Например, в 1 Царств 5:1 говорится, что царь Тира по имени Хирам при жизни израильского царя Давида любил его (Священное Писание смягчает эту фразу и говорит «был другом»). Означает ли это, что между Давидом и Хирамом были какие–то особые личные отношения? Но эти два царя, видимо, никогда в своей жизни не встречались, и мы совершенно ничего не знаем об их дружбе. Зато нам известно, что и при Давиде, и при его сыне Соломоне город–государство Тир был активным экономическим партнером Израиля. Если посмотреть и на другие контексты, то можно сделать вывод, что в данном случае еврейский глагол ахав, привычно переводимый как «любить», обозначает не личные чувства, а договорные отношения, связывающие два народа: царь Хирам был союзником и торговым партнером царя Давида.

Но даже там, где библейский текст о любви между двумя людьми, он не всегда делает это именно так, как принято сегодня. Любовь описывается практически всегда как одностороннее действие: мы, например, читаем, что «Иаков полюбил Рахиль» (Быт 29:18), но совершенно ничего не говорится об ответных чувствах Рахили. Для израильтянина «полюбить» означает сделать свой выбор, и поэтому это слово практически всегда указывает на ту сторону, которая выступает инициатором отношений: мужчина может полюбить женщину, мать или отец любят ребенка— а другая сторона просто принимает это отношение. Даже исключения здесь значимы: если в 1 Цар 18:20 говорится, что Давида полюбила дочь царя Саула Мелхола, то мы понимаем, какая в тот момент существовала огромная разница между юным пастушком и царской дочерью. Выбор, по сути, делала царевна. Пройдет время, и все переменится, но пока что именно она выступает инициатором, и Давид, отказавшись от другого брака, все–таки женится на Мелхоле.

Точно так же и в отношениях между Богом и избранным народом инициатива всецело принадлежит Богу— но если текст говорит, что это Израиль полюбил чужих богов (например, Иер 2:25), так подчеркивается момент сознательного выбора, подобного супружеской измене: вместо того, чтобы отвечать на Божью любовь, Израиль выбирает себе кого–то другого.

Особенно интересно посмотреть на пару слов «любовь» — «ненависть». Во 2 Цар 23 рассказывается, как Амнон изнасиловал свою единокровную сестру Фамарь. До изнасилования он ее, оказывается, «любил», а сразу после изнасилования «возненавидел». Такой прямой перевод ставит нас в тупик: насколько груба и неестественна его любовь, настолько же беспричинна ненависть. Но все станет на свои места, если мы поймем, что речь здесь идет о сознательном выборе, а не о чувстве: Амнон пожелал Фамарь, а после изнасилования она для него утратила всякую притягательность.

А что же нам думать, если Господь сообщает, что он возлюбил Иакова и возненавидел Исава (Мал 1:2–3, цитируется в Рим 9:13)? Эти слова вызывают полное недоумение: Исав ничем не провинился, чтобы к нему так относиться. Однако стоит понять, что «ненависть» в данном случае противопоставляется «любви» как избранию, заключению союза. Господь говорит о том, что Завет он заключил с Иаковом и его потомством, а Исав и его потомство не имеют к этому отношения.

Можно ли переводить каждый случай употребления еврейского глагола ахав русским глаголом любить? Как мы убедились, даже Синодальный перевод так не поступает. Но какое слово выбрать в каждом конкретном случае— далеко не простой вопрос. Помимо дальнего берега есть ведь еще и наш собственный: язык перевода и культура людей, которые на нем говорят. Этот берег нам, конечно, известен хорошо, но это еще не значит, что на нем не встретятся никакие проблемы. Автор этой статьи работает в Институте перевода Библии, который занимается переводом Писания на языки народов России и стран СНГ, кроме славянских. И практика показывает, что проблемы могут встретиться в самых неожиданных местах.

