При поверхностном прочтении этой легенды она может быть понята буквально, так же как «Бардо Тхёдол», и не исключено, что сам Платон, посвященный в греческие мистерии, который, как и Геродот, никогда не говорил об этих эзотерических учениях открыто, а только иносказательно и очень часто преднамеренно употреблял вводящие в заблуждение фразы, хотел, чтобы непосвященные понимали его именно так. Однако при внимательном чтении этого отрывка обнаруживается, что в экзотерическом описании перевоплощения людей в животных скрыт иной смысл.
Строки, относящиеся к выбору жребия Одиссеем, которые мы здесь выделили курсивом, позволяют понять эзотерический смысл легенды. Жребий Одиссея был последним. Никто из героев, выбиравших свою судьбу до него, не захотел выбрать «жизнь простого человека, не обремененного заботами». Но Одиссей почел ее за лучшую.
Выбор, который сделали остальные, отражает характер каждого из них. Так, Орфей, родоначальник орфических таинств, божественный учитель, посланный на землю богом пения и музыки Аполлоном, считавшийся у греков величайшим музыкантом и самым вдохновенным из всех поэтов и певцов, желает родиться лебедем, что вполне объяснимо, так как с незапамятных времен (как и сейчас) лебедь был символом пения и музыки. Этот символ здесь означает, если правильно интерпретировать слова Платона, что Орфей должен снова родиться великим поэтом. И эзотерист в отличие от экзотериста посчитает абсурдным допустить, что такая личность, как Орфей, может в действительности родиться лебедем.
Подобно Орфею, Фамира, древний фракийский бард, прославленный арфист и певец, выбирает жизнь сладкопевца-соловья, что имеет такое же символическое значение.
Аякс, гомеровский герой, который был среди греков вторым после Ахилла храбрейшим воином, выбирает соответствующую его натуре жизнь льва, так как лев, царь зверей, является с глубочайшей древности почти у всех народов символом храбрости и бесстрашия.
Агамемнон, которому предоставляется сделать выбор после Аякса, выбирает жизнь орла, ибо, как Зевс среди богов Олимпа, он — первый среди греческих героев и почитается как божество, воплощение Зевса, и потому орел — символ Зевса — является и его символом.
Аталанта, самая быстроногая из смертных, победившая в беге своих многочисленных поклонников, желает снова родиться великим атлетом, что вполне соответствует ее наклонностям. И рассказывая о ней, Платон не прибегает к языку символов. Также не употребляет он символа, говоря об Эпее, который прославился своим хитроумием, смастерив деревянного коня во время осады Трои, и трусость которого впоследствии вошла в поговорку. Поэтому неудивительно, что его душа входила в природу женщины, искусной в ремеслах.
Комментарии не требуются относительно шута Ферсита, воплощающегося в обезьяну. И слова о том, что герои не хотят рождаться от женщины, по-видимому, являются чистой метафорой, предназначенной для того, чтобы, следуя логике, ввести в текст символы, представленные животными. Такую же аллегорию заключают в себе фразы: «...переходили в людей и друг в друга, несправедливые — в диких, а справедливые — в кротких, словом, происходили всевозможные смешения» и «видел он и лебедя, который предпочел жизнь человека». Даже выбиравшая свой жребий душа обыкновенного человека (первая, которую увидел Эр), который не был ни воплощенным божеством, как Орфей или Агамемнон, ни героем, подобно Аяксу, и имел ум, затуманенный низменными страстями, не рождается, согласно Платону, животным, хотя, по мнению сторонников экзотерического учения о перерождении, это должно было бы произойти. И здесь Платон также не прибегает к аллегории.
«Тот, кому достался первый жребий, взял себе жизнь могущественнейшего тирана. Из-за своего неразумия и ненасытности он произвел выбор, не поразмыслив, а там таилась роковая для него участь — пожирание собственных детей и другие всевозможные беды. Между тем он был из числа тех, кто явился с неба и прожил свою предшествующую жизнь при упорядоченном государственном строе; правда, эта его добродетель была лишь делом привычки, а не плодом философских размышлений».
И как «Бардо Тхедол» проповедует на своем языке необходимость Правильного Знания для тех, кто следует по пути Бодхи, тому же учит Платон: «Если же приходя в здешнюю жизнь, человек здраво философствовал, и при выборе ему выпал жребий не из последних, тогда, согласно вестям из того мира, он скорее всего будет счастлив не только здесь, но и путь его туда и обратно будет не подземным, тернистым, но ровным небесным».
Подобно Платону и участникам мистерий, учение о перевоплощении передавали с помощью символов и метафор Пиндар, Эмпедокл, Пифагор и Сократ.
Надпись на золотой надгробной табличке, найденной вблизи Сибариса, гласит: «И таким путем я избежал мучительного круга страданий»[63]. Эта фраза, как и известные орфические учения, чисто буддийская или индуистская и наводит на мысль о том, что учение о перевоплощении было известно по крайней мере тем образованным грекам, которые были посвящены в таинства.
К символизму, подобному символизму Платона, прибегали также составители буддийского священного писания, в том числе версии Северного буддизма о рождении Будды. Приведем ее текст, содержащийся в тибетской «Виная Питаке» («Дулва») (самой достоверной и, вероятно, древнейшей части Ганджура), III, лист 452а, экземпляра, который хранится в департаменте по делам Восточной Индии в Калькутте:
«Тот, кто должен был стать Буддой, пребывал тогда на небе Тушита и, зная, что его время уже наступило, он, перед тем как воплотиться, предварительно узнал о пяти условиях своего рождения: первое — о семье, в которой он должен был родиться, второе — о стране, третье — о времени, четвертое — о национальности, пятое — о своей будущей матери. И увидев, что Махамайя будет хорошей матерью, он вошел в нее в полуночную стражу в образе слона. Царица увидела тогда во сне, что в нее вошел белый слон, у которого было шесть бивней, что она вознеслась на небо, взошла на высокую скалистую гору и что великое множество людей поклонилось ей.
Прорицатели сказали, что она родит сына, обладающего тридцатью двумя знаками великого человека. Если он останется дома, то будет правителем мира, но если он обреет волосы и бороду, наденет желтое одеяние, уйдет из дому и отречется от мира, он станет Татхагатой, архатом, совершенно Просветленным Буддой».
О различных воплощениях Будды повествует также Джатака Южной школы. Она представляет собой смесь фольклора, народных верований и народных сказаний о Будде, возникших в третьем веке после кончины Будды, [64]которые наслаивались вокруг его имени, подобно тому как наслаивались легенды Артурова цикла вокруг имени короля Артура. Хотя эзотеристы допускают, что в очень отдаленные эпохи такие воплощения могли происходить, сказания о воплощениях Будды в животных в текущем мировом цикле они воспринимают как аллегорию, в то время как тхеравадины понимают их буквально.
Как бы то ни было, буквальная интерпретация Джатаки, по-видимому, более оправдана, чем буквальная интерпретация Сказания о рождении Будды, ввиду того (как объясняют сторонники эзотеризма), что Джатака в целом является произведением экзотерическим, рассчитанным на широкий круг людей[65]. И поскольку такое же сказание содержится в Палийском Каноне, где фигурирует в качестве символа слон с шестью бивнями, мы сталкиваемся здесь с общей для северного и южного буддизма явной и вполне обоснованной символикой, которую даже последователь экзотеризма не будет воспринимать в буквальном ее значении.
