Но почему они медлят?

Около раненых стояли два советских врача — у мужчины были погоны капитана медицинской службы, у женщины — лейтенанта. Они не ранены, могли уйти с десантниками на прорыв. Долг врача заставил их остаться.

К девушкам подошел румынский солдат, обвел их взглядом и покачал головой.

— Нехорошо делает Сталин, — сказал он по-русски, картавя. — Женщины созданы для любви, а не для войны. Нехорошо, нехорошо…

— Что ты понимаешь! — с презрением процедила одна девушка, глядя на него с ненавистью.

Она чем-то напоминала Галину Петрову. Была такой же светловолосой, голубоглазой, с высоким белым лбом, только более рослая. У нее забинтована нога и кисть руки.

Румын выдержал взгляд. Он хотел еще что-то сказать, но его отозвал офицер.

— Потешиться над нами хотят, — услышала Таня чей-то раздраженный голос. — Жаль, гранатами мы не запаслись, а то потешили бы гадов.

— Помолчи.

— Чего они тянут? — с надрывным стоном вырвалось у лежащей рядом с Таней девушки.

— Без паники, сестренка, — повернулась к ней Таня. — Они нас сначала накормят, перевяжут раны, а потом расстреляют.

— А зачем так? — девушка широко открыла глаза.

На Таню тоже нашло отчаяние, но и появилось желание говорить зло и насмешливо. Умирать — так с музыкой, красиво. Глядя на гитлеровских солдат и офицеров, она думала: «Не увидите, фашисты, наших слез, не будем молить о пощаде».

Приподнявшись, Таня сказала девушке, похожей на Галину Петрову:

— Передайте дальше: если начнут в нас стрелять, будем петь «Варяг».

Она проследила глазами, как раненый передавал другому ее слова. После этого откинулась на спину, закрыла глаза.

К школе подъехали три легковые машины. Офицеры скомандовали «Смирно». Из машин вышли шесть офицеров, среди них выделялся высокий сутуловатый полковник с резкими чертами лица и мохнатыми бровями, из-под которых смотрели острые, буравящие глаза.

Из последней машины вышел представитель гестапо Майзель, одетый в черную шинель. У него белое, выхоленное лицо, с темными усиками.

Подойдя к полковнику, Майзель кивнул в сторону раненых:

— В противотанковый ров или в пролив сбросим?

Подполковник не ответил, только сдвинул брови, шагнул к раненым. Офицеры двинулись за ним.

Не дойдя до раненых шагов десять, он остановился и долгим, изучающим взглядом обвел лежащих на земле.

Неожиданно один матрос с перевязанной головой вскочил, шагнул навстречу полковнику и рванул на себе тельняшку.

— Стреляй, гад, тут, у родного моря! — закричал он.

Полковник не отступил, спокойно проговорил по-русски:

— Без истерики, моряк. Вы герои и не унижайте свое достоинство. Расстреливать не будем. Отправим в лагеря, где вас будут лечить.

Матрос отступил шаг назад и растерянно оглянулся на товарищей. Грудь его тяжело вздымалась.

Приподнявшись на локте, Литов сказал ему:

— Обождем, что дальше будет.

Капитан медицинской службы поднял руку и заговорил:

— Разрешите, господин полковник, обратиться к вам?

Полковник подозвал его к себе.

— Говорите.

— Я врач. Совесть мне и моему коллеге не позволила бросить раненых. Мы просим вас отнестись к раненым гуманно, так, как этого требуют международные законы.

На тонких губах полковника появилась усмешка.

— Мы оценим ваше благородство, господин врач. Вы уже слышали, что я сказал. Так и будет. — Полковник обернулся к офицерам и распорядился: — Построить солдат.

Он поднялся на танк. Метрах в десяти от машины выстроились несколько сот немецких и румынских солдат. Справа лежали раненые.

— Солдаты! — зычным голосом начал полковник. — Поздравляю вас с победой. Вы славно воевали — и вот результат: советский плацдарм ликвидирован. Та же участь постигнет и плацдарм на Керченском полуострове. Фюрер приказал нам защищать Крым, как свой родной дом. Мы выполним его приказ. Крым будет закрыт на надежный замок. Но для того, чтобы выполнить приказ, надо воевать еще лучше.

