Это могло случиться сегодня. Но не случилось. Устояли. А завтра?

Таких подвалов с тяжелоранеными было несколько. В них находились не десятки, а сотни матросов, солдат, офицеров. Каждый из них думал мучительную думу о том, что ожидает его.

Каждый мысленно прощался с родными, любимыми. И каждый перебирал в памяти свою прошлую жизнь.

И каждый хотел жить.

В подвал спустился старшина Несват. Он пробрался к лейтенанту Литову, опустился перед ним на колени. Литов увидел в его глазах слезы.

— Что с тобой? — удивился он.

— Пришел проститься, — выговорил наконец Несват. — Уходим на прорыв.

— Когда?

— Сегодня ночью.

— А раненые?

— Легкораненых, которые могут идти, возьмем с собой.

— Все понятно. Что ж, старшина, прощай.

Несват склонился над ним, поцеловал в губы.

Когда он ушел, в подвале воцарилась напряженная тишина.

Нарушил ее Литов:

— Пожелаем ребятам удачи. Трудно им придется. За ночь надо пройти более двадцати километров. И не просто пройти, а с боем.

— Рискованное дело задумали.

Подал голос младший лейтенант Стронский:

— Утром к нам пожалуют немцы. Как встречать будем? Хлебом-солью? — Помолчав, закончил: — Достойно, как подобает морякам, встретим все, что нас ожидает. Поклянемся, товарищи.

— Клянемся, — раздались голоса.

В подвал вошла медсестра Шура Меркулова, высокая, худая, с изможденным лицом.

— Кто может идти, поднимайтесь наверх.

С полу встали, покачиваясь, четыре человека. Встал еще один и вытянул вперед руки.

— Помоги мне, Шура, — сказал он. — Я слепой. Идти могу, но ничего не вижу.

Шура подала ему руку.

Встав на ступеньку, Шура обвела взглядом лежащих, их исхудалые лица, и закрыла лицо руками.

— Боже мой, — вырвалось у нее, — боже мой, на кого мы вас покидаем! Простите, товарищи…

По ее лицу катились слезы.

Таня пыталась встать. Но это ей не удалось. Подломились колени, закружилась голова, и она упала лицом вниз на жесткий матрац. До нее донеслись слова Литова, сказанные нарочито грубовато:

— Не задерживайся, Меркулова, мы все понимаем. Прощай.

«Вот и все», — пронеслось в голове у Тани.

В 22 часа две тысячи изможденных месячной блокадой, ослабленных голодом моряков и пехотинцев во главе с командиром дивизии Гладковым — это все, что осталось от дивизии, гвардейского полка и батальона морской пехоты, — пошли в последнюю атаку.

Вверх взвилась красная ракета.

Необычной была эта атака — без артиллерийской подготовки, без выстрелов и криков. Пользуясь темнотой, десантники бесшумно подошли к передовой противника. Оборону тут занимал румынский пулеметный батальон.

Весь день румынские пулеметчики вели огонь по северной части плацдарма, где оборонялись моряки. Враги знали, что десант обескровлен, что десантники голодают, не имеют в достаточном количестве патронов и гранат, что многие из них ранены. Немецкое и румынское командование считало, что дни десанта сочтены, еще день-два — и остатки десанта будут уничтожены, сброшены в море, взяты в плен. Гитлеровцы не предполагали, что десантники решатся пойти на прорыв. Появление штурмовых групп перед окопами было полной неожиданностью для них. Матросы и солдаты прыгали в окопы без выстрелов, орудуя штыками и прикладами.

Это был жестокий бой за право на жизнь. Каждый десантник знал: если сейчас не сломят вражескую оборону, на рассвете придется или сдаваться в плен, или принимать пулю от врага, или тонуть в холодном Керченском заливе. Выход был один — пробиться любой ценой через вражеские укрепления.

Рукопашная схватка длилась недолго. Десантники уничтожили всех вражеских солдат и офицеров перед фронтом прорыва. Румыны так и не успели открыть организованную стрельбу. Только на некоторых участках затявкали пулеметы, застрочили автоматы, но их быстро приглушили.

Во вражеской обороне образовалась широкая брешь. В нее хлынули колонны десантников. Последними прошли раненые, их вела медсестра девятнадцатой маневренно-хирургической группы Черноморского флота Шура Меркулова.

