В капонире было тесно, душно и шумно. Все курили, чадила железная печка. «Как тут люди не угорают?» — удивился Глушецкий.

Он постучал в железную дверь и услышал басовитое:

— Входите.

Открыв двери, Глушецкий увидел полковника и начальника политотдела.

— С «языком»? — живо спросил Громов.

— Пока нет. Группа еще не вернулась. Привел сержанта Ордина. Участвовал в десанте в Южную Озерейку, около двух месяцев пробыл на занятой немцами территории, сегодня перешел передовую. Он принес вот эти два документа.

— Веди его сюда, — приказал полковник.

Когда Ордин вошел, Громов сказал Глушецкому:

— Можете возвращаться в роту. Жду «языка».

В четыре часа ночи, когда Глушецкий начал дремать, сидя за сбитым из досок столом, в блиндаж с шумом ворвался Семененко. У него был злой и удрученный вид, и Глушецкий сразу догадался, что случилось неладное.

— Товарищ старший лейтенант, — хриплым от волнения голосом начал Семененко, — «языка» не привел. По дороге скончался. Убиты Коган, Бурков и Олещенко. Зайцев струсил и утек.

— Рассказывай подробнее, — хмурясь, потребовал Глушецкий.

Семененко рассказал, что в группу захвата он назначил Когана, Буркова, Олещенко и Зайцева. Сам же остался с группой прикрытия метрах в тридцати справа от огневой точки. В задачу группы захвата входило наброситься на двух немцев, дежуривших у пулемета, одного убить, а другого обезоружить, завернуть в плащ-палатку и тащить на нашу сторону. Прикрывающая группа должна была обеспечить им отход в случае, если бы гитлеровцы начали преследование. Сначала все шло хорошо. Четыре разведчика бесшумно подползли к пулеметной точке, около которой маячили двое немцев с накинутыми на плечи одеялами. Коган прыгнул на одного и ударил кинжалом в спину. Трое остальных разведчиков набросились на другого, заткнули ему тряпкой рот и скрутили. Схватка длилась не более минуты. Разведчики вылезли из траншеи и повели пленного. Но по ошибке они пошли не прямо, а влево. Семененко не успел окликнуть их, как вверх взвилась ракета, и в тот же миг по разведчикам резанула очередь из автомата. Бурков и Олещенко упали. Из-за бугра выскочили четыре гитлеровца. Коган крикнул Зайцеву, чтобы вел пленного, а сам остановился и стал отстреливаться. Семененко бросился ему на выручку. Зайцев не разобрался в темноте, кто бежит справа, и закричал Когану: «Нас окружают! Спасайся!» — и бросился в кусты, оставив пленного. Семененко и находившиеся с ним разведчики опоздали. Коган лежал, вцепившись обеими руками в горло гитлеровца. Оба были мертвы. Разведчики оттащили Когана и спрятали в кусты, чтобы потом вынести его тело. Пленный немец извивался на земле, пытаясь развязать руки. Семененко ухватил его за шиворот и поставил на ноги. Из-за бугра опять показались немцы. Семененко взвалил пленного на плечи и побежал. Немцы открыли по разведчикам стрельбу. Те, отстреливаясь, стали отходить в кусты. Когда стрельба затихла, Семененко снял с плеча пленного, кулем осевшего на землю. Разведчики уложили его на плащ-палатку, но пока его донесли до нашей передовой, он умер от пулевых ран, полученных от своих же солдат.

— Вот его документы, — Семененко положил на стол солдатскую книжку и несколько писем.

— А где Зайцев? — спросил Уральцев.

— А бис его знает, — буркнул Семененко. — Гукали, не откликнулся.

— Когана вынесли?

— Не удалось. Сегодня ночью пошлю ребят…

Глушецкий нахмурился.

— Пойду докладывать полковнику, — вздохнул он. — Будет мне на орехи.

Он был недоволен результатом разведки и огорчен смертью трех разведчиков. Командир бригады строго взыщет за невыполнение боевого задания.

Взяв с собой документы, Глушецкий пошел в штаб.

Вскоре он вернулся с кислым выражением на лице. Устало опустившись на табуретку, сказал:

— Полковник накричал на меня, выгнал из капонира и запретил появляться на глаза до тех пор, пока не приведем пленного. Как на мальчишку кричал… Сколько в нем, однако, солдафонского, несмотря на ум и образование…

— Что ж, будем охотиться, — спокойно отозвался Уральцев.

