— Да что там неудобного. Вот имеется сейчас один «ДТ-75» с небольшим дефектом, но на этой неделе обещали исправить, заменят наши слесари систему гидравлики… Потому, кстати, и хотел просить тебя, Венидикт Ермолаевич, заглянуть ко мне денька через два.

— Дак мы завтра же своего механика в помощь пришлем, чтоб ускорить дело, — возликовал главбух.

…Когда они покинули кабинет и вышли на улицу, Венидикт Ермолаевич в избытке чувств хлопнул Куковерова панибратски по плечу.

— Да ты золотой мужик! — воскликнул он, переходя на фамильярность. — Вот что значит пресса! А я, откровенно говоря, перестал уж и надеяться. Ну и горазд ты трепаться! Тебя б на годик к нам в колхоз зачислить, живо бы дела двинулись. Ладно, теперь отправимся заодно уже в управление сельского хозяйства выбивать строительный материал.

— Нет, на сегодня хватит, — отрезал Куковеров. — Как бы не вышло перебора. И потом, кстати, а как насчет аванса? Да еще с вас причитается за новенький трактор…

— Пробьем три тысячи кирпича — сразу и получишь. Пятьдесят процентов от договорной суммы.

— То есть как?.. — замедлил шаг и сделал возмущенное лицо Куковеров. — Это похоже уже на дешевый шантаж! А если в управлении сельского хозяйства предложат писать историю про них? В областном масштабе! Я ведь, знаете ли, могу и согласиться. Расторгну с вами договор и поеду в Архангельск! Выведу под ранжир галерею чиновников. Мастерства мне не занимать, платили бы только, хотя всегда душой я тяготею к простому народу…

— Никуда ты не поедешь, — засмеялся Венидикт Ермолаевич. — Теперь тебе марку терять нельзя. Сидор Иванович растрезвонит по всему району, что историю про нас пишешь… Ты уж не шебаршись, нам с тобой теперь нужно жить дружно. Да что там кратенькая история! Ты про нас трилогию пиши, валяй с широким размахом и обстоятельно. Никаких денег не пожалеем. А потом уж про Сельхозтехнику и так далее… Закончить можно исторической панорамой области! Народ у нас с широкой душой, всюду приветят! Север!

«Ай да главбух, хватка у него железная», — думал Куковеров, пока шли к гостинице, где решили пообедать в ресторане по случаю удачного решения вопроса у Сидора Ивановича.

…На другой день Венидикт Ермолаевич уговорил своего спутника нанести визит в управление сельского хозяйства к Нечаеву, который ведал строительными фондами. Уже подходя к крыльцу, Куковеров замедлил шаг, потом остановился, обдумывая что-то.

— А не заявиться ли нам лучше к самому управляющему? — предложил он. — Что мы будем выкаблучиваться перед всякой чиновничьей мелкотой и ублажать лестью? Писать — так уж про начальство. И почему обязательно хвалить? Надо попросту озадачить. Побольше неопределенности, недомолвок. Это тоже своего рода прессинг.

— Думаешь идти прямиком к Антипкину? К самому Гавриилу Прокофьевичу?

— А не один хрен? Семь бед — один ответ. Дело-то государственное, стараемся для поднятия колхоза, так что стесняться и робеть. Значит, так — делаем атаку на ферзя, а там поглядим. Дай мне к ним приглядеться и мозгами раскинуть, а наведаться можно будет и еще раз.

— Товарищи, вы по какому вопросу? — остановила их, окинув строгим взглядом, секретарша. — Гавриил Прокофьевич вам назначал или по вызову?

— Доложите — пресса! — отрезал Куковеров. Он полез в карман и с небрежным видом извлек удостоверение.

— По жалобе? — заморгала она ресницами. — По какой? На кого именно?

— В связи с эпистемологической ситуацией, — брякнул он. — Времени у меня в обрез.

— Минуточку, — кивнула она и, прошелестев платьем, юркнула в кабинет.

— Здрасьте, здрасьте, — поднялся из кресла Гавриил Прокофьевич, коренастенький низкорослый здоровячок. Нарядный крапчатый галстук сидел на его бычьей шее столь туго, что казалось, мешал дышать, и оттого голос Антипкина заметно отдавал хрипотцой. — Давно ли к нам? Чем обязаны вниманием?

…Слово за слово разговорились. Куковеров объяснил, зачем приехал в Чигру.