Он повернулся в сторону раненых и, указывая на них, сказал:

— Перед вами лежат настоящие герои. Они сражались исключительно стойко — и мы отдаем им должное. Мы солдаты, мы ценим храбрость даже в противнике. Вот эти раненые, сраженные немецким оружием, показывают нам пример. Если бы каждый немецкий и румынский солдат сражался так же, как они, то мы давно бы разгромили советские войска, заняли Москву и наступил бы конец войне. Я знаю, каждый из вас мечтает вернуться домой. Но это возможно в том случае, если мы победоносно окончим войну. А чтобы ее быстрее окончить, надо напрячь все силы для победы. Я призываю вас быть такими же храбрыми, как вот эти советские десантники… пустившись с танка, полковник распорядился погрузить раненых на подводы и отправить в Керчь.

Через несколько минут легковые машины покинули Эльтиген. Майзель ехал в машине полковника.

Полковник был доволен своей речью, и Майзель, выслушав ее одобрил. Сначала он полагал, что раненых десантников необходимо пристрелить и сбросить в Керченский пролив. Пусть волны выбрасывают их трупы на Таманский полуостров и устрашают тех, кто намеревается сунуться в Крым. Сейчас он думал иначе. Майзель знал, что из Берлина пришла директива усилить политическую и воспитательную работу в войсках. В штаб армии уже прибыла пропагандистская группа. В директиве упоминалась Брестская крепость. Когда крепость все же была взята, немецкое командование с почестью похоронило защитников крепости, а оставшимся в живых воздали должное как героям, был митинг, на котором немецких солдат призывали быть такими же храбрыми, как защитники крепости. Потом этих живых героев отправили, конечно, в концлагерь и скорее всего сожгли в печах Майданека или Освенцима.

В конце дня в Эльтиген прибыли десятки подвод. Раненых грузили на них навалом. Таню и еще трех девушек положили на одну подводу. Ездовым оказался тот самый румынский солдат, который говорил, что девушки созданы для любви. На вид ему было лет сорок, щеки заросли щетиной. Он сутулился и все время курил трубку.

Почти на всех подводах слышались стоны раненых, отчаянная ругань. Руганью отводили душу некоторые матросы, которым было невмоготу терпеть боль.

Девушки боль переносили молчаливо. Только одна причитала:

— Что нас ждет? Что нас ждет?..

На всех подводах ездовыми были румыны. Когда обоз двинулся, подвода с девушками оказалась последней. Всю дорогу солдат молчал, ни разу не обернулся к девушкам, лишь изредка понукал лошадь. Но когда обоз приблизился к Керчи, он остановил лошадь, слез с повозки и зачем-то принялся осматривать колеса. Тем временем обоз проследовал дальше.

Выпрямившись, солдат посмотрел вслед удалившемуся обозу, потом повернулся к девушкам.

— Мы туда не поедем, — сказал он по-русски.

— А куда? — насторожилась Таня, наблюдая за солдатом.

— Я знаю куда, — ответил солдат, вынимая трубку изо рта.

Он не спеша постучал трубкой о подводу, выбивая пепел, набил табаком, закурил и только после этого заговорил:

— В лагере плохо, можно умереть. В Керчи отдам вас надежным людям. Они спрячут вас. — Неожиданно он улыбнулся: — Согласны? Или везти в лагерь?

Девушки враз торопливо ответили:

— Согласны.

Было уже темно, когда подвода въехала в город. Румын свернул в какой-то переулок.

Таня лежала на спине, устремив взгляд в небо. По нему плыли клочковатые тучи, обнажая то в одном, то в другом месте звезды.

«Которая из них моя? — подумала она. — А может, моя уже закатилась?»

Около кирпичного одноэтажного дома подвода остановилась, кто-то открыл ворота, взял под уздцы лошадь, ввел во двор. Кто-то другой поспешно закрыл ворота.

Солдат вполголоса заговорил с подошедшим к нему человеком в гражданской одежде.

Все девушки подняли головы, настороженно осматриваясь кругом. Куда привез их румынский солдат? Что их ожидает?