Июльской ночью, вскоре после того, как наши войска оставили Севастополь, к скалистому берегу, невдалеке от Качи, подошел катер — морской охотник. Человек в гражданской одежде вскинул за плечи рацию, пожал руку командира катера и скользнул за борт. Мгновение — и он исчез в темноте.

Командир катера посмотрел вслед разведчику, удовлетворенно произнес вполголоса:

— Порядок!

Отойдя от берега, охотник не пошел в открытое море, а взял курс на Севастополь.

Командир этого корабля лейтенант Новосельцев имел еще одно задание. Нужно было узнать, пользуются ли гитлеровцы севастопольской бухтой, и, в случае если противник откроет огонь, засечь его батареи.

Катер шел средним ходом.

Море было тихое, темное, лишь за кормой, вспененное винтами, оно светилось голубоватым огнем. На небе, чуть дрожа, горели звезды, роняя в темную воду серебристые блики. Всплеск забортной воды, теплый ветерок, баюкающая тишина — все это остро напоминало о мирных днях. Было же, черт возьми, время, когда моряк, беспечно стоя у леерной стойки, вдыхал полной грудью нежную прохладу южной ночи и напевал песню о любимой, ждущей его на берегу! Да, было…

Но где те песни и где та любимая?!

Стоя на мостике, лейтенант Новосельцев настороженно смотрел на темную гряду крымской земли и чувствовал, как тоска сжимает сердце. Там — Севастополь, родной город моряков. Что происходит сейчас в нем, истерзанном врагом?

Новосельцева поражала необычная тишина на берегу. За двести сорок дней обороны он привык к грохоту снарядов и бомб, к вою самолетов, к лязгу железа, и наступившее теперь безмолвие казалось неестественным. Правда, лейтенанту помнился, но как далекий сон, другой Севастополь — с голубыми бухтами, с белыми домами, раскинувшимися над морем огромным амфитеатром, с тенистыми аллеями каштанов и акаций, с веселым Приморским бульваром, где каждое воскресенье играла музыка. Но война стушевала в памяти прежний облик города. Уже на второй день войны белые дома, радовавшие взор, почернели от маскировочной сажи — и город сразу потускнел, поблек. Новосельцеву иногда казалось, что прежнего города и не было, а он всегда видел груды дымящихся развалин, ободранные стволы деревьев без листьев и сучьев, слышал непрекращающийся грохот орудий, вой самолетов.

Миновав мыс, на котором расположен Константиновский равелин, катер взял левее и прошел совсем близко мимо боновых заграждений. Впереди еле заметно выступили очертания двух крупных кораблей. «Эсминец и транспорт», — определил Новосельцев.

— Право руля! — скомандовал он.

Катер взял курс к мысу Херсонес. Берег по-прежнему безмолвствовал.

«Что же такое? — недоумевал Новосельцев. — Почему не стреляют? Может быть, за свой корабль приняли? Или не хотят связываться с мелочью?»

Он пожалел, что сейчас не командует торпедным катером или подводной лодкой. Вот случай торпедировать оба вражеских корабля! А двумя маленькими пушками ничего не сделаешь. На охотнике сейчас нет даже глубинных бомб, их сняли, а стеллажи загрузили бочками с бензином, так как тех емкостей, которые имел катер, не хватало на далекий рейс.

Когда катер проходил совсем близко около боновых заграждений, Новосельцеву показалось, что сквозь ночную мглу проглянули памятник затонувшим кораблям и уцелевшее здание водной станции. И мгновенно ему вспомнился солнечный день, большой спортивный праздник. В тот день он познакомился с Таней. С тех пор почти каждый вечер они встречались на водной станции. Оттуда уходили вместе, поднимались по каменной лестнице на Матросский бульвар, где стоял памятник Казарскому с надписью на пьедестале «Потомству в пример». Долго бродили по бульвару, а позже, забыв обо всем на свете, кружились на тесной танцевальной площадке. Потом Новосельцев провожал девушку до трамвайной остановки.