— Глубинку, глубинку должны мы сегодня поднять на щит! — распространялся он. — Лично для себя вижу в этом основную миссию.

— А секретарша доложила, что вы по жалобе, в связи с какой-то ситуацией… Неужто настрочили и на меня? — нервически дернулись узкие, лиловым кантиком губы над мясистым подбородком Антипкина.

— Дело не в том, настрочили или нет, — проговорил менторским тоном Куковеров. — Вот зашел позавчера я в Чигре фуфайку купить, послушал в магазинчике бабьи пересуды: сетуют, что крыша в коровнике течет, доярки отказываются работать… Детские ясли третий год все недостроены… Народ кого чихвостит? Конечно, председателя. Какое им дело, что снабженцы материалов не завозят, шифера, цемента нет? А ведь если разобраться по сути — эти упреки к вам и вашим подчиненным, хотя для критики селян человек вы недосягаемый. Но система! Косность! Ломать, ломать надо голое администрирование, обличать бюрократов. Помогать, если сами не желают того, перестраиваться. Лицом к деревне!!

— Хотите оказать нам добрую услугу? — хмыкнул Гавриил Прокофьевич. — Написать и про меня?

— А ведь хотелось написать о чутком руководителе, о человеческом внимании к нуждам тружеников. И что значат пара тонн цемента и триста кубов пиломатериалов, когда речь идет о вашем авторитете…

— Ну хорошо, я разберусь. Возьму на заметку… Пошлю человека в Чигру, — черкнул что-то на листке календаря Антипкин.

…Когда Куковеров с Венидиктом Ермолаевичем покинули кабинет, он все еще оставался в недоумении по поводу этого странного визита.

«Чудной все же народ эти журналисты, никогда не знаешь, что от них ожидать, — думал Гавриил Прокофьевич. — Пришел, набалабонил черт-те что, а потом будешь читать про себя и удивляться… Надо бы и впрямь командировать Нечаева в Чигру, пусть разберется там на месте что к чему и примет, если надо, меры».

Марей проснулся, глянул на часы. Было без десяти четыре. Вот так просыпался он почти каждую ночь, будто кто-то будил его под утро толчком в бок и настоятельно требовал: пиши, пиши! Теперь это затягивало его все глубже, как алкоголь. Он утратил прежний интерес к домашним хозяйственным делам, подолгу корпел за столом, исписал уже с десяток ученических тетрадок, а работе его, казалось, не предвидится конца. Аксинье стоило немалого труда уговорить его съездить в субботу к устью реки и привезти с десяток обсохших на берегу бревен для топлива.

— Совсем очумел с твоим сочинительством, — ворчала она, глядя на его осунувшееся лицо с синеватыми кругами под глазами. — Другие мужики спозаранку смотаются на тони, семги раздобудут, а ты хоть бы рюжи поставил на озерце под окуньков… Хорошо, что Петька вчерась надергал на уду ершей, а то и ухи сварить не из чего.

— Эх, — вздыхал Марей, — ну как ты не поймешь, что нельзя мне никак браконьерить, ежели я обличаю в девятой главе серьезные факты об этом.

— Плевать мне, в пятой аль в девятой. Обличитель выискался! Погоди, наломают тебе ишшо мужики шею. У других в доме бочки рыбы соленой заготовлены на зиму, а у нас пусты закрома.

— Я тебе зарплату исправно до копейки приношу, — оправдывался Марей. — Чего ж еще? Несознательный ты элемент, Анисья. Ты газеты прогляди. Большие перемены в жизни деревни по стране происходят! Вот, к примеру, статья в позавчерашнем «Труде»: «Где они, колхозные карбасы?» Правильно пишут, что сейчас настало время менять экономику рыбного промысла на Севере. Я изложил свои соображения тоже, отослал редактору. Может, глядишь, и пропечатают.

— Толку-то с того? — саркастически покривила губы Анисья. — Больно их твое мнение интересует. Как же!

Такие разговоры теперь частенько происходили между ними по утрам, и Марей, чтобы избежать их, завтракал всухомятку у себя на вышке, а затем, не заглядывая в горницу, шел на работу. Пользуясь летним временем, он спешил закончить ремонт в котельной, менял трубы, прокладки, сальники на насосах. Коптяков поторапливал, хотел после окончания ремонта отправить на сенокос.