— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — вскричал огорошенный неожиданностью Громов, ухватив себя за бороду. — Ловушка!

Немецкие артиллеристы перенесли огонь на два болиндера, на палубах которых находились танки. Оба болиндера успели приблизиться почти к самому берегу. Еще десяток метров — и танки сошли бы на сушу. Но капитаны буксиров, видимо, не обладали крепкими нервами. Как только начался обстрел, они отдали буксирные концы и постарались отойти подальше. Болиндеры остались предоставленными самим себе. Громов видел, как с них спрыгивали в воду люди и бежали к земле, на которой также рвались снаряды. Один болиндер вскоре загорелся, а через несколько мгновений раздался сильный взрыв.

Со второго болиндера, находившегося ближе к берегу, каким-то невероятным образом сошли на землю два танка и быстро исчезли в темной полосе. А через несколько минут судно затонуло.

Крейсеры и эсминцы начали обстрел сопок, стремясь погасить прожекторы. Но стрельба была малоэффективной, прожекторы продолжали освещать всю береговую черту. С одной канлодки, стоящей почти у самой сопки и поэтому находящейся в тени, протянули к берегу трос. По этому тросу, конец которого держали десантники, переправились на берег около пятисот человек из бригады полковника Потапова. Остальные не успели: прожектор осветил канлодку — и гитлеровцы открыли по ней огонь из орудий. Получив тяжелые повреждения, канлодка вынуждена была отойти мористее.

Громов заметил, что высадка началась в четыре часа тридцать минут. Глянув сейчас на часы, он забеспокоился. Скоро начнет светать.

«Чего же мы медлим? Почему не получаю никаких указаний?» — задал он себе вопросы и, решительно тряхнув бородой, воскликнул:

— Эх, была не была — придется по воде! Ждать некогда! Прощай, командир боевого корабля!

И он выскочил на палубу.

— Командиры подразделений! — зычно крикнул он. — Бегом ко мне! Штабисты — тоже!

В это время прожекторы потухли, и немецкие орудия прекратили огонь. Наши корабли тоже замолчали. Установилась тягостная тишина, прерываемая лишь автоматной стрельбой и хлопками гранат где-то вдалеке от берега.

Все, в том числе и полковник, были озадачены неожиданным прекращением огня.

«Спроста так не делается», — подумал Громов.

Командиры подразделений и штабные работники окружили полковника, ожидая приказаний.

— Положение сами видите какое, — начал полковник, сердито сопя. — Наша посудина не может подойти к берегу. Придется прыгать в воду. Первыми пойдут разведчики, потом батальон автоматчиков, потом саперная рота и рота связи. Оперативный отдел бригады пойдет на шлюпках. Глушецкий, чтобы через пять минут твоей роты не было здесь…

— Есть! — отозвался Глушецкий.

Полковника окликнул командир канлодки.

— Получено приказание, — сказал он.

Громов вбежал на мостик, сказав командирам, чтобы ждали его.

Командир канлодки протянул ему радиограмму;

— Приказано отходить.

Полковник прочел радиограмму и раскрыл рот, словно ему не хватало воздуха. Несколько мгновений он стоял пораженный. Видимо, командующий десантом разгадал, что кроется за наступившей тишиной. Теперь и полковник понял, что гитлеровцы знали о десанте и хорошо подготовились к его встрече. Огонь они прекратили потому, что у береговой черты пока не было ни одного корабля. Но стоит только приблизиться, как опять прожекторы осветят побережье и орудия начнут расстреливать прямой наводкой. Командующий прав — надо отходить.

Подозвав начальника штаба, Громов сказал:

— Прыжки в воду отменяются. Отходим в Геленджик. Передайте командирам.

Поредевшая эскадра кораблей пришла в движение.

Не мигая, смотрел полковник на темный берег, на котором осталась группа десантников лицом к лицу с сильным противником.

Вскоре сопки Южной Озерейки исчезли из вида.

Полковник сел, обхватив голову руками.

— Позор. Позор, — несколько раз произнес он.

В недоумении смотрели на исчезающий берег разведчики.

— Мне непонятен этот маневр, — проговорил Уральцев.

