— А если кто добровольно хочет работать?

— Все равно нельзя, — ответил дядя.

Юзик недоверчиво улыбнулся; шутит дядя! Где ж это видано, чтобы запрещали работать даже тогда, когда человек сам хочет? Дядя Шторм заметил это.

— Чего удивляешься? Это тебе не Польша, где рабочие работают по пятнадцать часов. У нас все работают, поэтому на каждого приходится работы меньше. Ты лучше займись чтением; я тебе дам газет и журналов.

Жадно набросился Юзик на газеты и журналы. Хотя он и мало видел газет в своей жизни, но все-же и дома ему не раз удавалось пересматривать их. Он приблизительно знал, о чем обычно пишут в газетах: о том, что у министра был бал и в каком одежде были гости, о том, что у графини украли ожерелье, как искали вора, как его нашли, как происходил кражу, даже портрет вора помещался, — одним словом, в газетах пишется о различных интересных происшествиях.

А в тех газетах, что дали Юзику, ничего такого не было. Здесь писалось про какие-то задачи, планы, постройки с интересными рисунками, «Соевый комбинат»[7], «электрификация Камчатки», «рыбный фронт», «посевная компания», «социалистический город в тайге» и много подобных незнакомых вещей. Вместо министров и воров здесь были портреты рабочих, который лучше выполнили свою работу. Статьи такие громкие, бодрые, к чему-то призывают. Больше половины материала Юзик не понимал, но и остатков хватило для того, чтобы закружилась голова. У Юзика сложилось такое впечатление, словно за стеной движутся миллионы людей и машин, что они что-то крошат, строят, куда — то несутся, что вся страна кипит, и среди всего этого движения даже трудно заметить отдельного человека, отдельное происшествие, хотя об этом тоже писалось.

Иногда Юзик спрашивал дядю Шторма:

— О какой это посевной компании пишут в газетах?

— А это, чтобы сеялись.

— А разве без этого у вас не сеют? Да и рано еще.

— Надо, чтобы вовремя, и чтобы выполнить план.

Но такое объяснение ничего Юзику не объясняло. А дядьке Шторму казалось, что он объяснил.

Оставалось только ждать, когда выпустят отсюда, когда можно будет поехать к деду. Тогда он обо всем узнает, все увидит…

И время это пришло через двадцать дней.

Юзику дали бумажку, «заработанных» денег на дорогу, объяснили, куда и как ехать, и выпустили на волю.

С большим волнением переступил он порог и вышел на улицу незнакомого города незнакомой страны.

До этих пор Юзик только один раз видел город, когда был в тюрьме. Но этот город, где он сейчас оказался, не имел ничего общего с тем. Прежде всего здесь все было ни одного магазина с вывесками какого-нибудь Завадского или Шнеерсона, а все с какими-то непонятными словами и буквами — «Книжный магазин БГИ», «ДЭТ», «Миншвей».

«Неужели это фамилия такие?» — думал Юзик.

Не видно было и ни одной лошади, а только автомобили. На улице было большое движение, но никакого грохота не было, асфальт поглощал и шум, и пыль.

Юзик повернул направо, как ему говорили, и пошел в ту сторону, откуда приехал. Хотя сейчас он и не поражал людей своей одеждой, но многих удивил тем, что шел, разинув рот и задрав голову. Вот по улице идет отряд детей с красным флагом впереди. Идут стройно, словно солдаты. Одетые в короткие синие брюки и белые рубашки без рукавов. На шее красные галстуки. И девочки также одеты, только штаны их шире. Вот они все запели. Вот их объезжает блестящий большой автомобиль весь в цветах, а в нем штук двадцать маленьких детей, лет по пять. Они одеты так, что сами подобны цветам. Кричат, смеются, машут руками.

«Наверное, панские дети, — подумал Юзик. — Только почему их собрали вместе?»

Вот тот самый дворец, около которого он ехал. Теперь уже Юзик знал, что статуя на площади — это Ленин. Ну и строение! Даже шея заболела, пока он его что осмотрел. А напротив другой здание! «Университет» — прочитал Юзик. А там дальше видно еще много таких же зданий.

