Глушецкому заявил, что заявление написал Игнатюк. «Будь с ним поофициальнее, не панибратствуй, продать может», — заметил полковник. С того времени Уральцев и Глушецкий встречали появление Игнатюка с хмурыми физиономиями и старались поменьше разговаривать с ним.

Игнатюк сел на снарядный ящик, посмотрел на стол и покачал головой.

— Чай пьете. Ну и ну… Как в пословице говорится: что касается вина, то они пили воду. Или водка надоела?

Глушецкий и Уральцев переглянулись, на лицах обоих показалась чуть заметная ироническая усмешка, но ни один не ответил Игнатюку.

Игнатюк не обратил на это внимания, только поджал тонкие губы, словно принюхиваясь, и уже строго заговорил:

— Человек, который проявил трусость, — предатель родины. Согласны вы с этим?

— Святая истина, — подтвердил Уральцев, невольно усмехнувшись.

Игнатюк был горазд изрекать прописные истины.

— А человек, который неизвестно что делал несколько часов за передним краем, внушает еще большее подозрение. Таким путем ваш Зайцев совершил одно явное преступление и подозревается в другом, еще более тяжком.

— Второе непонятно, — сказал Уральцев.

Снисходительно улыбнувшись краем губ, Игнатюк укоризненно покачал головой.

— А еще разведчики… Должны догадаться.

Уральцев повернулся к Глушецкому.

— Ты понял?

— Догадался. Думаю, что ерундовина.

Игнатюк закурил, несколько мгновений молчал, пуская кольца дыма в потолок, потом изрек тоном, не допускающим возражения:

— Зайцева надо отправить туда, куда следует. Могу отвести его сам и доложить.

— А что там будут делать с ним? — полюбопытствовал Уральцев.

— Займутся беседой, — усмехнулся Игнатюк. — Есть подозрение, что за эти часы, проведенные за передним краем, он запродался немцам.

Уральцев рассмеялся. Глушецкий нахмурился и передернул плечами.

— Не смешно, — сердито заметил Игнатюк.

— Не смешно, — согласился Уральцев, согнав с лица улыбку. — Не смешно, а грустно. Сверхподозрительность не украшает человека, она делает его глупым. Вы, товарищ капитан, изрекли глупость.

Игнатюк резко встал и сдвинул брови.

— Вы забываетесь. Я старше вас по званию и не позволю оскорблять себя нижестоящему…

— Ах, выходит, я нижестоящий. Вот если был бы вышестоящий тогда мог бы… Не так ли?

— У меня нет желания разводить с вами дискуссию. Распорядитесь о Зайцеве.

— У нас свои соображения, — сказал Уральцев.

Темные колючие глаза Игнатюка еще более потемнели.

— Как это понимать? Неподчинение?

— Вы тоже забываетесь, капитан, — не выдержал Глушецкий. — Ни я, ни замполит не находимся в вашем подчинении, и вы не имеете права приказывать нам. За личный состав отвечаю я и мой заместитель по политчасти, а не вы.

— Вон как вы заговорили, — удивленно вскинул брови Игнатюк. — Нездоровые разговорчики.

— Зайцева будут судить товарищи, — сказал Уральцев.

Он не сказал Игнатюку, что вопрос уже согласован с начальником политотдела и с командиром бригады. После того как Уральцев доложил начальнику политотдела о происшествии и своих мыслях, тот позвонил Громову и внес предложение отдать Зайцева на суд разведчиков. Громов согласился. Пусть Игнатюк сунется к ним с кляузой. Можно представить, с какой физиономией выскочит он от командира бригады.

Морща нос, Игнатюк язвительно заметил:

— Демократию вздумали разводить.

— А почему вы с таким пренебрежением говорите о демократии, — возмутился Уральцев. — Демократия лежит в основе советского строя.

Игнатюк досадливо отмахнулся:

— Бросьте, замполит, поучать.

Он шагнул к двери, но у порога повернулся к Уральцеву, настораживающе поднял палец и с угрозой бросил:

— Ты допрыгаешься.

На лице Уральцева не дрогнул ни один мускул, он только поднял руку и воскликнул:

— Минуточку, капитан. Есть разговор один. Совсем было запамятовал. Касается вас лично.

Капитан вернулся, сел на ящик. Уральцев мигнул Глушецкому, и тот кивнул в знак того, что понял.