Вспомнились Новосельцеву и последние дни перед войной. Двадцатого нюня закончились большие учения Черноморского флота, корабли вошли в Северную бухту. Город запестрел матросками, зазвенел песнями, веселым смехом. Пришел флот. Сколько радостных встреч с женами, невестами, друзьями! Новосельцев знал, что и Таня будет ждать его на пристани около мраморного льва. Он побрился, надел белый костюм и собрался уже покинуть корабль, как его позвал командир. «Останьтесь за меня, — сказал он. — Сейчас мне сообщили, что тяжело заболела жена, надо побывать дома». Новосельцев коротко проговорил: «Есть остаться за командира!» Свидание не состоялось. А именно в этот вечер он думал объясниться с Таней.

В мыслях уже называл ее своей женой и подумывал о том, что надо хлопотать о квартире. Когда командир ушел, Новосельцев написал записку и поручил уволенному на берег матросу передать Тане. «Завтра пойду к ней. Завтра, пожалуй, даже лучше», — успокаивал себя Новосельцев, шагая по палубе маленького корабля. Но завтра началась война, и Новосельцев так и не смог сходить к Тане. Спустя несколько месяцев он узнал, что знакомый домик на Корабельной стороне разрушен бомбой, родители Тани убиты, а сама Таня неизвестно куда делась…

Новосельцев тряхнул головой, отгоняя воспоминания.

— Удивительная тишина, — вполголоса проговорил он, ни к кому не обращаясь. — За лайбу нас, что ли, считают…

— Похоже, — согласился стоявший рядом боцман.

«Что делать? — подумал Новосельцев, покосившись на боцмана. — Как доложить начальству? Повернуть и снова пройти мимо боновых заграждений? Я бы не прочь, да горючего может не хватить. Придется доложить, что противник огонь не открывал».

Катер обогнул обрывистый Херсонесский мыс и взял направление на мыс Фиолент, огромной скалой нависший над морем. Новосельцев невольно оглянулся, с грустью подумав о том, что уже ни завтра, ни послезавтра он не пройдет мимо Херсонесского маяка, мимо памятника затонувшим кораблям, не ошвартуется у причальной стенки в одной из севастопольских бухт. Прощай, Севастополь!..

За Балаклавой, когда катер проходил у мыса Сарыч и Новосельцев собирался повернуть в открытое море прямым курсом на Новороссийск, сигнальщик доложил:

— С берега семафорят.

Новосельцев стал всматриваться. С берега действительно сигналили: просили шлюпку.

«Кто бы это мог быть? — задумался Новосельцев. — Не немцы ли провоцируют?»

После минутного размышления все же распорядился:

— Боцман, спустите шлюпку!..

В конце июня остатки наших войск, оборонявших Севастополь, отступили к мысу Херсонес. Раненые, гражданское население укрылись под высокими скалами на самом берегу. Второго июля гитлеровцы заняли военный городок тридцать пятой батареи береговой обороны. Теперь их отделяли от самой батареи всего два километра. Местность здесь была ровная, лишь от Казачьей бухты шла небольшая Лагерная балка. Дважды гитлеровцы бросались в атаку на последний бастион севастопольцев, но каждый раз, оставляя в Лагерной балке убитых, откатывались к военному городку. Отступив в третий раз, они обрушили на пятачок земли, обороняемой бойцами Приморской армии и моряками, огонь сотен орудий и минометов. Весь мыс окутался едким дымом, не стало видно даже высокого Херсонесского маяка.

Командир взвода разведки бригады морской пехоты лейтенант Глушецкий и его помощник главстаршина Семененко — все, что осталось от взвода — пришли сюда утром. К берегу их не пустили. Какой-то подполковник, размахивая пистолетом, кричал, чтобы все здоровые занимали оборону. Увидев Глушецкого и Семененко, он подбежал к ним и охрипшим голосом прокричал: «К берегу только раненых! Здоровые? Вон там занимайте позицию. И ни шагу назад! Держаться до ночи!»