— Тетя Дрейже, а Вигдор что? Вы потом с ним поженились?
Дрейже на минуту теряет дар речи. Потом со вздохом:
— Для чего я все это тебе рассказываю, ты ведь еще маленькая. Для тебя это сказка. Тебе бы только знать, что было потом. Потом? — Словно мы сидим в открытом поле и вокруг простираются ее владения, Дрейже широким жестом обводит свою комнатушку. — Весь этот дом — мой. Когда подошло время, я подарила его Авремеле. Благодарение богу, что я смогла это сделать.
Тихо в доме. Тишина на улице. За окнами угасает субботний день. Мне больше не хочется сидеть вдвоем с тетей Дрейже в сумраке ее комнатушки. Я ее даже немного побаиваюсь. Опять странные вещи говорит. Этот богатый дом — ее. Смех один…
— Что было с Вигдором, ты хочешь знать?
Эти слова Дрейже произнесла так тихо, что я не уверена, слышала я их или мне только почудилось. Страх мой рассеивается. Меня охватывает сладостная тоска. Кто-то молодой и сильный несет меня на руках по улицам местечка, а я — да, это я, а не Дрейже — качаюсь у него в руках, как в колыбели. Сумятица в моей детской душе. Даже теперь меня охватывает волнение, когда я вспоминаю рассказ о Дрейже и Вигдоре. Я влюбилась. Вигдор был моей первой любовью, хотя я не могла бы сказать, как он выглядит, этот Вигдор. Тетя Дрейже слишком быстро перевернула страницу в альбоме.
— Сказка? Пусть будет сказка, — говорит тетя Дрейже. Мне кажется, она немного сердится на меня, и это выводит меня из оцепенения. — Хочешь слушать, слушай и не задавай вопросов. В тот день, когда его мать на базаре при всех отхлестала меня живой щукой и он отнес меня, обессилевшую от стыда и горя домой, Вигдор исчез из местечка.
Муж со мной развелся, и я опять сажусь за свою чулочную машину. И неплохо справляюсь. Свожу концы с концами. Только что перед всеми я виновата. И больше всего перед Вигдором. Не сдержала слова. А где он, что с ним? — никто не знает. Даже родные отец и мать. Если кто-нибудь тебе скажет, дитя мое, что время залечивает любую рану, не верь — это неправда. Ну, если палец порезать, может быть… Но рана в душе, ой нет, она не залечивается. Время только покрывает ее коркой, чтоб особенно не бросалась в глаза. Если бы все раны оставались открытыми, люди никогда не знали бы радости.
Прошло два года. Авремеле уже тринадцать исполнилось — совершеннолетний. А все еще ластится ко мне, как маленький. Так что мне еще надо? Я бы спокойно прожила свой век, если бы вдруг не пришло письмо. У меня сердце оборвалось, как его увидела. Писем мне никто не писал. Даже бабушка. Так от кого же оно? Вскрываю конверт — и правда, письма нет. Только бумажка какая-то. Разворачиваю, бог ты мой, пять долларов! Вот не думала, не гадала… Такую в точности бумажку я видела у женщины, которую бросил муж. Прислал один раз вот такую бумажку и поминай как звали… А у нее, бедняжки, четверо детей на руках.
А мне что думать? Наверно, родственники какие-то объявились в Америке. Узнали, что мы с Авремеле круглыми сиротами остались, и захотели поддержать в беде. Кому спасибо сказать, не знаю. Обратного адреса нет. Проходит месяц, снова пять долларов. И так несколько лет подряд, каждый месяц. Тем, что деньги приходят в конверте, без извещения, как письмо, никого в местечке не удивишь. Так дешевле. А почте это невдомек. Но ни подписи, ни обратного адреса…
В нашем местечке, дитя мое, трудно что-нибудь скрыть. И вот все уже знают, что мне приходят письма из Америки. Судачат между собой, пристают с расспросами, думают и гадают, от кого бы это мне получать письма? Но если я не знаю, так они подавно. Докладывать всякому, что не письма я получаю, а деньги, я не обязана. Пожимаю плечами. Молчу. Поговорят, пока не надоест, и перестанут. Всем хватает собственных забот.
Должно же случиться, одна женщина, как раз неподалеку от меня жила, получила из Америки письмо от мужа, и тот пишет, что видел Вигдора. Живет он неплохо, да только жениться не хочет. К письму был приложен адрес Вигдора, и пусть, мол, жена поступает так, как ей совесть подскажет. И совесть подсказала этой женщине дать адрес Вигдора его матери, и никому другому.
