Евангелист не находил ничего странного в том, что не совпадает звучание имен, ведь совпадает их смысл: Еммануил (по–древнееврейски имману–эль) переводится как «с нами Бог», а Иисус (Йехошуа, или просто Йешуа) означает «Господь спасает». Эти имена гармонично дополняют друг друга и рассказывают людям о том, что за Младенец приходит в мир.

Итак, имя, с точки зрения Библии, говорит нечто важное о будущем своего обладателя, но о точном смысле пророчества человек порой не догадывается. В Книге Судей мы читаем историю тучного моавитского властителя по имени Еглон, которое происходит от слова «эгель», «телец». Моавитский язык был очень близок к еврейскому (собственно, их можно считать двумя ханаанскими диалектами), так что значение этого имени понималось одинаково и моавитянами, и евреями, но очень по–разному могло выглядеть его конкретное наполнение. Телец— символ мощи и величия, и царю такое имя подходит как нельзя лучше. Но, с другой стороны, раскормленный телец может быть заколот, что на самом деле и происходит, когда к Еглону приходит израильтянин Аод. Не случайно текст так подробно описывает «технологию» заклания:

«Аод вошел к нему; он сидел в прохладной горнице, которая была у него отдельно. И сказал Аод: у меня есть до тебя слово Божие. Елгон встал со стула. Аод простер левую руку свою, и взял меч с правого бедра своего, и вонзил его в чрево его, так что вошла за острием и рукоять, и тук закрыл острие; ибо Аод не вынул меча из чрева его, и он прошел в задние части».

Действительно, «слово Божие» в данном случае и состояло в том, что имя «Телец» получило теперь совершенно новое толкование!

Переименование может выражать и насмешку. Во многих местах Ветхого Завета мы читаем о языческом божестве по имени Веельзевул (на древнееврейском Ваал–зевув, т. е. «властелин мух»). По–видимому, это презрительное прозвище, данное библейским автором предмету поклонения язычников. Сами язычники, вероятно, вместо слова «зевув» («муха») употребляли близкое по звучанию слово, означающее «возвышенное жилище». Действительно, божество куда приличнее называть «владельцем небесного дворца», чем «повелителем мух»! Но для евреев было важно развенчать это божество, и перемена имени оказывалась тут действенным способом.

К сожалению, практически ни один перевод не в состоянии передать этих тонкостей. Самое большее, что мы можем сделать— дать сноску в книге, где будут разъяснены столь необходимые для понимания и столь ускользающие ассоциации…

Ведь к имени в особой мере относится то, что О. Э. Мандельштам сказал о всяком слове в поэзии: «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку. Произнося «солнце», мы совершаем как бы огромное путешествие, к которому настолько привыкли, что едем во сне. Поэзия тем и отличается от автоматической речи, что будит нас и встряхивает на середине слова. Тогда оно оказывается гораздо длиннее, чем мы думали, и мы припоминаем, что говорить— значит всегда находиться в дороге». Сегодня это чувствуют поэты и дети, но когда–то так думал каждый человек.

Всем наверняка памятны две картинки на библейский сюжет: Адам и Ева нагие в райском саду (художники обычно стыдливо прикрывают их фигуры ветками деревьев). И рядом— другая картина: та же пара изгоняется из рая, на этот раз уже в грубых одеждах. Между этими двумя изображениями— история грехопадения первых людей. Но причем тут одежда, ее наличие или отсутствие?

Однажды две маленькие девочки рассматривали альбомы по искусству. «Они же тут все голые!»— захихикала одна, показывая на картины великих мастеров. «Это ты будешь голая, если разденешься, — рассудительно ответила ей подруга, — а они обнаженные!» Мне не известно точно, на какие картины или скульптуры смотрели эти девочки— может быть, как раз на изображения Адама и Евы. Но вторая девочка очень точно уловила суть дела: бывает непостыдная нагота, которая свидетельствует о красоте человеческого тела, именно ее и воспевали художники всех времен и народов. А бывает состояние униженного, беззащитного, опозоренного человека, которое мы и называем словом «голый». Даже если один человек застал другого без одежды совершенно случайно, если он немедленно вышел или зажмурился— оба все равно будут воспринимать это происшествие как что–то очень стыдное, порой даже разрушительное для их отношений.

