Близко мигнули огни закрытого шлагбаума, тонко и пряно пахнуло свежескошенным сеном со стоящего у самого переезда грузовика, мелькнула фигура дежурного в оранжевом жилете и фуражке с лакированным козырьком. Снова пошли дымно чернеющие поля без единого огонька, с мутно и расплывчато выступающими из темноты у насыпи кустарниками.

«Почему в городе не замечаешь ночей, точно они проходят бесследно? — думал Станислав Андреевич. — Просто кощунство вспоминать сейчас, что тебя недавно одолевали трения с начальством, перебои сердца и прочие мелочи жизни. В такую ночь надо забыться, пить вино, предаваться мечтаниям о чем-то возвышенном…»

Станислав Андреевич не пытался объяснять себе причину того приятного возбуждения, которое мешало уснуть. Было какое-то странное предчувствие, что в этой поездке с ним обязательно должно что-то произойти. Что-то приятное, может быть, случится какая-то встреча…

Приехав в маленький приморский городок, где никогда прежде он не был, но куда советовал съездить сослуживец, отдыхавший тут в прошлом году, Станислав Андреевич снял комнату в пристройке к дачному дому, который стоял почти у обрыва, метрах в двухстах от моря, распаковал чемодан, достал полотенце, купальную шапочку, плавки и отправился неторопливой походкой на пляж. Была суббота, день выдался солнечный, жаркий, но из-за близости моря жара не изнуряла. Легкий бриз чуть тревожил листву на старых платанах, которые росли вдоль улочки, упиравшейся в обрыв, а дальше террасами, поросшими густо зеленеющим кустарником, берег ниспадал к пляжам. При виде открывавшегося с возвышения простора, от ослеплявшей чуть маслянистой глади моря у Станислава Андреевича в первую минуту даже заломило в висках. С удовольствием искупавшись, полежав с часок на раскаленном щедрым солнцем песке, он накинул на свои полные плечи влажное махровое полотенце, чтобы уберечься от возможного в первый день ожога, и как был в плавках, взяв рубаху и брюки под мышку, пошел вдоль уреза берега по мелководью, вскидывая ступнями мелкие фонтанчики брызг. Впереди был деревянный пирс, стояло на якорях с десяток яхт и швертботов, сверкая безукоризненно гладкими бортами. Несоразмерно длинные, истончавшиеся плавно кверху мачты, казалось, упирались макушками в небо. Издали суденышки напоминали пришпиленных иглами, опрокинутых на спину жуков, уже навсегда и ко всему безучастных в этом мире. Мимо Станислава Андреевича по пирсу прошла загорелая молодая женщина в купальнике и поднялась на борт стоящей с краю яхты. Было в этой смуглянке что-то восточное, какая-то остро волнующая, беспощадная грация, не позволявшая оторвать взгляда от ее стана, покрытых золотистым загаром тонко вылепленных ног. Невольно остановившись, Станислав Андреевич проводил ее восхищенным взглядом, пока она не скрылась в рубке, оставив за собой слегка приоткрытой дверь. Через какое-то время оттуда показался высокий мужчина, стройный, мускулистый, но с уже тронутыми сединой волосами. Один вид его, расслабленная и уверенная манера держаться обличали в нем характер независимый и решительный, характер человека, выросшего на море. Рядом с этим яхтсменом Станислав Андреевич явно проигрывал по всем статьям: был значительно ниже ростом, обременен от сидячей работы солидным брюшком, у него были широкие непородистые бедра, ранняя лысина, и вдобавок ко всему его маленький курносый нос пуговкой седлали очки в роговой оправе с толстыми стеклами от близорукости.

Станислав Андреевич стоял у края пирса и курил, что-то удерживало его на этом месте и мешало пойти дальше вдоль берега. В глубине души он испытывал смутную ревность к мужчине. К беспочвенной ревности примешивалось и какое-то неприязненное чувство, глухая враждебность. Мужчина спустился на пирс, направился к Станиславу Андреевичу и вежливо попросил у него закурить. Когда он прикуривал от папиросы Станислава Андреевича, тот различил на руке яхтсмена наколку. На тыльной стороне кисти было вытатуировано имя — Костя, а на фалангах пальцев с зажившими шрамами год рождения — одна тысяча девятьсот тридцать пять. «Господи, — подумал Станислав Андреевич, — да мы же с ним одногодки, а я полагал по его виду, что он лет на десять моложе меня».

