, чаще встречается домашнее рабство, большую роль играет вольноотпущенничество.

Примерно та же картина наблюдается в сельских местностях. На землях городов западной Малой Азии были более развиты социальные отношения, существовала большая имущественная дифференциация. Наличие круговой поруки, общая заинтересованность в выполнении повинностей и фискальных тягот заставляли общинников строго следить за каждым жителем деревни, безжалостно карать тех, кто нарушает свои обязательства, превращая их в долговых рабов. В деревнях центральной Малой Азии преобладало домашнее рабство, отношение к рабам было более патриархальным, их хоронили в одной могиле с хозяевами, ставили надгробные надписи.

Однако следует отметить одну общую черту: даже самые малоимущие, но свободнорожденные жители городов и деревень четко отделяли себя от рабов и зависимого населения и всегда подчеркивали это различие, которое не могло смягчить и вольноотпущенничество.

Религиозные верования оказывали влияние на все стороны жизни горожанина и крестьянина, на их контакты с окружающим миром. Они накладывали свой отпечаток на отношения как между полисами, так и между общинами, нередко важные и спорные случаи их жизни решались с помощью обращения к богу и жрецу. Приведем только один пример.

В карийских городах — Аполлонии, Табах, Гераклее, Себастополисе и Кидрамах, наряду с чисто греческими культами Аполлона и Артемиды существовал культ «богини с покрывалом», который Л. Робер, крупнейший исследователь истории Карий, определяет как местный (La Carie, II, p. 297). Особенно четко это можно проследить по изображениям на монетах. «Богиня с покрывалом» часто встречается, например, на бронзовых монетах Себастополиса. Она обращена в фас, рядом находится высокая колонна, впереди два воина в касках, каждый из которых защищен большим овальным щитом. По мнению Л. Робера, эти два воина-героя отождествляют две группы местного населения — горных и равнинных салейцев, живших вокруг Себастополиса, в юго-западной Карий (Ibid., р. 331). Это изображение на ряде монет Себастополиса дополняется небольшой группой животных у подножия колонны, на одной из них — лежащий олень, на трупе которого сидит орел.