Все это ободряло и поддерживало нас. И когда очередное астрономическое определение показало, что мы пересекли 86-ю параллель, на корабле царил всеобщий подъем. После некоторой задержки наше движение на север ускорилось. За каждые сутки мы проходили вместе со льдами около мили. Люди сознавали, что именно теперь, когда рекорд «Фрама» побит и мы находимся так близко к полюсу, начинается самый интересный период дрейфа.

Никто не оглядывался назад. Все помыслы наши были устремлены в будущее. В его туманной мгле мы силились прочесть, что готовит нам завтрашний день.

1920 год. Удивительное время. Только что сброшены в Черное море остатки белых и интервентов. Разруха, голод. Свирепствуют эпидемии тифа, страшнейшего гриппа-испанки. А народ, как освобожденный от цепей великан, почувствовав свободу, уже расправляет плечи, начинает творить. Осуществляются самые смелые чаяния, создаются новые научно-исследовательские учреждения. Царские дворцы становятся народными здравницами. Правительство берет под защиту природу. Председатель Совета Народных Комиссаров В. И. Ленин подписывает декреты о создании заповедников.

В начале апреля молодой учитель зоологии Владимир Алексеевич Водяницкий, занесенный потоком гражданской войны из Харькова в Новороссийск, после нескольких приступов возвратного тифа вышел из госпиталя. В незнакомом городе, без гроша в кармане, без хлебных карточек, ослабленный болезнью.

Что делать?.. Начиналась весна. Улыбнувшись апрельскому солнцу, он, еще пошатываясь от слабости, направился в Новороссийский отдел народного образования. Шел, не подозревая, что «крестным отцом» его будет не кто иной, как местный учитель Федор Васильевич Гладков — будущий автор «Цемента». Гладков заведовал в наробразе подотделом кульпросветработы.

Узнав, что Водяницкий уже имеет некоторый опыт исследовательской работы по гидробиологии, а его жена по профессии ботаник, Гладков сообщил ему, что в Краснодаре находится видный профессор-ботаник Арнольди, который «ратует за биологическую станцию в Новороссийске».

Еще в годы учебы в Харьковском университете Владимир Алексеевич слушал лекции В. М. Арнольди и именно под его руководством начинал научную работу. Жена Водяницкого, Нина Васильевна Морозова, также под руководством Арнольди стала альгологом — специалистом по водорослям.

Водяницкий списался с Арнольди и встретился с ним через неделю в Краснодаре. Такое благоприятное стечение обстоятельств быстро решило исход дела. Уже в июле в Новороссийске была создана биологическая станция, а Водяницкий был назначен ее заведующим.

Супруги жили и работали пока на одну ставку, но были полны планов и надежд. Их увлекала кипучая жизнь. Водяницкому пришлось заняться гидрологией, изучать течения Цемесской бухты, чтобы помочь определить место спуска сточных вод для проектировавшегося строительства нового канализационного коллектора. Это был один из первых случаев, когда канализационный сброс в море предварялся научными исследованиями.

Параллельно молодые гидробиологи совместно с городской санитарной комиссией обследовали загрязнение акватории порта сточными водами и изучили влияние загрязнения на распределение донной фауны и флоры.

Мрак морских глубин. Сверху опускаются трупы дельфинов, рыб, рачков, отмершие водоросли, планктон. Все, что было живого в верхних слоях моря, после смерти дождем падает на дно, уходит в глубины, где вода заполнена сероводородом. Питательные вещества навсегда уходят из верхнего слоя и накапливаются внизу, в зоне смерти.

Как могло возникнуть такое мрачное представление о Черном море? Его фауну ученые изучали давно. А вот о природе самого моря еще во второй половине девятнадцатого столетия было известно меньше, чем о далеких морях и океанах. Природа же черноморских глубин была и вовсе неведома. Только глубокомерная экспедиция 1891—1892 годов, организованная по инициативе видного геолога и палеонтолога Н. И. Андрусова, помогла открыть его основную особенность. Этой экспедицией руководил видный ученый И. Б. Шпиндлер.

