Нижняя часть рельефа не разделена пополам. Там изображены два запряженных в повозку быка, на которой лежат один на другом мраморные блоки. Рядом стоят женщина и мужчина. Изображение на нижней части рельефа также выполнено чрезвычайно художественно, хотя и плохо сохранилось. Издатели датируют эту надпись III в. н. э. Имена женщины и ребенка неизвестны, имя мужчины — Онесим. Представления членов этой семьи о загробном мире, судя по данному рельефу, ничем не отличаются от обычных представлений античности. Сельские жители, ставящие надгробные памятники себе и своим близким, посвящали их Аполлону, Мену, Зевсу Бронтонту и другим богам, и делали такие же изображения человеческих фигур, запряженных в повозки быков. Единственное, что отличает этот памятник от обычных малоазийских надгробных рельефов сельских местностей, то, что Онесим назван εο·ϋ δοϋλος. Видимо, здесь можно говорить о каких-то новых моментах в религиозной жизни деревни, хотя, конечно, эта тризна, изображения человеческих фигур и быков свидетельствуют о его языческом, а не христианском происхождении.

Многие из надгробных памятников изображают тризну по умершему, представляя его в кругу семьи. Одним из таких рельефов является стела МАМА, VI, № 50 (совр. Денизли). Стела сохранилась не полностью (только фрагмент размером 0,71 мХ0,76), надпись отсутствует, однако сильное впечатление производит сам рельеф. Там изображен возлежащий во время пира мужчина, высоко поднявший кубок, который он держит в правой руке. Перед ним стоит столик на четырех ножках, заставленный яствами. Справа от него на земле сидит собака, слева на рельефе — сидящая женщина с маленьким ребенком на руках. Внизу — реалистически выполненное изображение трех свиней (кстати, чрезвычайно редкое), обращенных вправо. Поражает жизнерадостность в выражении лица и в позе мужчины, отчетливо переданная резчиком по камню, выполнившим эту работу, — несомненно, он был мастером своего дела и отчетливо передал настроение, царившее на этой тризне. Фигура жены выполнена слабее и худшей сохранности. Одежда, изображение именно трех свиней, а не двух и не четырех, свидетельствуют о том, что резчик по камню имел в виду какую-то конкретную семью. Судя по тому, как эта тризна была обставлена, семья являлась в достаточной мере зажиточной.

Этот надгробный рельеф, как и многочисленные памятники того же типа, характеризует представления сельского жителя о загробной жизни, чрезвычайно отличающиеся от представлений, которые немногим позже проявились в христианстве.

О том, как воспринималась загробная жизнь воином, говорит памятник, поставленный солдатом Аристоном (неполноправным, судя по отсутствию патронимикона) себе и своей жене Гикейе (он хранится в Стамбульском археологическом музее за инвентарным № 3980[423]). На рельефе изображен головной убор этого солдата — каска с тщательно выполненной отделкой, различные предметы его обмундирования — сделанная из металлических пластинок кольчуга, поножи, секира, видимо, копье. Здесь же и предметы, нужные в загробном мире его жене: корзина, зеркало, какие-то коробочки, сосуды, кувшин. В центре рельефа — столик на трех ножках для совершения тризны или для жертвоприношений. Интересны изображения трех венков в правом углу рельефа. Назначение их точно неизвестно, но можно предположить, что солдат Аристон за храбрость и ратные подвиги трижды увенчивался лавровым венком. Это обстоятельство считалось необходимым отметить и на надгробном рельефе.

Этот памятник позволяет судить о жизни воина и о том, как он представлял себе загробную жизнь. Рельеф лишний раз подтверждает тезис о том, что в представлениях жителей сельской общины о загробном царстве (как полноправных, так и неполноправных) отсутствовал социальный момент, столь сильный в христианстве.

Представления о загробном мире раба и полноправного общинника мало чем отличались. По мнению раба и вольноотпущенника, покойный должен был взять туда с собой те же самые предметы обихода, что и полноправный общинник. Для женщины это были веретено, зеркало, прялка, корзина. Для мужчины — ключи от дома, молоточек для стука в дверь, замок, нож, иногда сельскохозяйственные орудия. Так, раб Эпафродит считал, что в загробном царстве ему понадобятся (МАМА, VI, № 278) гребень, зеркало, кнут, нож, ключи, замок для двери — все те предметы, которые он счел нужным изобразить на своем надгробном рельефе. Те же самые предметы изображались на многочисленных памятниках и у полноправных общинников.