— Мне надо отлучиться, — сказал Глушецкий и вышел из блиндажа.

Уральцев сел напротив Игнатюка и сказал:

— На днях я пойду с группой разведчиков за «языком». Поскольку вы сомневались в моих боевых качествах, я попросил командира бригады, чтобы со мной пошли вы. Он дал согласие. Так что — готовьтесь.

Игнатюк вскочил:

— Была нужда… У меня своих дел хватает…

— Одно другому не мешает. Да вы садитесь.

Игнатюк сел и настороженно посмотрел на несколько необычное выражение лица замполита. Уральцеву хотелось говорить спокойно, не выдавая своих чувств. Но внутри его все бурлило от гнева, от желания ударить по ехидному носу капитана, и помимо его воли это в какой-то степени отразилось на лице. Все же Уральцев заставил себя улыбнуться и с невинным видом спросить:

— Трусите, капитан?

— Я никогда не трушу, когда дело идет об интересах государства, — сухо заявил Игнатюк. — Но надо считаться с целесообразностью.

— Стало быть, будете отказываться, — заключил Уральцев и, уже не в силах сдержать свои чувства, с яростью заговорил: — Слушай, капитан, я вижу тебя насквозь. Ты карьерист, а может быть, и похуже. Знаю, зачем тебе хотелось самому повести Зайцева и доложить, что он шпион. Маленький капиталец хотел приобрести на жизни парнишки. Так вот слушай: если будешь подкапываться под меня или Глушецкого, делать нам гадости, то обижайся потом на себя. Не посмотрю ни на что, а голову твою откручу и скажу потом, что так и было. Наказание меня не страшит. Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут. И знай, что я и Глушецкий любим Родину не меньше твоего и ни сил своих, ни жизни не пожалеем для борьбы с фашистами. Понял?

Он говорил, почти в упор глядя в глаза Игнатюка. Тот не отводил взгляда, только щурился, и Уральцев видел, что в глазах капитана нет смятения, в них читалось: «Говори, говори, а последнее слово за мной». Тогда Уральцев встал, протянул руку Игнатюку и сказал:

— Будем считать, что у нас состоялась дружеская беседа, во время которой достигнуто взаимное понимание. Не так ли?

И он сдавил руку капитана. Тот сморщился от боли.

— Ладно, пусти руку.

Но Уральцев сдавил сильнее, и капитан, вскрикнув, сполз с ящика. Не выпуская руки, Уральцев сквозь зубы процедил:

— Подтверди, что все понял.

— Понял. Ну, хватит.

Уральцев выпустил его руку. Капитан встал, потер руку и, не глядя на замполита, пошел к выходу.

— Разрешаю взять у старшины бутылочку «Московской», — сказал Уральцев.

— Иди ты к черту, — не оборачиваясь, зло бросил Игнатюк.

Стоявший поблизости от блиндажа Глушецкий увидел, как Игнатюк чуть ли не бегом помчался по траншее.

Войдя в блиндаж, он спросил:

— Чего это он словно с привязи сорвался?

Уральцев стоял у стола и с ожесточением почесывал подбородок.

— Поговорили, — усмехнулся он.

— Ты не дал ему по шее?

— До этого не дошло. Обменялись дружеским рукопожатием.

— И ты поставил его на колени, — догадался Глушецкий, зная силу руки Уральцева.

— Сам встал.

— Стоило ли? — задумался Глушецкий. — Предупреждал же полковник, не тронь дерьмо…

— Поживем — увидим. Начальнику политотдела я расскажу.

— Почему он такой?

— Кто?

— Да этот Игнатюк. В такое время заниматься склоками, подсиживанием, выслуживаться перед начальством…

— Такое уж воспитание, видимо. Да и мать-природа наградила его такими качествами. Коган как-то рассказывал анекдот о подобном человеке. Попал такой в яму. А там уже сидят волк, заяц, коза. Сидят в западне сутки, двое. Проголодались. Волк ощерил зубы, и все заметались по яме. Тогда Игнатюк и говорит…

— Игнатюк?!

— Однофамилец… Сердито так говорит: «Чего вы панику подняли? Товарищ волк знает, кого кушать».

— И волк съел зайца.

— Его, конечно. Он оказался самым большим паникером.

Глушецкий улыбнулся, по улыбка получилась грустной.