Мать взяла из рук Фулька документ и сощурилась, изучая королевскую печать.

– Я понимаю, что Иоанн – помазанный король Англии и мне положено присягнуть ему, – проворчал Фульк, – но до чего же противно будет преклонять перед ним колено и клясться в верности. Однако эту горькую пилюлю придется проглотить.

Хависа оторвала глаза от письма и с тревогой посмотрела на сына:

– Значит, поедешь?

Фульк скривился:

– Другого претендента на трон все равно нет. Племянник Иоанна принц Артур – всего лишь двенадцатилетний ребенок, и к тому же избалованный французский сопляк, как я слышал от тех, кто с ним встречался. – Он пожал плечами. – Так что какой у нас есть выбор? Дьявол, которого знаешь, или дьявол, которого не знаешь. Не сомневаюсь, с тем и с другим нужно держать ухо востро.

– А что будет с Уиттингтоном?

– Иоанн обязан удовлетворить решение суда, – мрачно сказал Фульк.

– А если нет?

Фульк взглянул на мать. За год, прошедший после смерти отца, она постарела буквально на глазах. Когда хоронили Брюнина, казалось, что Хависа сама наполовину умерла. Исхудала до невозможности, под глазами мешки, а подбородок заострился и стал похожим на кинжал.

– Если этот мост возникнет у меня на пути, тогда я и буду ломать голову, как его перейти, – ответил Фульк.

– Вернуть нам Уиттингтон было заветным желанием тво его отца, и это, между прочим, стало его последней волей. – Она запнулась, а рука, державшая пергамент, задрожала.

– Я знаю, мама. – Да уж, заветное желание, которое убило отца и за одну ночь превратило мать из красивой, жизнерадостной женщины в немощную старуху. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы почтить память отца.

Фульк обнял мать за плечи и поцеловал в щеку.

Хависа на секунду прижалась к сыну, но затем, прерывисто вздохнув, отстранилась, и спина ее напряглась.

– Иной раз я думаю, что лучше бы уж меня выдали в свое время за мужчину, которого я не любила, тогда боль утраты была бы не столь велика. – В глазах у нее заблестели слезы. – Но затем я говорю себе, что тогда не узнала бы и радости и не родила бы таких замечательных сыновей, которыми по праву горжусь. Ведь все вы – самый лучший памятник отцу.

Фульк ничего не ответил. Слова утешения, даже самые нежные и искренние, – это всего лишь слова, и ему было неловко видеть неизбывное горе матери. Он развернулся и пошел к двери.

– Куда ты?

Он услышал в ее голосе сдавленные рыдания, и у него самого перехватило горло. Рядом с отцом мать всегда выглядела сильной и энергичной, и тем тяжелее было видеть, насколько надломлена бедняжка сейчас.

– Отыщу братьев и расскажу им про письмо, – ответил Фульк, ища в житейских заботах спасение от тягостных мыслей. – Я ненадолго. Финн, ко мне!

Он щелкнул пальцами дремлющему волкодаву, правнуку той собаки, которую подарила ему Уна Фицджеральд. Виляя хвостом, пес поднялся и пошел следом.

За дверью Фульк столкнулся со своей теткой Эммелиной, которая несла кувшин вина. Вдовая Эммелина приходилась его отцу родной сестрой: такая же смуглая, с темно-карими, как у всех Фицуоринов, глазами.

– Хорошие новости? – спросила она.

– За свои земли мне надо ехать приносить Иоанну оммаж, – бесстрастно сказал Фульк и попросил: – Присмотри за мамой. Она в тебе нуждается.

– Ох, все мы скорбим, но Хависе тяжелее всех, – сочувственно ответила Эммелина и подняла кувшин. – Уже третий за сегодня. Она как солдат, раненный на поле боя: пьет, чтобы заглушить боль.

Тихонько вздохнув, Эммелина вошла в комнату и задернула за собой штору. Фульк услышал, как она говорит что-то, утешая мать, а та отвечает высоким, срывающимся на рыдание голосом. Сжав кулаки, Фульк быстрым шагом отправился на поиски братьев.

