Их человеческий голос, их индивидуальность очень важны для нас— не случайно Церковь не приняла попытки сирийского богослова Татиана, пытавшегося во II веке составить из четырех отдельных Евангелий сводную версию, т. н. «Диатессарон». Нет, нужны четыре свидетеля, различающихся в мелочах (например, о благоразумном разбойнике рассказывает один только Лука, 23: 40–43), но совершенно единых в главном. Только такое свидетельство и может считаться истинным: если четыре человека повторяют слово в слово одно и то же— они, несомненно, сговорились и лгут.

Библия и наука говорят о разных вещах, разным языком, с разной целью, и потому невозможно требовать от них полного согласия. Сегодняшнее «последнее слово науки» через сто лет будет выглядеть устаревшей и забытой теорией, пытливый человеческий ум в своем вечном поиске будет постоянно открывать новые горизонты научного знания.

А слово Божие не гонится ни за теориями первого века, ни за теориями двадцать первого или сорок первого (мы даже не смогли бы сегодня их понять, если бы нам их изложили). Библия предлагает человеку вечные истины.

Нередко можно услышать, что христиане, у которых есть Новый Завет, в Ветхом уже не нуждаются. Почему же тогда его продолжают печатать в изданиях Библии? Просто как некий памятник древности, или у него есть свое место в Церкви и сегодня? Если да, то зачем он нам нужен?

И в самом деле, зачем? Ветхую одежду или мебель обычно ведь не используют, заменяют на новую. Название «ветхий» как будто подсказывает, что и первая часть Библии «обветшала», утратила для нас значение. Так ли это? Дело не только в названии (славянское «ветхий» означает просто «старый, прежний»). Прочитав Новый Завет и перейдя к Ветхому, человек нередко испытывает разочарование: и скучно бывает, и неактуально, но главное— слишком много на его страницах крови. В Новом Завете тоже не всё понятно и не всё интересно, но едва ли что–то настолько отталкивает читателя. Кто–то может подумать, что речь вообще идет о двух разных богах…

Подобную мысль высказывал богослов II века от Р. Х., Маркион из Синопа. Он учил, что существуют два бога: жестокий Творец, о котором повествует Ветхий Завет, и милосердный Бог Любви, явленный в Новом. Между ними нет ничего общего; до Христа люди якобы не знали Бога Любви и поклонялись жестокому Творцу, по ошибке принимая его за высшее божество.

Что интересно, разногласия Маркиона с традиционным христианством на этом не кончались. Чтобы «развести» два Завета, Новый ему пришлось существенно сократить. Маркион оставил всего лишь одно Евангелие и десять апостольских посланий, да и оттуда выкинул все, что касалось телесности Христа, реальности Его земной жизни. Маркион исповедовал характерный для восточных религий дуализм: всякая материя, всякая телесность— зло, и нужно избавиться от нее ради духовного совершенства, поэтому и Христос только выглядел человеком, но был лишь бесплотным духом, слетевшим с небес, чтобы рассказать человечеству об Истинном Боге. Он не рождался и не умирал на земле, страдания на Кресте, после которых Он вознесся на небо, были лишь видимостью. Разумеется, Его ученики многое перепутали и записали неправильно (такую оговорку делает практически каждый, кто желает «отредактировать» Евангелие по своему вкусу).

Это учение было отвергнуто Церковью, его несостоятельность подробно, по пунктам разбирали практически все видные церковные писатели того времени. Действительно, такое «христианство», несовместимо с самыми основами веры Церкви. Зато подходит гностикам и всяким околохристианским сектам, стремящимся использовать Библию в своих целях. Церковь, напротив, провозгласила и подтвердила не раз, что Священное Писание, состоящее из Ветхого и Нового Заветов, для нее нераздельно.

Отбросить Ветхий Завет— это значит отказаться от плоти, от человеческой природы Христа. Дело не только в том, что в Его истории исполняются пророчества и намеки, которыми полон Ветхий Завет, так что в Евангелиях значимым оказывается и место (рождение в Вифлееме), и время событий (распятие перед Пасхой), и даже отдельные детали (римские солдаты не перебили голеней Иисуса, как нельзя было ломать и костей пасхального агнца).