Понятие «одетости», конечно, различается в разных культурах и даже в разных ситуациях внутри одной культуры. Где–то требуется сложный костюм из множества предметов, оставляющий открытыми только кисти рук и лицо (а иногда и они скрываются), где–то гостей можно встречать в узенькой набедренной повязке и бусах. Но представление об одежде, отсутствие которой означает позор, свойственно почти всему человечеству, и призывы принципиальных нудистов отказаться отстереотипов и раскрепоститься, принимаются очень немногими.

Так проявляетсяродовая память человечества о том, что случилось в эдемском саду. Разумеется, поэтический язык первых глав книги Бытия, где описывается эта история, в высшей степени метафоричен, , поэтому нам трудно бывает понять, какая именно реальность скрывается за тем или иным словом, образом, описанием. Но, с другой стороны, общие идеи Библия излагает вполне ясно.

Итак, об Адаме и Еве после сотворения говорится: и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились (Быт 2:25). Здесь употреблено еврейское слово עָרוֹם (аром), которое обычно обозначает непостыдную наготу. В таком виде рождаются младенцы (Иов 1:21 и Еккл 5:14), в таком виде могли находиться даже пророки, возвещавшие некую важную весть (Ис 20:2–4). Сравнение с младенцами особенно важно для нас: маленький ребенок не знает стеснения, потому что ему нечего скрывать, особенно перед своей матерью. В радости или горе он бежит прежде всего к ней, чтобы поделиться любовью или получить утешение. Он легко и естественно может быть в ее присутствии самим собой, и ему нет никакой нужды что–то прятать.

Такими были перед Богом и Адам с Евой, и друг от друга им было нечего скрывать. И теперь только иногда возвращается к нам тень этого состояния непостыдной наготы— между людьми, которые бесконечно любят и доверяют друг другу…

А что произошло дальше? Эту историю помнят практически все: змей уговорил Еву сорвать запретный плод, а Ева поделилась им с Адамом. В змее обычно видят сатану— падшего ангела, который сознательно выбрал борьбу против Бога, и постарался привлечь на свою сторону первых людей, заставив их нарушить один–единственный запрет и тем самым начать жить по своей, а не по Божьей воле.

Но здесь от нашего внимания ускользает еще одна важная деталь, если мы только не читаем книгу Бытия на языке оригинала— древнееврейском. Там ничего не говорится о змее как о сатане, но ему дана довольно странная характеристика: змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог (Быт 3:1). И больше о нем не сказано ничего. При чем здесь эта хитрость? Дело в том, что на еврейском языке слово «хитрый» произносится и пишется почти так же, как и «нагой»: עָרוּם (арум).

Что предложил змей Еве? Пойти на определенную хитрость. Он сказал, что Бог запретил людям вкушать плоды с древа познания добра и зла, потому что, вкусив их, они сами стали бы богами. И Ева, как мы теперь знаем, согласилась со змеем, а потом убедила и Адама. Они вкусили плодов с древа познания добра и зла.

И вот теперь новое знание действительно пришло к Адаму и Еве. Но узнали они совсем не то, что собирались: и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания (Быт 3:7). Наш Синодальный перевод никак не отмечает эту разницу, но в оригинале здесь стоит другое слово, чем в рассказе о непостыдной наготе. Здесь стоит слово עֵירֹם (эйром). Это не «нагой», а именно что «позорно голый»: так выглядят угнанные в рабство пленники (Втор 28:48) или женщины, с которых насильно срывают одежду (Езек 16:39). Невинная нагота младенчества сменилась мучительной неодетостью подростка, который сам стесняется собственного тела и старательно прячет его от других.