— Что ж, изложено кое-что вполне неплохо, — проговорил Куковеров, — но надо ведь через конкретных людей, через судьбы определенные историю показывать, а здесь как-то расплывчато уж больно. Личности должны подкреплять историю, личности! Где, к примеру, энтузиазм, подвижники, зачинатели возрождения этого глухого края? Им в истории нужно отвести достойное место. Ведь люди — это вехи…

— Личностей у нас хватает, — сказал Марей. — Одни личности, и никакой наличности. Поглядим ишшо, как у вас получится, товарищ дорогой. А за недостатком фактов ко мне всегда обращайтесь, ежели что. С охотой предоставлю. Есть и вехи, и огрехи…

— Поглядим, — поднялся Куковеров. — Кстати, откуда все это выписано? — спросил он как бы мимоходом, а сам подумал: «Вот ведь дуракам счастье, бери по готовому и строчи, все равно никто не докопается».

— Нет, этого я вам, дорогой товарищ, не скажу, — ухмыльнулся Марей.

Гости ушли, а Марей долго сидел на лавке в задумчивости, забыв об отложенной в сторону мереже. Томило сознание того, что и сам бы, наверное, сумел написать историю своего колхоза. Уж кому, как не ему, знать здесь доподлинно обо всем. Опыта вот только нет в сочинительстве, а так бы, если понатореть малость в этом деле…

О договоре Куковерова с председателем он узнал еще два дня тому назад. Рассказал экономист Ванюша Сядунов, который жил в доме через два порядка. Марей и виду не подал, что знал заранее о том. Пускай гость шастает по деревне, пишет. Без его, Марея, помощи все одно не обойтись. «Книге учета жизни» цены нету, еще придет, обратится. А там уж поглядим. То, что сегодня прочел, — это ведь для затравки, чтоб раззадорить чуток гостя.

Председатель хоть и обещал созвать правление на другой день, а, поразмыслив, решил все же повременить, дождаться, когда бригады разъедутся на пожни. Дел сейчас у всех невпроворот, момент неподходящий, да и самого одолевали еще сомнения. Заверил Куковерова, что договор будет подписан в ближайшее время. Он позвонил в райком, посоветовался со знакомым инструктором отдела пропаганды и заручился его поддержкой. Тот идею одобрил, а во сколько обойдется «история» колхозу, не спросил.

— Да вы не волнуйтесь, это пустая формальность, оформим все честь честью, раз я сказал, — успокаивал всякий раз при встрече Куковерова Коптяков.

Через неделю в кабинете председателя собрались кроме него четверо: главбух Венидикт Ермолаевич, зоотехник Иван Сядунов, заведующая молочнотоварной фермой Таисья Абрамова и глуховатый дед Гридя, которого, чтобы как-то пристроить после ухода на пенсию к делу, зачислили в пожарные. Он по целым дням торчал на часовне в допотопной каске, надраенной до блеска толченым кирпичом. Под сводом он приспособил на веревке кусок рельса и в часы, когда пересиливал старческую дрему, оглядывал крыши Чигры. Хоть пожары в деревне за последние годы случались и нечасто, но предосторожность требовалась. Тем более перед лицом районной инспекции это было формальным прикрытием, случись что.

Коптяков загодя обсудил вопрос насчет истории с глазу на глаз с Венидиктом Ермолаевичем. С ним он считался, мог говорить откровенно, без всяких обиняков.

— Все же три тысячи многовато, — тянул с сомнением главбух, — может, поторгуемся с корреспондентом, на две согласится? И так на клуб сколь денег угрохали с этими художествами. Почитай, треть стоимости коровника.