Прикусив губу, Глушецкий повернулся к нему.

— Сорвалось, — произнес он.

Ему было понятно — десант не удался. На берегу остались моряки, судьбе которых не позавидуешь. Их положение будет не лучше, чем у тех, кто в июле прошлого года был прижат к скалам Херсонеса. «Неужели и Медведкин среди них?» — подумал Глушецкий.

Отойдя от борта, Глушецкий сел на ящик с патронами и задумался.

«Почему так получилось? — размышлял он. — Неужели прав Тимофей Сергеевич, говоривший, что мало иметь желание наступать, надо уметь наступать? Да, он прав! Победы нам достаются все еще большой кровью. Надо учиться воевать…»

Начал накрапывать дождь. Его капли, как слезы, скатывались с корабельных надстроек, с плащ-палаток десантников, сидевших на палубе. Темные силуэты кораблей затянуло, словно паутиной. Небольшие волны били о борт канлодки, и Глушецкому казалось, что они глухо стонут…

Всю ночь мыс Мысхако сотрясался и пламенел от взрывов.

Высадившись у причала рыбного завода, пять групп десантного отряда майора Куникова развернулись веером и начали сокрушать вражеские огневые точки, захватывать орудия, вышибать немцев из домов.

Штаб Куникова разместился в отбитых у противника землянках, метрах в пятистах от причала. Здесь, вдоль берега, проходило полотно железной дороги.

Это было невдалеке от того места, где батальон моряков сражался в сентябре 1942 года. Тогда моряки, зажатые в камнях на берегу моря, дрались четверо суток. Позади них находилась Цемесская бухта, а впереди вражеские танки. Несмотря на неравные силы, гитлеровцам так и не удалось сбросить их в море. На пятую ночь подошли катера и забрали поредевший, но все же боеспособный батальон. На память фашистам моряки оставили пустой деревянный ящик, на котором написали: «Мы еще вернемся! Черноморцы!»

И вот они вернулись…

Куников стоял у насыпи железнодорожного полотна, всматриваясь в темноту. Впрочем, не так уж было темно. Снаряды летели густо. Около причала рыбозавода и вокруг него бушевал огненный смерч. От частых взрывов полыхали бледно-красные зарницы, быстро угасавшие и вспыхивающие вновь. Наметанному взгляду достаточно было и такого освещения, чтобы оценивать обстановку на том или ином участке.

Таня стояла невдалеке от Куникова. Майор не разрешил ей примкнуть ни к одной группе, заявив, что на рассвете он сам укажет ей место, где должен быть снайпер. В первые минуты после высадки на берег ее пробирала нервная дрожь. При каждом близком разрыве снаряда она сжималась, а ее сердце замирало. Потом, глядя на невозмутимо уверенного майора, Таня успокоилась.

Подозвав радиста, Куников сказал:

— Передай: «Полк высадился благополучно, без потерь, продвигаемся вперед. Жду пополнение». Передавай открытым текстом.

Радист повторил приказание.

— Не забудь — полк, — подчеркнул Куников.

Таня недоумевала: зачем майор преувеличивает силы? В отряде не более двух рот. Но она быстро догадалась, зачем он это сделал. Переданное открытым текстом донесение противник, конечно, перехватит. Слово «полк» внесет замешательство в его ряды, и десантники умело воспользуются этим. «А дальше что последует? — стала рассуждать Таня. — Допустим, противник замешкается до утра, но утром-то он оценит обстановку и подбросит силы, достаточные для отражения действительного полка. Сколько же тогда вражеского войска навалится на горстку десантников!»

Из боевых групп стали прибегать связные и докладывать Куникову. Тане было слышно, о чем они говорили. Первое донесение: старшина второй статьи Романов и восемь матросов атаковали вражескую позицию, где находились два пулемета и орудие. Уничтожив их расчеты, матросы повернули орудие и пулеметы против врага. Вскоре поступило сообщение от лейтенанта Пшеченко о том, что отбито еще одно орудие. Затем сообщили, что матрос Лукашев подполз к немецкой пушке и забросал гранатами прислугу, орудие бьет по врагу.