— Сегодняшней ночью мы не сможем пойти, — задумался Глушецкий. — Нужно подобрать место для вылазки. Придется завтра.

— Кого думаешь послать?

— На этот раз пошлю взвод Крошки. И сам пойду.

— Пойду я, — предложил Уральцев. — А ты обожди до следующего раза. На окраине Станички есть у немцев «аппендикс». Помнишь, мы еще острили, что надо его срезать. У немцев там, по-моему, боевое охранение. Сегодня ночью мы понаблюдаем, а завтра нагрянем. Не возражаешь?

Немного подумав, Глушецкий кивнул головой.

Стало светать. Кок принес завтрак. Позавтракав, Глушецкий и Уральцев решили поспать несколько часов. Но тут в блиндаж вошел Семененко и доложил, что появился Зайцев.

— Где же он был до сих пор? — изумился Глушецкий.

— Блукал, — усмехнулся Семененко. — От страха забежал в соседнюю бригаду.

— Что с ним делать? — вопросительно посмотрел Глушецкий на замполита.

— Мне кажется, — сказал Уральцев, — что надо арестовать и судить за трусость.

— Я того же мнения, — согласился Глушецкий и приказал Семененко: — Арестуйте его.

— Есть, — сказал Семененко и сокрушенно покачал головой. — Верно люди балакают: маленькая собачка весь свой век щенок. Не треба было брать такого…

После его ухода Уральцев встал и начал ходить из угла в угол, размышляя вслух:

— Вот вражий сын, задал задачу. Этот красивый юноша, имеющий любящих родителей и сам любящий жизнь, начитанный и сообразительный, хочет, конечно, жить. Но сегодня он купил это право ценой жизни товарищей. У него любящие папа и мама, а у Когана жена и дети. Прощать нельзя! К трусам надо быть беспощадным. Но — расстрелять или отдать в штрафную роту проще всего. Стоит передать дело в трибунал, и с нас снимется всякая ответственность.

— А трибунала ему не миновать, — заметил Глушецкий.

Он испытывал сейчас против Зайцева злость, которая заглушала все остальные чувства.

— Мне хотелось бы его испытать еще раз, — признался Уральцев. — Ведь он неплохо воевал в первые дни десанта. Пусть посидит в яме сегодня и завтра, а потом я взял бы с собой и проверил.

— Это в нашей власти, — сказал Глушецкий. — Но подумай, как воспримут такое решение разведчики. У нас разные люди. Не покажется ли им, что за трусость мы не наказываем? Дурной пример заразителен. Не думаю также, чтобы командир бригады одобрил наш либерализм по отношению к трусам. Я не понимаю, что ты вдруг взялся мудрствовать, расчувствовался. Идет, Гриша, великая битва, трус — первый помощник врагу, щадить его не следует. Я сам хотел из Зайцева сделать человека. Но теперь вижу — поздно. Из-за него мы не выполнили приказ о поимке пленного. А «язык» сейчас нужен, очень нужен. Немцы что-то замышляют.

Уральцев в раздумье проговорил:

— Черт его знает почему. Может быть, и не стоит возиться с ним. Пойду поделюсь своими мыслями с начальником политотдела.

В полдень, когда Глушецкий и Уральцев пили чай, в блиндаж вошел капитан Игнатюк.

Не здороваясь, он обвел командира и замполита насмешливым взглядом и с ехидцей в голосе сказал:

— Поздравляю с ЧП.

— Если в этом есть нужда, поздравляйте, — хмуро отозвался Уральцев.

Глушецкий промолчал.

Оба недолюбливали Игнатюка. Его первый визит в роту разведчиков был отмечен тем, что он потребовал у старшины водку. Старшина доложил Уральцеву. Игнатюк не смутился, отозвал Уральцева в сторону и таинственно прошептал на ухо: «Для дела, понимаешь, надо, для дела». Уральцев подумал, что, может быть, Игнатюк прав, не следует у начальства требовать объяснениями разрешил старшине выдать. Вскоре Игнатюк опять потребовал у старшины две бутылки водки. Но на этот раз таинственный шепот на ухо не возымел действия на замполита. «Если для дела, идите к интенданту», — заявил он капитану. Он уже узнал, что Игнатюк требовал водку у саперов, у связистов — и все «для дела». Игнатюк обиделся, обозвал Уральцева чиновником. А вскоре командир бригады вызвал Глушецкого и сказал, что на него и Уральцева поступило заявление, в котором они обвиняются в трусости, в неумении вести политическую работу с разведчиками. Громов не любил доносчиков.