Дело еще и в том, что история спасения для христианина начинается не с Рождества, а с момента грехопадения человека, когда возникает сама потребность в спасении. Ведь сначала нужно понять, от чего вообще нужно спасать человечество, почему оно оказалось отделено от Бога и порабощено смерти. Об этом как раз и говорится в Ветхом Завете. Более того, его «кровавость» во многом объясняется тем, что это— честное и подробное повествование о падшем человечестве, а не святочный рассказ о чем–то милом, но совершенно нереальном. И если мы тоже будем честны, нам придется признать, что именно Ветхий Завет лучше, чем все остальные древние книги сумел эту «кровавость» обуздать и ограничить.

Ни в одной из них человеку не говорили с такой поразительной простотой «не убивай, не кради, не прелюбодействуй». В самом деле, теперь люди, для которых убийство, воровство и прелюбодеяние до сих пор остаются делом доблести и чести, хотя бы стараются замаскировать это свое отношение разными красивыми словами. В недавно вышедшем фильме «Апокалипсис» как раз показано общество, где заповедь «не убий» просто никому не приходит в голову. Не думаю, что мы хотели бы там оказаться. А ведь когда–то так жило всё человечество.

Бог готовил человечество к пришествию Христа задолго до того, как оно состоялось. Опыт миссионеров, работавших среди диких племен Океании, показывает: пока не будут усвоены представления о Едином Боге и о данном Им законе, Евангелие проповедовать бесполезно. Можно ли говорить о любви к ближнему с каннибалами, которые ближних любят так, что аж пальчики облизывают?

Впрочем, и без каннибализма в таких племенах случаются чудовищные вещи. Мне лично доводилось беседовать с человеком, проведшим двадцать лет в Папуа–Новой Гвинее. Он рассказывал, что там процветал «культ карго» (от англ. cargo «груз»). Папуасы видели в материальных предметах, привезенных белыми людьми, высшую ценность и понимали проповедь о Христе сквозь призму этого культа. Услышав, к примеру, что последовавший за Христом получит в будущей жизни в сто раз больше, чем он отдал в этой, одно племя выбрало добровольца, распяло его на кресте (!), а в могилу положило инструменты, одежду и прочие припасы, чтобы, когда распятый воскреснет, получить вместо одного топора сразу сотню.

Нет никаких сомнений, что если бы не долгие века «подготовки к Евангелию», как называли этот процесс раннехристианские писатели, никакого другого отношения к проповеди Христа нельзя было бы и ожидать. Конечно, в эту подготовку входила и проповедь языческих мудрецов–философов и учителей, внушавших своим слушателям представления о добре, справедливости и милосердии, но основную роль в ней играл все же Ветхий Завет.

В книге Бытия мы встречаем удивительный образ: Иакову снится лестница, по которой ангелы сходили с неба на землю и поднимались обратно (Быт 28:12). В каком–то смысле Ветхий Завет— та самая лестница, по которой, еще до воплощения Христа, вестники Божьей воли сходили к людям, чтобы те могли оторвать свой взор от земли, потянуться к чему–то высшему.

Мы, в конце концов, просто не поймем в Новом Завете почти ничего, если не обратимся к Ветхому. Главное его событие— крестная жертва Христа. Но что такое жертва? Зачем она нужна? Кто и по какому поводу ее приносит? Всё это можно понять только из Ветхого Завета.

Ведь человечество в самом деле было совсем не таким, как сейчас. Читая не только Ветхий Завет, но и другие тексты того времени, мы видим, что заповедь «не убий» прозвучала в мире, где убивать своих личных врагов и вообще всех, кто тебе не понравился, считалось не просто нормальным, но очень похвальным и «крутым». Поэтому Ветхий Завет— лестница, по которой человечество (прежде всего избранный народ, Израиль) восходило на ту ступень, на которой оно могло принять Евангельскую весть. И главную роль в этом играл Закон.