Таким образом, представления о загробном мире носили вполне «демократический» характер: считалось, что независимо от своего положения на земле усопший нуждался на том свете в одних и тех же предметах, будь он полноправным или рабом. Полагали, что раба ждала та же загробная жизнь, что и богатого общинника. В религиозных представлениях о загробном мире у жителей сельской общины не было тех мотивов, которые получили потом широкое распространение в христианстве, в частности мысль о том, что бедных ждет на том свете утешение от всех земных обид. Сельские жители полагали, что все равны перед богом — покровителем общины, все одинаково ему молились и ставили посвящения и все должны были быть равны в загробном царстве.

В I–III вв. в городах широкое распространение получили коллегии. Задачи и сфера их деятельности были различны. Наиболее известны коллегии ремесленные, похоронные, религиозные — с целью отправления культа какого-либо божества. Иногда их называли θ α о:, έρανοι, collegia и т. д.

В середине II в. н. э. в городе Коллиде существовала коллегия οι καταλουστικαί, которая ставила посвящения богам Мену Тиаму, Мену ПетраеЙту и Матери богов (ТАМ, V, 1, № 351). Редкий термин οί κ(χ:αλου3τικοί (в эпиграфике Малой Азии он больше не встречается) происходил от глагола καταλούειν. У Лидделла — Скотта он поясняется как «members of a guild which performed ceremonial ablutions (KP, II, 183). Функции членов этого союза, вероятнее всего, сводились к исполнению ритуальных обрядов. В состав союза входило 44 человека, из них около 10 были женщины. Трудно судить об их социальном положении, но следует отметить, что в надписи ни один из членов союза не имеет патронимикона. Подавляющее большинство имен — греческие и только пять — римские — Юлиан, Юлиана, Марк, Поплий, Секунд. Все они были, вероятно, жителями Коллиды, расположенной примерно в 60 км к северо-востоку от Сард. Этот город, этникон которого был Κολλόδων, Γολοίόά;>ν или Κολλυδεύ; имел многовековую историю, зафиксированную надписями с I в. до н. э. Он упоминается в византийских документах вплоть до XIV в. (совр. Golde).

В противоположность этому имеются аналогичные посвящения фиасов, в которых члены их обозначены полным именем с патронимиконом, что позволяет видеть в них полноправных граждан. На стеле из Меонии (ТАМ, V, 1, № 537, 171/2 г. н. э.), посвященной Зевсу Масфалатену и Мену Тиаму, упомянуто 18 имен членов этой коллегии, и нет ни одного человека без патронимикона.

Наряду с религиозными коллегиями в городах большое значение имели коллегии, называвшиеся π/ατειαν и составленные по профессиональному признаку, хотя наименования их были различны. В Саитте (Лидия) зафиксирована коллегия сапожников (ТАМ, V, 1, № 80, 153 г. н. э.; № 81, 173 г. н. э.), льняных дел мастеров (ТАМ, V, 1, № 82, 183 г. н. э.). Некоторые коллегии назывались συνεργασία — «совместно работающие»[424] (ТАМ, V, 1, № 83, 205 г. н. э.).

О коллегии строителей в Сардах свидетельствует одна из надписей, в которой отражена любопытная деталь: судья разбирает конфликт, имевший место между работодателями и ремесленниками (LBW, III, № 628), что свидетельствует о наличии у последних определенных прав.

Из Кизика и Апамеи известны коллегии Ιμποροί και ναόκληροι. Интересно в качестве аналогии привести сведения о коллегии торговцев на Фасосе, имевшей своим покровителем Гермеса Kspdimopoj'a. Председателем этой коллегии был άρκικερδέμπορο; (от слова κερδί; — прибыль)[425]. Этот эпитет Гермеса, presiding over gain in traffic, по определению Лидделла — Скотта больше нигде не встречается — ни у авторов, ни в надписях (кроме Orphica. Hymni, 28, 6).