Король Иоанн торжественно восседал в большом зале замка Болдуин и нежно поглаживал перья на груди белого кречета, который устроился на его перчатке, поблескивая кривыми, как ятаганы, когтями. Кречета только что преподнесли королю в дар. Это были редкие и красивые птицы, самые быстрые и самые беспощадные из всех соколиных. Если приобрести серого кречета было дорогим удовольствием, то белые стоили и вовсе запредельную сумму, так что это был воистину подарок, достойный властителя Англии.

Недоверчиво прищурившись, Иоанн разглядывал коленопреклоненного человека, презентовавшего ему птицу. Морис Фицроджер, мелкий барон, владелец приграничных территорий, вряд ли мог позволить себе такой дорогой подарок, – стало быть, он очень нуждается в благосклонности нового монарха. Интересно, что этот человек попросит взамен?

– Сир, у меня есть еще боевой конь! – объявил Фицроджер. – Чистокровный верховой жеребец. Позвольте преподнести его вам в знак моей преданности.

По рядам придворных пробежал шепоток. Лошади этой породы были известны своим экстерьером, выносливостью – и ценой. Подозрения Иоанна усилились, как и любопытство. Очевидно, даритель отчаянно пытается купить расположение короля. Может, Фицроджер совершил во времена Ричарда какое-то гнусное преступление и теперь надеется начать жизнь с чистого листа? Или, скажем, пытается отвести подозрения от своих бунтарских наклонностей, доказывая, насколько он на самом деле «предан» новому монарху? Иоанн знал, что многие бароны выступали против его коронования, и их нельзя было выпускать из виду.

– Ваша щедрость делает вам честь, – ответил король, величественно наклонив голову. Он осторожно погрузил палец в блестящие перья на груди кречета и медленно, с чувством погладил птицу. – Но не могу не задаться вопросом: чего вы надеетесь добиться? Никто не станет доводить себя до разорения только из удовольствия делать подарки.

Фицроджер стоял, не поднимая головы.

– Единственное мое желание, сир, – служить вам по мере сил.

– Что ж, отрадно слышать.

Иоанн искоса глянул на придворных. Он был почти уверен в Уильяме Маршале, Хьюберте Уолтере и Уильяме де Браозе. А вот Уильям Феррерс, Юстас де Весси и Ранульф Честер вызывали у короля большие подозрения: за этими стоило приглядеть.

– Напомните, какими землями вы владеете?

Теперь Морис Фицроджер поднял взгляд, и Иоанн увидел, что барон покраснел и задышал чаще. Значит, вот где собака зарыта.

– Я имею честь владеть Уиттингтоном, сир, как и мой отец, на которого ваше величество эту честь возложили.

– Уиттингтоном…

Название это вызывало в памяти какие-то смутные ассоциации. Что же такое было с ним связано?

– Если вашему величеству будет угодно, я бы нижайше просил вас грамотой закрепить владение этими землями за мной и моими наследниками, – решился Фицроджер, и по глазам барона король увидел, что тот пребывает на грани отчаяния.

Перед мысленным взором Иоанна вдруг предстала другая картина: человек в облаке пыли на летней дороге, опустившийся на одно колено у его ног, но не почтительно, а с явным вызовом и неприязнью. И вслед за этим сразу пришло воспоминание о промозглом зимнем вечере в Вестминстере и расколотой шахматной доске.

– Но ведь владение Уиттингтоном оспаривается? – елейным голосом спросил монарх. – Разве семейство Фицуорин не притязает на него?

Барон поднял голову. Румянец его стал еще гуще.

– Это ложные притязания, сир. Некогда Фицуорины получили эту землю в собственность от лорда Певерела, но потеряли ее в ходе войны между Стефаном и императрицей Матильдой. С того момента она принадлежит нам, по соглашению между королем Стефаном и вашим отцом.

Иоанн передал кречета придворному и жестом велел Фицроджеру подняться. Затем откинулся на спинку резного дубового трона и тронул бороду.

– Слово к делу не пришьешь. У вас есть бумага?

– Но… Это соглашение было устным, сир. – Казалось, что Фицроджер сейчас задохнется.

– А у Фицуоринов есть письменное свидетельство, подкрепляющее их претензию?

– Нет, сир, – энергично замотал головой Морис.

«Это он сказал бы в любом случае», – подумал Иоанн.

– То есть ваше слово против их слова, но у вас имеется то преимущество, что вы владеете замком.