Потом прошел он под железнодорожным мостом, а через некоторое время уже над железной дорогой и наконец дошел до станции, откуда нужно ехать на Слуцк.

На станции было тихо, ни гудков, ни свистка, ни паровозов. Взял Юзик билет до «Курычей» и вышел на платформу. Вместо поезда там стояли четыре трамвайных вагона.

— А на Курычи поезд скоро пойдет? — спросил Юзик у кондуктора.

Тот удивленно посмотрел на мальчика:

— Откуда ты взялся? Этот и идет на Курычи. Садись.

Трамвай тронулся. Опять пошли красивые дачи. Юзик с нетерпением ждал, когда выедут из города, чтобы посмотреть, какие здесь деревни. Наверное, и они лучше, чем их Смоляки. Наверное, с деревянными крышами.

Положение Юзика с самого приезда сюда осложнялась тем, что он вынужден был до всего доходить сам, что ему не было у кого спросить. Обращаться с вопросами ко всем этим незнакомых господам он не решался. Будут ли они с ним говорить? Вот, например, эти два сидящих напротив него.

Один из них напоминал учителя из имения пана Загорского, а второй был похож на эконома.

Как у вас в этом году пшеница? — спешивал «эконом».

— Ничто. Думаем снять центнеров тридцать пять с гектара, — ответил «учитель».

— Много засеяли?

— Шесть тысяч гектаров. А ваш стадо значительно увеличилось?

— В этом году будем иметь тридцать тысяч коров, — безразличным тоном ответил «эконом».

Юзик с ужасом взглянул на них. Вот так господа! Шесть тысяч гектаров одной только пшеницы! Тридцать тысяч коров! Сам господин Загорский имеет только пятьсот, а тут тридцать тысяч! Это же сказка! Вот тебе и «нет господ!»

Двухколейная линия трамвая терялась на небосклоне. Столбы казались забором. Через каждые полчаса проходил встречные трамваи.

Чаще всего это был не трамваи, а товарные вагоны без паровоза. А километра на два в сторону виднелась еще железная дорога.

Рядом с трамваем шло шоссе. По нему движение было еще сильнее. Больше всего было грузовых автомобилей, полных всякими товарами. Беспрерывно пролетали мотоциклы и велосипеды. Среди этого движения единственная пароконная подвода обратило на себя общее внимание. Даже Юзику она показалась не к месту.

А деревенских подвод так и не было ни одной. Да и вообще ни одного крестьянина Юзик не увидел. Наверное, из городских окрестностей еще не выехали, — подумал он.

Окрестности действительно были городские. Кое-где стояли группы белых каменных строений, высовывались фабричные трубы. От главного пути туда направлялись боковые шоссе, часто с трамвайными рельсами. По ним вливались на главное шоссе автомобили с грузами.

Поля делились не на полосы, а на огромные площади, засеянные одним каким-либо растением. Вот вся возвышенность занята одной только картошкой. Среди окружающих зерновых она кажется черной, словно дым. Вот ячмень, густой, широколиственных, тянется на несколько километров, словно море, а там овес, в котором человек стоя может спрятаться. По всему видно, что имения больше и богаче даже чем имение пана Загорского.

И нигде ни одной деревни!

Вот уже километров сорок проехали, несколько остановок сделали, проехали два значительных города, а вокруг все имения и поместья.

И все совершенны, куда лучше, чем Загорского.

Вот на картофельном поле шевелиться много машин. Когда трамвай подъехал ближе, Юзик увидел, что они обсыпают картофель. Одна машина впереди ведет четыре машины позади, и за один раз они обрабатывают площадь, которая составила бы половину земли деревни Смоляки.

Дорога вошла в лес. А лес словно сад. Деревья идут ровными рядами, все как один; никаких сучьев на земле. И лес так — же пересекают шоссейные дороги.

За лесом большая низменность. Опытный глаз Юзика сразу заинтересовался, чем она засеяна? По виду казалось — пшеницей, только слишком уж она высокой была: весь трамвай мог бы в ней скрыться. Но Юзик сразу же узнал, что это — трава.

— Вот и мой дом, сказал «эконом», — готовясь к выходу.