Медный батометр, вычищенный до блеска, впервые опускали на большую глубину торжественно, поднимали последние метры, затаив дыхание от волнения, а подняв, зажали носы. Батометр вернулся тусклым и почерневшим, а когда его открыли, палубу окутал смрад, словно кто-то забросал ее тухлыми яйцами. Все пробы воды, доставленные с глубин, говорили об одном: в Черном море ниже двухсот метров жизни нет. Там царит только сероводород. Газ, наличие которого в воздухе всего лишь 0,005 процента, губит млекопитающих, а птиц убивает даже втрое меньшая доза.

Откуда он там, этот страшный газ?

Сравнение с тухлым яйцом было не случайным. В состав белка входит много серы. Анаэробы-бактерии, способные жить без кислорода, разлагая белок, освобождают серу и образуют сероводород. Этот газ — признак застоя, отсутствия кислорода. Н. И. Андрусов считал, что большая часть сероводорода обязана своим происхождением органической белковой материи, которая попадает на дно «с дождем трупов».

Подключившийся к исследованиям А. Лебедев в 1904 году пришел к выводу, что в Черном море имеется сероводород и минерального и органического происхождения.

Итак, гидрологическое строение Черного моря не похоже ни на одно другое в мире. В этом котле вместимостью почти полмиллиона кубических километров лишь одна десятая часть воды — самый верхний ее слой — чиста и свежа, насыщена кислородом, и только в ней возможна жизнь. А поскольку у верхнего и нижнего слоя разная соленость, температура и плотность, то ученые представили себе, что легкий верхний слой и более плотный нижний существуют сами по себе, не перемешиваясь, как, например, не смешиваются вода и керосин.

Основываясь на факте поступления из Мраморного моря в Черное через Босфор более соленой и тяжелой воды, которая, опускаясь на дно, поднимает нижний слой и этим вытесняет часть его вод вверх, ученые подсчитали, что для полного обновления вод нижнего застойного слоя потребуется от 1500 до 2500 лет.

Отсюда следовал и другой вывод: если между этими двумя слоями воды нет обмена, то верхний, насыщенный кислородом слой воды неизбежно беднеет. Поэтому в Черном море жизнь возможна только у берегов, куда реки и сточные воды приносят питательные вещества с суши.

Эту унылую картину нарисовали себе ученые, исходя из одного-единственного факта — зараженности нижнего слоя моря сероводородом. Это была гипотеза, научное предположение. Она казалась настолько убедительной и очевидной, что была принята подавляющим большинством ученых без доказательств. Немногие возражения подавлял высокий авторитет поддерживающих ее людей.

Гипотеза идет впереди знания, движет науку вперед. Но если люди станут в жизни руководствоваться непроверенными предположениями, они могут пойти по неправильному пути и причинить человечеству неисчислимые бедствия. Так случилось бы и с гипотезой об отсутствии водообмена в Черном море, если бы в середине сороковых годов не усомнился в этом В. А. Водяницкий.

Все, что наблюдал Водяницкий, никак не увязывалось с этим мрачным представлением о природе Черного моря. Кефаль уходила нереститься в якобы бедные пищей воды открытого моря, обрекая тем самым детей на гибель. Однако детки и не думали погибать, осенью возвращались к берегам веселыми стайками. И главное, дельфины, дельфины, дельфины!

Пароходом «Ленин» Владимир Алексеевич возвращался из Новороссийска в Севастополь. Пронизанное насквозь солнцем море сияло до горизонта яркой, радостной полосой, словно какой-то шальной художник от избытка счастья вылил на полотно весь запас берлинской лазури. И в этой лазури играли дельфины. Они шли на взрезанной килем волне, ныряли, выскакивали из воды и, пролетев один-два метра по воздуху, снова уходили под воду. Затем группы, сопровождавшие пароход, легко обогнали его, объединились и ушли в открытое море. А через какое-то время пароход шел под эскортом нового стада. И оно потом ушло в том же направлении.