— Время покажет, — ответил Ляхов. — Уж что, а ваше сходство — немалый аргумент…

— Но я ведь выглядел перед ней сущим дураком. Она спрашивает: где сейчас сам? Я брякнул, что в Николаеве, через неделю приедет ко мне в Одессу.

— Что в пакете, не спрашивала?

— Нет. И так догадывается, очевидно.

— Ну и ладно. Так или иначе мы проведем с ней в ближайшее время дознание. Материалов, чтобы привлечь ее к ответственности, у нас достаточно. Есть и заключение экспертизы… Ты с ней встретишься, как условились нынче, а после, уж извини, придется вас обоих арестовать. Тебя, конечно, условно.

— Это еще зачем? — воскликнул обескураженно Костя и даже замедлил шаги.

— Тебе-то что переживать? — успокоил его Ляхов с добродушной усмешкой. — Езжай сейчас в Одессу, а завтра к вечеру я приеду. Проинструктирую, как тебе дальше вести себя с ней. Думаю, неделькой ты сможешь еще пожертвовать?

Но, к немалому удивлению Ляхова, когда он вернулся в Одессу, на другой день, Ксения Петровна поведала ему со смущением, что Костя срочно собрал чемодан и еще вчера вечером уехал.

— Куда? Зачем? — недоумевал Ляхов.

— Телеграмма ему срочная пришла от какого-то института, вызывают по его изобретению в Киев, — ответила Ксения Петровна. — Просил перед тобой извиниться, но обстоятельства, говорит, вынуждают завтра быть там. Вернется только через неделю.

Ляхов распрощался, взял свой портфель и в тот же день выехал в Кишинев.

«Но все же к чему была такая спешность? Ведь мог же заранее меня предупредить? — мучила его неопределенность. — Или Собецкий из-за чего-то обиделся? А может, попросту испугался? Но чего?»

Первоначальное подозрение, казавшееся столь нелепым после встречи с Костей, лезло опять в голову. И вот, сидя у вагонного окна и уставясь безучастными глазами в пустоту, Ляхов предается молчаливой оргии размышлений, начинает взвешивать и сопоставлять факты, дотошно анализировать их недавний разговор, уже не зная, чему верить, а чему не верить. Неужели все эти красивые фразы Кости — лишь выспренний треп? Неужели мог столь нагло поглумиться над ним, а он-то слушал развесив уши, как последний дурак. И Ляхов хоть и запоздало, но корит себя, что так и не удосужился съездить и посмотреть на эту пресловутую Костину установку, которая, может быть, вовсе не существует, а идея с изобретением — лишь удобная фикция для прикрытия. Что же тогда? Тогда, конечно, скандал. Хорошо, если удастся отделаться только выговором, без дальнейших последствий. А всему виной его всегдашняя доверчивость и сентиментальность… Как же, друг детства, такая встреча… Нахлынули воспоминания, разбередили воображение. Приступ злой досады накатывает на него, но вместе с тем в душе Ляхова все еще шевелится сомнение: а что, если он ошибается и поторопился с преждевременными выводами? Но в любом случае эта встреча Собецкого с Куренковой на руку следствию. Даже что бы там в дальнейшем ни произошло.

Осень выдалась гнилая, хлябистая, то и дело набегали нудные затяжные дожди; расплодилось столько комарья, что невольно возникала тревога, не окажется ли жизнь на планете под угрозой. На окраине маленького районного городишка Чернотоп рядом с деревянной гостиницей лежал зацветший, затхлый, но тем не менее чем-то элегически милый пруд. По ночам в нем вакханически орали сытыми утробными голосами лягушки.

Белорыбицын часто просыпался среди ночи, курил и с тоской глядел в пустое, безотрадное небо с перекошенным пьяным месяцем.

Лягушачья какофония временами чудилась ему в тревожных снах трелями милицейских свистков. Утром он заставлял себя принять холодный душ, а потом с удовольствием пил свежее козье молоко; дежурная по этажу тетя Паша ни за что не соглашалась брать деньги.

— С добрым утречком вас, товарищ главный уполномоченный, — тюкала она ручкой швабры в дверь и ворковала умильным провинциальным сопрано: — Сегодня по радиоточке опять сулили крупную облачность и дробную перемену осадков.