Я снова на улице не могу показаться. Мать Вигдора трещит без умолку, что это я загнала ее сына на чужбину, я поссорила его с отцом и матерью. Она нисколько не сомневается, что письма я получаю именно от Вигдора. Я всегда из кожи лезла вон, чтобы заманить его в ловушку. Она готова поклясться перед самим господом богом, так она говорит, мать Вигдора, что я цыганка, а не добропорядочная еврейская женщина. Ее сына я просто околдовала для того, чтобы без конца тянуть с него денежки. Вот доберется она до начальника почты и откроет ему глаза. Пусть только заглянет в конверт. Кроме объяснений в любви, он и еще кое-что любопытное найдет.
Набралась я смелости и пошла к матери Вигдора. Дверь оставила открытой, стала на пороге. Так и так, говорю, деньги я в самом деле получаю. Но пока что я к ним не притронулась. Не нужны они мне, и я не знаю, чьи они. Мне достаточно того, что я зарабатываю своим трудом. Деньги лежат на хранении у верного человека. Если это деньги вашего сына, я отдам их вам до последнего гроша. Его адреса у меня нет. Спросите, ради бога, у своего сына, посылает ли он кому-нибудь в местечке деньги. «Уже спрашивала, — отвечает мне мать Вигдора. — Отрицает начисто. Но так я и поверила… Знаем мы эти штучки».
Могло ли мне прийти в голову, что из-за моего разговора при открытой двери с матерью Вигдора местечко все закипит, забурлит, не приведи господь! Вот так новость: у меня есть деньги, они лежат на хранении у верного человека! Никто моих денег не считал, но все равно я нежданно-негаданно стала богатой невестой. Свахи рвут меня на части — не только наши местные, из всей округи набежали. Поверишь, даже мой бывший муж ко мне посватался. Я шла с товаром в деревню, к своим заказчикам, а он, гляжу, поджидает меня у криницы на краю местечка. Вдали от посторонних глаз мужчина может позволить себе поговорить начистоту с женщиной, если даже он с нею в разводе. Стал он изливать передо мной свое горе, и вижу, человек правду говорит. Да он весь почернел, как ему не верить? Его третья жена, говорит, настоящая ведьма. Бьет детей смертным боем. Калек она из них сделает. Пусть только я дам согласие, он тут же с ней разведется, мы переждем некоторое время и снова поженимся. Теперь-то он уж будет знать, как меня Ценить.
Никто ведь, не слышал ни того, что он говорил мне, ни того, что я ему отвечала. Так зачем, спрашивается, человеку понадобилось выставлять самого себя на позор? Ему, видишь ли, захотелось мне отомстить. Пусть никто не берет меня в жены. Ай, ай, до чего человек не может понять другого. Мой бывший муж готов мир перевернуть, только бы я не вышла замуж. Но я ведь этого и сама не хочу. Я же говорила ему там, у криницы, небо и земля свидетели, что никогда больше замуж не пойду. Если бы он мне поверил, то не стал бы трезвонить на все местечко про меня и про Вигдора. Сам видел. Сам слышал. Потому и развелся со мной. Я ему по-настоящему никогда и женой не была. Так он говорит. Вскоре, правда, он опомнился, прекратил клевету. А если его тянули за язык, то честно признавался, что виноват передо мной. Но кто ему теперь поверит после того, что он наговорил? Вот и добился: кому только не лень, смеется над ним, смеется надо мной. Такая мне выпала судьба: чтобы вечно попадать людям на язык. Кто только не трепал мое имя? Знай, дитя мое, что очернить человека намного легче, чем обелить. Дай тебе бог уберечься от такого зла — зря сказать дурное слово о человеке.
— Тетя Дрейже, кто же все-таки присылал вам деньги?
— Кто? Присылал, присылал и перестал присылать. Я думаю, мало ли что я думаю… Наверняка я же не знаю. Все равно я ни гроша себе из этих денег не взяла. Но когда пришло время Авремеле жениться, я подумала: пусть невесте не кажется, что он зарится на ее приданое. Вот тогда я и пошла к верному человеку забрать свои деньги, а он дает мне больше того, что я ему доверила. Я, конечно, не хочу брать. А он говорит, иначе нельзя. Проценты, говорит, наросли. Если, думаю, деньги прислал богатый родственник, то он ведь нас обоих имел в виду, меня и Авремеле. Но зачем мне деньги? У меня ведь чулочная машина. А вот Авремеле, как перестанут тесть и теща держать у себя молодых, у него с женой, дай им бог здоровья, будет готов собственный дом. Так оно и было. Мне хотелось, чтобы дом получился красивый, а они какую-то корчму, прости господи, построили. Ты же видишь, дом на четыре улицы, а такие клетушки… С души воротит.