Незнакомец сдержанно поблагодарил за папиросу и, кивнув, пошел по пирсу к тому месту, где должна была причалить подходившая со стороны моря яхта. Трое молодых людей быстро, но без суетливости спускали грот, потом высокий здоровяк, что стоял на самом носу, бросил за борт якорь, достал из воды багром небольшой буй и прикрепил к нему носовой конец. Яхта медленно развернулась кормой к берегу. Невысокий светловолосый бородач, по-видимому, бывший у них за старшего, легко перепрыгнул на пирс, и у них с Костей тотчас завязался оживленный разговор.

Станислав Андреевич приблизился к яхтсменам и стал прислушиваться к тому, о чем они говорили. Речь их густо перемежалась специфическими морскими выражениями: «лечь под ветер», «удариться в моря», «выбрать грот, стаксель». Для Станислава Андреевича, человека сугубо сухопутного, всего раза три в жизни совершавшего поездки на теплоходе по Волге, эти необычные слова звучали романтично, на него пахнуло ароматом жизни недоступной, заманчивой, обжигавшей воображение. Хотя смутно угадывал смысл их разговора, но все же ему было небезынтересно стоять рядом и слушать. Он мысленно сравнивал себя со своим сверстником, и ему было неловко сознавать, что у него самого рыхлое бледное тело, слабые руки. В сущности, рядом с ними он, наверное, выглядел со стороны много старше и имел отнюдь не мужественный вид, а хотелось быть вот таким же поджарым и мускулистым, с грубыми руками, покрытыми мозолями от канатов, с обветренным, крепким от загара лицом. Им овладело странное, но острое желание тотчас ступить на палубу одной из яхт, выйти в море, поднимать и налаживать паруса, эти стаксели и гики, натягивать шкоты, упираясь крепко в палубу босыми ногами, куда-то плыть, пусть даже с риском для жизни, чувствовать, как стесняет дыхание в груди от свежего морского ветра, бросающего в лицо охапки соленых брызг.

— Грот оставьте на гике, — крикнул оставшимся на борту яхтсменам бородач. Высокий молча кивнул и стал подвязывать парус, а второй, совсем юноша, зачерпнул ведром воды, окатил палубу, и по ней заструились, засверкали веселые ручейки, скатываясь к шканцам.

«Ах, как коротка, как коротка и прекрасна жизнь, — думал Станислав Андреевич, глядя на иссиня-зеленое море с дрожащей полоской мутного от зноя и испарений горизонта. — Живешь в столичном городе, глохнешь за работой и не замечаешь, как стареешь телом и душой, не замечаешь за будничной суетой, как на тебя незаметно накатывается старость. Да-да, главное — постоянно находиться в движении, — повторял он про себя, — в этом секрет исцеления от всех болезней, телесных и душевных. Старая как мир истина: в здоровом теле — здоровый дух. Но именно потому, что эта истина стара как мир, большинство ею пренебрегают. И я в том числе. Мне сорок четыре, а тело у меня как у шестидесятилетнего. Холестерин накапливается день за днем и для расщепления требует энергичных движений. А какая тут подвижность, когда на работе сидишь в кресле, а придя домой, валишься на диван с книгой или смотришь телевизор». И от невыгодного для себя сравнения со случайно встретившимся сверстником, от воспоминания о недоступной, чем-то взволновавшей его смуглянке, которая скрылась в рубке яхты, его одинокое холостяцкое прозябание в удобной квартирке, оклеенной желтенькими обоями, тихая, обеспеченная столичная жизнь разом померкли и независимость, мужская свобода показались ненужными и тягостными даже. Он смотрел вдоль берега, где по песку ходили вразвалочку и с ленцой большие чайки в пепельно-атласных фраках, чем-то напоминавшие кичливым видом важных и заносчивых дипломатов, и думал о том, что жизнь уже почти прожита, а он так и не почувствовал в ней вкуса. И многое, очень многое было упущено, а остаток дней так и придется, видно, доживать в одиночестве, и никогда уже не будет у него ни жены, ни детей. Молодость, сила, здоровье — все это кануло в прошлое, и тот отголосок вожделения, шевельнувшийся недавно в нем, отзвук неутоленных страстей, теперь просто смешон, и о взаимности молодой женщины нечего и мечтать.