Короче говоря, Авремеле с божьей помощью женился, а мне оставалось только радоваться. Хане-Эстер, спросишь? Я еще тогда обратила внимание, сердечности ей немного не хватает. Но тут уж ничего не поделаешь. Ему любо, и мне не худо. Жених он был хоть куда, немало находилось охотников заполучить его в зятья, но сватов я от него отваживала. Сколько раз говорила Авремеле: «Не думай о деньгах, не гоняйся за знатностью. Невесту выбери себе по душе». Вот и выбрал себе Хане-Эстер. Ничего дурного не скажешь. Другой такой труженицы во всем мире не найти. Какой дом ведет! Правда, могла бы себе позволить и прислугу нанять. Не хочет. Мне и дотронуться ни до чего не дает. Ну, девочки иногда посуду помоют. А так все сама.
Никогда мне не было так хорошо, как в тот год, когда Авремеле женился. Он сидит на всем готовом у тестя с тещей, дом ему строится, а я за своей чулочной машиной песни распеваю. Люди ко мне добры. За то, что я веселая. Грехи мои вроде забыты. Порой старая женщина заглянет ко мне в окно: «Все поешь? Ну и пой на здоровье. Пусть бог тебе поможет». Я верила, что и впрямь бог мне поможет. Спокойно доживу свой век у чулочной машины. Было бы здоровье, Что мне еще надо?
Так вот, проходит однажды мимо почтальон и подает мне в открытое окно письмо не письмо, длинное какое-то, вроде коробочки. Показывает пальцем, чтобы я расписалась на бумажке, и пошел дальше. Неприветливый был человек. Смотрю — адрес мой. Фамилия моя. И для ответа адрес есть. Только написан он по-заграничному Я и в русском не очень сильна. Правду сказать, в еврейском тоже. А тут я совсем как слепая. Догоняю почтальона. Он повертел коробочку в руках, долго всматривался в обратный адрес, сам, видно, был не мастер читать по-заграничному, и все же я от него узнала, что письмо от Вигдора.
Прижимаю коробочку к сердцу, бегу домой. Коробочка картонная, только провести ножом по краю… Но я этого не делаю. Не могу я открыть коробочку. Я бросилась лицом в подушку. Не чувствую ни рук, ни ног. В местечке никто уже Вигдора и не вспоминает. С отцом и матерью он давно помирился, взял их к себе. Уже сколько лет живут вместе.
Словом, Вигдор мне свою карточку прислал, вон ту самую, что я тебе показывала. И письмо приложил: так, мол, и так, ему уже за тридцать, а семьей он все еще не обзавелся. А я тоже одна. Он давно знает, что с мужем я развелась: «Мы с тобой суженые, — пишет мне Вигдор, — по всему видно». Мой брат Авремл, пишет он взрослый человек и в моей опеке больше не нуждается Так вот, если я его, Вигдора, еще не забыла и сразу ему отвечу, он немедленно вышлет шифскарту, чтобы я к нему приехала. «Твой любящий жених Вигдор» — так он подписал свое письмо. Ты думаешь, это все? Хотя подпись он поставил, он пишет еще и пишет. Он опасается не вышла ли я снова замуж. Если это так, то… боже мой, что он мне пишет… Откуда только берутся у человека такие слова? Я могла бы показать тебе это письмо, вот здесь, в ящике оно у меня лежит. Но ты еще очень маленькая, куда тебе читать такие слова? Рай и ад в письме Вигдора. А я где? Меня кидает из рая в ад и снова в рай. Не стану скрывать, я еще никогда не плакала так, как в тот день, разве лишь когда маму похоронила. Вигдор, ой Вигдор… Не свою горькую долю я оплакивала, в слезах свою глупую надежду топила, да не потопила.
Десять лет они накипали во мне, невыплаканные слезы. Имя им было «Вигдор». Ах ты милая моя, как он мне памятен, тот счастливый день, когда Вигдор позвал меня к себе. Я ведь его мизинца не стоила. До сих пор не пойму, как я могла так поступить, выйти замуж за чужого мужчину. А теперь что, когда я уже старая, чуть ли не тридцать мне было, — теперь вешаться Вигдору на шею? Сердце мне подсказывало: нет, не суждено мне счастье.