А там, где была оборона моряков, раздавалась пулеметная стрельба. Это девять моряков, во главе которых был раненый парторг первой роты, главстаршина Игорь Анненков, прикрывали отход десантников. По южной окраине плацдарма вела интенсивный огонь наша артиллерия с Таманского полуострова.

Всю ночь гитлеровцы были в неведении.

А между тем десантники без дорог, по степи, изрытой балками, по непролазной грязи, в темноте прошли более двадцати километров и на рассвете оказались на окраине Керчи. Их появление вызвало панику среди гитлеровцев. С ходу десантники овладели сильно укрепленной высотой — горой Митридат — и южным предместьем Керчи.

Это был героический подвиг. Они ушли с Эльтигенского плацдарма непокоренными, совершили стремительный двадцатикилометровый ночной марш до Керчи, сокрушив на своем пути вражеские заслоны, овладели важным укрепленным пунктом — горой Митридат. Сделали это не свежие отборные части, а истощенные голодом, изнуренные тяжелыми боями солдаты и матросы, их не поддерживали артиллерия, танки, самолеты, у них были только винтовки, автоматы и гранаты. Поистине нет предела мужеству, стойкости и выносливости советского воина!

Не верили гитлеровские генералы и офицеры в то, что десантники способны на такой беспримерный прорыв. Они рассчитывали 7 декабря окончательно расправиться с ними. Уверенность так была крепка, что они в ночь на 7 декабря, когда десантники уже подходили к Керчи, разбросали с самолетов листовки, адресованные десантникам, занимавшим оборону на Керченском полуострове, со следующим содержанием:

«Особое сообщение!!!

Части 18-й армии, находившиеся на предмостном укреплении южнее Керчи, у Эльтигена, уничтожены концентрированной атакой немецких и румынских войск… Солдаты Крымского фронта! Вы и теперь еще верите, что у нас недостает сил, чтобы подготовить и вашему предмостному укреплению в Бакси ту же самую судьбу?

Пусть это особое сообщение будет вам предупреждением, пока вас не постигла участь бойцов Эльтигена. Поэтому спасайтесь, пока не поздно!

Германское главное командование в Крыму».

Когда рассвело и начались бои на горе Митридат, гитлеровцы не знали, кто атаковал их.

Они поняли, в чем дело, лишь тогда, когда их части предприняли очередной штурм в Эльтигене. Самолеты бомбили пустые позиции, артиллерия обстреливала окопы, в которых не было ни одного бойца. Потом пошли танки и пехота. Не встречая сопротивления, танки дошли до поселка и остановились. Ни одного советского десантника — ни живого, ни мертвого. Кругом тишина. Лишь в северной части плацдарма строчил пулемет. Там отбивались Игорь Анненков и его товарищи, оставшиеся прикрывать отход.

Теперь гитлеровцам стало все понятно.

К разрушенному дому, в подвале которого лежали Таня, Литов и другие моряки, подошел немецкий танк. Для острастки он сделал по дому несколько выстрелов из орудия. Никто не отозвался.

Тогда дом окружили. В подвал полетела граната. Одна разорвалась у порога, не задев никого. Потом румынский солдат пустил в темноту очередь из автомата. Пули задели лежащего с краю матроса, и он закричал:

— Раненые тут!

Кто-то крикнул:

— Здесь раненые, не стреляйте!

Три румынских солдата спустились в подвал и осветили фонариками лежащих на полу. Один сказал:

— Достреливать придется.

— Пусть этим займутся немцы. Я в раненых стрелять не буду, — отозвался другой.

— И я, — сказал третий.

— Пойдем доложим.

Немецкий обер-лейтенант, которому румыны доложили о раненых, распорядился обыскать все подвалы и вынести оттуда всех, кто там находится.

К полудню около разрушенного здания школы было собрано более двухсот раненых десантников. Большинство из них лежали на земле, не в силах стоять. Лежала и Таня. Рядом с ней находились еще пять раненых девушек-десантниц. У всех напряженные лица, все молчат. Перед ними враги, враги заклятые. Каждый знал, что от фашистов пощады не будет. Еще несколько томительных минут ожидания — и гитлеровцы начнут расстреливать.