— Нет, определенно отстал ты от жизни, Венидикт Ермолаевич, совсем в своих гроссбухах погряз, — добродушно корил его Коптяков. — Ну разве можно, чудак-человек, в таких делах торговаться? Что мы с тобой, купцы, что ли? Во-первых, для нас эта история — реклама, а на рекламу дельные люди никаких денег не жалеют. А во-вторых, под это дело определенно удастся что-то выбить для колхоза в Сельхозтехнике у Сидора Ивановича, мы ведь его, голубчика, тоже впишем в историю. Пусть фигурирует. Сколько надо страниц для него — не пожалеем. Черт с ним, отведем хоть целую главу. Мы, брат, такую закрутим романистику, такой завернем поворот событий… И Григория Олеговича из Рыбпрома тоже заодно поместим в полный, так сказать, рост на страницах. На предмет его содействия развитию колхоза! Увековечим, можно сказать, на долгие времена. Так, мол, и так, кто помогал укреплению колхоза, кто способствовал в обеспечении техникой, помогал со стройматериалами и прочим? Наш уважаемый Сидор Иванович! Дорогой Григорий Олегович! Благодетели, дескать, и оказывали самое трогательное внимание, несмотря на то что живем в медвежьем углу! В первую очередь лицом они всегда, дескать, к поморской деревне! — горячо доказывал Коптяков выигрышность своих планов. — Пусть потом попробуют отвертеться!

— А ежели они вдруг не пожелают, чтоб писали в полный рост про них? — колебался Венидикт Ермолаевич и в задумчивости катал на столе резинку пухлыми короткими пальцами.

— Да мы и согласия их спрашивать не будем, поставим перед фактом. Так и так, он им в лоб с интервью, а ты чуть погодя со своими бумагами, со старыми заявками подкатишь… Но вежливенько, вежливенько!

— Думаешь, улестит? — вскинул брови главбух.

— И не сомневаюсь! Корреспондент, да ежели дотошный, а этому, судя по всему, палец в рот не клади, может любое дело, даже пакостное, по-всякому раскрутить. Он, как прокурор, ко всякой загвоздке, ко всякой проблеме может проявить любопытство; может критику навести, а может и расхвалить. Главное — на что внимание свое направит, какой даст идейный поворот. Ну а раз для нас, для истории за колхозные денежки старается, то уж тут мы его попросим нужду нашу в полной мере уважить. Мы с него как бы натурой выжмем отдачу за каждый рупь.

— Ну, если так… — усмехнулся Венидикт Ермолаевич. — И дошлый же ты мужик, Василий Борисович! И здесь свою выгоду сообразил.

— Не свою, не свою лично! — подчеркнул Коптяков. Он был крайне самолюбив и щепетилен к малейшим намекам в разговоре, полагая, что главбух считает его карьеристом, человеком, имеющим поддержку где-то в верхах. — А на правлении, сам понимаешь, я обо всем этом и заикаться не буду, — продолжал Коптяков. — Ни к чему, да и пока по воде вилами писано…

— Ни к чему, конечно, — кивал головой и жмурился лукаво Венидикт Ермолаевич.

— Поведем такую линию, что «история», дескать, большой почет для колхоза, и надо тружеников в полный рост описать, в назидание потомкам, и все такое прочее. Большое внимание сейчас к нашим северным деревням обращено со всей страны, мол. Линия такая продиктована нынешним временем.

— Ну, в этом ты меня не наставляй, я с народом разговаривать умею, — наморщил со значительным видом крепкие складки на лбу Венидикт Ермолаевич.

— Вот и прекрасно, и договорились. Выработал, можно сказать, единую тактическую линию.

«А ведь, ей-богу, он далеко пойдет, — думал главбух. — Молодой еще, маленько оботрется, наберется опыта. А ума ему не занимать. Организаторский талант есть, быстро вошел в курс всех дел».

Коптяков же в эту минуту думал о другом, полагая, что если кто в районе случаем и упрекнет его в показухе, так невелика беда. Смотря еще как понимать это словечко скользкое «показуха». И что это за руководитель, если он не честолюбив? Ради честолюбия горы можно свернуть. У каждого человека есть свой личный стимул, один гонится за деньгами, другой — за карьерой и положением, нисколько не думая о деньгах. Деньги приходят и уходят, а слава остается! Будь его воля, он бы людей, лишенных честолюбия, вообще не допускал к руководству. А игра в благородство и всякие возвышенные побуждения — чепуха. Ханжество, выдуманное слабыми мозжечками. Лично он не боится называть вещи своими именами и трезво смотрит на жизнь, как истинный материалист. Вот, к примеру, главбух: Венидикт Ермолаевич человек хоть и недалекий, а тоже свою выгоду соображает, понял, что со мной нужно жить дружно и ему отломится не только изрядный куш в качестве премий от глубьевого лова, но и уважение сверху за проявленную деловитость. Пойду я на повышение — и он сделает в карьере шажок…