Я подняла голову от подушки, и тогда только по-настоящему забил родник. Я боялась, как бы кто ко мне не зашел. Вылезла в окно и повесила на двери замок, как будто меня нет дома. Потом влезла обратно, закрыла окно изнутри, задернула занавески и, плача, провалялась в постели, одетая, до поздней ночи. Ой, как это помнится, все помнится, каждая минута помнится. Мне казалось, вместе со слезами из меня жизнь уходит. Я почувствовала страшную слабость, вот мне конец. И поверишь, вдруг уснула. Спала крепко. До самого утра ни разу не просыпалась. А когда открыла глаза, почувствовала, что меня переполняет счастье. Я бросилась к зеркалу. Висело у меня на стене небольшое зеркало, наверно от бабушки еще осталось. Но я в него и не смотрелась. Не до того было. А вот в тот день смотрю я на себя в зеркало: лицо розовое, свежее, ни одной морщинки не вижу, как бы ни присматривалась. И вчерашние слезы никакого следа не оставили: нос как нос — не опух, не покраснел, и подушечек под глазами нет. Я здоровая была, никакая напасть меня не брала. А потом, что я тебе скажу, дитя мое, когда душа омывается слезами, случается, что и лицо светлеет.
Я надела свое субботнее платье, ты же его видела на карточке, красивое у меня было платье, модное, с высоким воротничком. До того один только раз надела его, у Авремеле на свадьбе. Для того и сшила. Волосы я зачесала кверху и уложила их так, чтобы видно было, какие они густые и мягкие какие. Вигдору мои волосы очень нравились. Правда, когда я его невестой была, я их заплетала в косы. Парень — это не то что девушка. Хотя ему было девятнадцать лет, Вигдор всякие детские забавы выдумывал. Ухватится за конец моей косы и усы выложит себе из нее над верхней губой. И хохочет. А то: «Дрейзеле, — так он меня звал, — склони ко мне свою голову, Дрейзеле! — Он расплетает мои косы и делает себе из них бороду: — Я дед. Не выходи за старого, Дрейзеле. Зачем тебе дед?» И снова смеется. Думаешь, я была умнее? Я ведь с Вигдором в лошадки играла. Он держит меня за косы, а я бегу. Вырываюсь, встряхну головой, и вот косы уже впереди. Он меня догоняет, и игра начинается сначала. Бежали так, бывало, до самого леса. Да, к чему это я? Да вот к тому, как я красиво причесалась. Красиво, но никаких кос. Не хочу притворяться перед Вигдором, что я так и осталась семнадцатилетней. Он меня уже и не девочкой видел. Лучше бы не видел. Ах, горе, горе… Короче говоря, я поехала в город, сфотографировалась и отправила Вигдору карточку. Письмо тоже написала. Коротенькое. Какой я писец?
В местечке секретов не бывает. Все говорят о счастье, которое мне привалило. Меня останавливают на улице, расспрашивают, что он в точности мне написал, Вигдор, и когда я собираюсь ехать. А я — меня и спрашивать не надо — сама рассказываю. Хотя все рассказать, что он пишет, мне совестно. Но болтушкой я стала, не приведи господь, болтушкой и попрыгуньей. Не могу заставить себя ходить по-человечески. Все бегу, лечу. А когда я не ношусь по местечку или за околицей без всякого толку, я пою. К чему эта беготня, ради чего я пою — сама не знаю. Глупая женщина… Сон мне привиделся, и я проснуться не хочу. Одна у меня только забота и есть — как это я расстанусь с Авремеле. Женатый, неженатый — для меня он дитя. Проходит неделя, и две, и три, целый месяц проходит, а шифскарты нет. Меня тормошат со всех сторон: «Чего ты молчишь? (Я уже молчу!) Напиши письмо. Шифскарта и затеряться может, не ровен час». Я послушалась, написала письмо. Проходит еще месяц, ответа нет. Тогда я пишу еще одно письмо, на этот раз длинное. Всю свою жизнь я вкладываю в это письмо. Всю себя, как есть, вложила и припечатала да маркой приклеила. Ответа нет. Тогда я написала еще одно письмо, совсем коротенькое. О том письмецо было, что, если он, Вигдор, передумал, если у него ненароком лишнее слово вырвалось, я на него не в обиде. Все прощаю. Пусть он будет счастлив с другой, если он нашел себе жену, более достойную, чем я. Об одном только прошу, чтобы он мне ответил. В последний раз. Только бы увидеть слово, его рукой написанное, хотя бы и прощальное. И это письмо осталось без ответа.
Опять все местечко только мною и занимается. При встрече со мной женщины переглядываются со значением. Одна спрашивает якобы доброжелательно: «Уже получила шифскарту от Вигдора?» Еще одна: «Когда же ты собираешься ехать? Наверно, скоро». Бывали и такие, которые старались щедро присыпать мою рану солью. Раз слышу за спиной такой разговор: «Кто-кто, но Вигдор ведь знает, какая она. Вот и не торопится. Задаток давно уже получил». Ой, ты ведь еще маленькая, — в который раз вспоминает тетя Дрейже. — Что ты знаешь!