Белорыбицын напускал на себя эдакую ленцу благодушия, отпирал дверь, сосредоточенно и долго цедил сквозь зубы молоко, потом одевался, вбивал ноги в тесноватые японские резиновые сапоги, по случаю купленные в лавке райпо, затем отправлялся на санэпидстанцию, оттуда — в правление колхоза «Рассвет». Волею судеб попавшее к нему невесть когда удостоверение Общества охраны природы оказалось теперь как нельзя кстати. И поди ж ты, в том самом роковом месте, где всего три с лишком месяца тому закопал клад, теперь развернулось угрожающими темпами, едва не переходившими в штурмовщину, строительство нового коровника. Расторопные, шумные и бойкие шабашники из Осетии навалились бодро и споро. Бетонный фундамент в месяц вымахал выше придорожных лопухов. «Окаянные ударнички!» — подумал Белорыбицын. Они не жалели сил и спешили закончить работу до наступления холодов. У них прямо-таки на удивление все ладилось, и даже чудом завезли загодя кирпич, бревна, доски, шифер… Вкалывали от зари до зари, несмотря на непогоду, а по ночам стройплощадку охранял колхозный сторож дядя Никодим, язвенник и трезвенник, баловавшийся табачком-дергунцом. Усыпить его бдительность или, на худой конец, вынудить сделать прогул оказалось делом вовсе не легким.

Белорыбицына даже осенила идея устроиться на коровник ночным сторожем, и он разведал окольными путями виды на эту заманчивую вакансию. Однако еще одного сторожа на этот объект брать не соглашались, зато предложили стеречь зернохранилище в ближнем отделении, в Петушках. Бригадники-строители тоже наотрез отказались принять его в свою бригаду.

— Ну и черт с вами! — озлобился Белорыбицын, решив предпринять тактический обходной маневр, ибо был неколебимо убежден, что безвыходных ситуаций в жизни не бывает, надо лишь хорошенько поразмыслить. Да не может быть того, чтоб не нашелся какой-нибудь пунктик, хоть пустячное, а нарушение в бюрократических канонах и нормативах, связанных со строительством. Он подумывал было настрочить в областную прокуратуру анонимку о якобы неправильно оформленном правлением колхоза договоре с заезжими шабашниками. Как вариант можно испробовать и такой лобовой ход.

Дней через десять, как ни странно, прикатили проверяющие. Работы на коровнике временно приостановили. Белорыбицын с тайным злорадством посматривал на погрустневших работяг, а те и не догадывались, чьих рук это каверзное дело. Но в итоге все обошлось, проверяющие мирно укатили восвояси, а прерванные работы закипели с прежней силой. Вот тут-то Белорыбицына и осенило, с какой стороны можно нанести действительно сокрушительный удар, благо приходилось сталкиваться не раз со всевозможными запретами и крючкотворством в вопросах строительства.

Как-то утром он, преисполнившись оптимизма, отправился к главврачу районной санэпидстанции Наталье Петровне Местечкиной. Поправив галстук, он решительно вошел в кабинет с марлевой занавеской на оконце и предъявил видавшее виды потертое удостоверение на имя Андрея Ивановича Мыльникова, который, не исключено, давно и не существовал уже в этом бренном мире. Первым делом Белорыбицын полюбопытствовал:

— Есть ли в проекте коровника колхоза «Рассвет» согласование на предмет отвода из коровника стоков?

— Я не могу вам в точности ответить, — пролепетала она.

— Вы что же, уважаемая, изволите спокойно взирать на то, как засоряют нашу реку? Да это же частица нашей малой родины! От коровника до берега всего каких-то сто пятьдесят шагов. Ведь там через неделю-другую вся рыба передохнет. Поверьте мне: я подниму общественность и вас, уважаемая, отдадут под суд! Во всяком случае, работать вам на этом месте не придется. Безобразие!

Местечкина, недавняя выпускница института, отличница и зубрила, была веснушчата, худотела и заражена романтикой, как все не познавшие еще любви дурнушки. Она как загипнотизированная пялила на него подкрашенные глаза и виновато смаргивала.

— Да вы, наконец, сознаете громадную власть, которой вас наделило государство? — горячился Белорыбицын. — Надо немедленно запретить строительство! Штраф и еще раз штраф! И вообще вашу организацию давно следует перевести на полный хозрасчет. Природоохранная кампания идет по всей стране, а тут вон что творят! Тоже мне, горе-созидатели…