Например, в тюркских, угро–финских и кавказских языках, как правило, нет привычных нам слов «брат» и «сестра». Можно сказать только «старший брат» или «младший брат», и то же самое с сестрами— а ведь мы не всегда точно знаем, кто из братьев или сестер в библейском тексте родился первым. Сходные проблемы создает и грамматика: в кавказских языках, как правило, нельзя сказать просто «мы», надо уточнять, относится ли это местоимение к собеседнику тоже, или нет. То есть «я и ты»— совсем другое «мы», нежели «я и он/она/они». А как переводить на такой язык Послания, в которых то и дело говорится о «нас»? Есть и такие языки, в которых глагольная форма показывает, был ли говорящий свидетелем описываемых событий, или только слышал о них от кого–то другого. Словом, процесс перевода заставляет нас постоянно истолковывать текст, и не всегда мы можем быть полностью уверены, что истолковали его правильно.

Но дело не только в грамматике или словаре. Зачастую оказывается трудным делом передать библейские идеи, выразить на другом языке библейскую картину мира. Например, если мы переводим на язык народа с исламской традицией, в нем, конечно же, будут основные религиозные термины: вера, молитва, грех, покаяние, жертва, — как правило, это будут заимствования из арабского языка. Только ведь исламские понятия не полностью совпадают с библейскими. Например, «жертва» (садака)— это животное, которое люди забивают и устраивают пир. В то же время в библейском мире «жертва»— это животное или его часть, которая приносится Богу и сжигается на жертвеннике. Совсем не одно и то же!

В русском, казалось бы, нет таких проблем… но только на первый взгляд. В нашем обиходном языке, например, слово «жертва» вообще уже утратило всякое религиозное значение, так называют пострадавших во время стихийных бедствий или войн. «Жертвы и разрушения»— привычная пара слов из телерепортажа, но библейская жертва означает никак не бессмысленное разрушение, а скорее созидание отношений между Богом и человеком. Как тогда поймет наш современник выражение «мирные жертвы» (оно встречается в Синодальном переводе)? Скорее всего, как указание на мирных жителей, убитых по чьему–то злодейскому приказу. А на самом деле речь идет о праздничном жертвоприношении, о радостном пире.

А уж как изменились некоторые духовные понятия в нашем повседневном языке… Достаточно посмотреть на слово «искушение»: если в Библии так называется нечто такое, что может сбить человека с верного пути и привести его к серьезному греху, то современная реклама называет так что–то очень приятное и желанное. По сути, вместо отрицательного значения у слова появилось положительное. И происходит это далеко не только в наше время, уже в языке Пушкина такая перемена произошла со словом «прелесть» (особо сильное искушение, которое прельщает человека): им стали называть очень красивую девушку или изящную безделушку. Кстати, в русском переводе книги Дж. Толкина «Властелин колец» обыгрываются оба значения этого слова: когда Горлум называет кольцо «моя прелесть», он употребляет это слово в положительном смысле, но мы понимаем его скорее в отрицательном. Кольцо, которым Горлум так любуется и дорожит, полностью поработило его.

Есть разные пути решения этих переводческих проблем: можно использовать традиционные слова в надежде, что читатель разберется сам или с помощью сведущих людей, можно искать новые слова… Ни один путь не идеален, и в этом и состоит главная причина, по которой существуют разные переводы Библии на один и тот же язык.

Мартин Лютер Кинг в Америке 60–ых годов, охваченной расовой ненавистью и беспорядками, начинал свои выступления словами: «I have a dream» — «у меня есть мечта». Так вот, у меня тоже есть мечта: что настанет время, когда люди, которые придерживаются схожих взглядов, будут выступать на одной конференции, задавать друг другу вопросы, и при этом будут понимать друг друга при всей несхожести позиций. А сейчас, как это ни печально, приходится констатировать, что диалог переводчиков Священного Писания на русский язык остается делом будущего.

У нас есть некоторое количество переводчиков, которые делают переводы, мы можем их по–разному оценивать, но это, как правило, индивидуальное творчество. И, на самом деле, я могу привести сейчас только один, как мне кажется, успешный пример коллективного творчества— это перевод Ветхого Завета на русский язык, который осуществляется в Российском Библейском Обществе и к которому я был причастен одно время как переводчик. Там действительно работает единая команда под руководством Михаила Селезнева. Все остальное— индивидуальное творчество,причем каждая индивидуальность подходит к своей задаче по–своему, даже если образцы такого творчества (например, переводы С.С. Аверинцева, А.А. Алексеева, отца Ианнуария Ивлиева и отца Сергия Овсянникова) публикуются под одной обложкой.