Храмовая гвардия, гордо вскинула двуручные мечи, встала черным заслоном, если на салранорца нападать страшились, то против таких как сами воинов выступят с радостью. Порубить врагов или погибнуть героями, для них равно. Храмовники боялись лишь неодолимого колдовства, для того есть жрецы, их дело сражаться магией против магии, а их — сталь на сталь!

— Впере — е — ед! За бездну — у — у! — заревела черная стена защитников, понеслась вперед навстречу грохочущему стальному змею.

На той стороне площади, в тылу всадников, стал собираться крупный отряд городской стражи, сотник размахивал мечем, спешно выстраивал их в ровный квадрат. Все укрыты круглыми щитами, в легких пластинчатых доспехах, между щитов выставили длинные копья, их верхушки угрожающе поблескивают.

Из окрестных домов к храмовой площади поспешно выбегали люди с оружием в руках, самые храбрые становились за линией щитов, в тылу закованных в доспехи воинов, остальные с интересом смотрели на битву у стен храма.

Всадники со страшным грохотом вломились в ряды защитников, грозно заблестел металл в увядающем свете луны, воздух заполнился криками воинов, громким ржанием лошадей. Мечи разили без промаха, звонко ударялась сталь о сталь, строй защитников дрогнул.

Землю кровавым ковром укрыли могучие тела в доспехах из вороненой стали. Но и всадники падали из седел, тяжелые клейморы защитников проминали шлемы как бумагу, алые брызги разлеталась в стороны. Даже воздух стал солоноватым на вкус от пота и крови.

Сзади послышался топот тяжелых сапог, один из всадников спешно развернул коня, но не успел и глазом моргнуть, копье впилось стальным жалом в шею. Он захрипел, выронил меч, обе руки ухватились за копье. Сильным рывком он вырвал острие из горла, потянул на себя. Гвардеец ошарашено смотрел как залитый кровью всадник, со страшной раной в шее, выдернул копье из его рук. Он торопливо, ухватился за рукоять меча, но храмовник уже перехватил копье в обе руки, ударил под щит, прямо между пластин брони. Всадника тут же проткнули, он рухнул с коня, забился о камень в агонии, но и гвардеец со стоном упал рядом, кровь мощными толчками изливалась из пропоротого брюха.

Атака храмовников захлебнулась, их догоняли и били в спины. На камень один за другим падали пронзенные копьями рыцари, кони неистово ржали, бегали с опустевшими седлами. Но горстка всадников, вместе со стальноруким предводителем, сумели прорваться за линию копий, в туннель, там бросили коней и затерялись в черноте подземелья.

Все трое, жрец, Леонор и Фарамонд спокойно следили за исходом сражения. Обе стороны разбиты, кровь страшными ручейками бежит между камнями мостовой, как вода после дождя. Площадь завалена горами трупов, в серебристых и черных доспехах. Цвет рыцарства увял, защитники храма пали в бою за храмовую площадь. По гладкому лицу Горгадора пробежала скупая слезинка, маленькая, почти незаметная, он проворно смахнул ее пальцами, произнес сурово:

— Вы очень хитры. Я отдам сферу, но потребую взамен слово.

— Чего ты хочешь, жрец? Жизнь? — спросила Леонор холодно.

— Слово, что салранорец возьмет в жены мою дочь.

— Этого не будет, — ответила она, в голосе проступил металл, — проси иное.

— Нет иного. Или так, или вы никогда не найдете сферу, а мой род прервется. Но это уже не имеет значения, правда? — произнес Горгадор властно, вновь расправил плечи.

Знает негодяй, что у нас нет выбора! Леонор сжала зубы с такой силой, что раздался треск, серые глаза вмиг заполнились густой чернотой.

— Хорошо, жрец. Пусть будет так, — кивнул Фарамонд, — я даю тебе слово, возьму твою дочь себе в жены.

— Что! — воскликнула Леонор, — ты с ума сошел?

Голос Фарамонда упал до шепота, он нахмурил брови, что — то буркнул. Леонор покачала головой, посмотрела на него влажными от слез глазами. Она захлопала ресницами быстро — быстро, дерзко вздернула подбородок, но в глазах все равно щипало, горячая волна подкатывала к глазам, вот — вот прорвется, побежит ручейками по щекам.

Леонор молча наклонила голову, закрылась от мира золотистой ширмой длинных красивых волос. Фарамонд видел, как пара крупных капель упали к ногам, на белый мрамор.

— Ты не посмеешь этого сделать, — произнесла она мрачно.

Фарамонд легко подхватил ее за талию, прижал к себе. Хотел бы взять на руки, стройная Леонор всегда была легче перышка, но незачем проклятому жрецу видеть ее слабость. Так и подмывало ухватиться ладонями за его тощую шею, ощутить, как лопаются позвонки под пальцами, хрустят.

Он ласково провел ладонью по ее спине. Тяжело понять женщину, а тем более — могущественную колдунью: что ее так расстроило, неужели глупое требование жреца, или его Фарамонда слова. Что для него та альфарская девчонка? Как только получат камень можно снять головы обоим, и отцу и дочери. Почему тогда Леонор расстроена?

Она тихо всхлипнула и суетливо закрыла красивыми ладонями лицо. Инициация прошла совсем недавно, Леонор чувствовала, что стала ранимой, раньше раскаленным железом из нее слезы не выдавишь, а теперь ревет как дура. И только подумала, как внутри все будто заполнилось горячей сталью, захотелось, стереть в порошок всех кто видел ее слезы. Всех! Хотя нет, Фарамонда не станет, пускай живет, а вот остальных…

— Посылай за дочерью, жрец, — сказала Леонор, в голосе прозвучала сталь. — Я сама обвенчаю их. Клятвой крови.

— На меньшее я бы не согласился, — произнес жрец тихо.

Фарамонд усмехнулся, в глазах блеснуло злое веселье:

— Даже негодяи любят своих детей, да Горгадор?

— Тебе не понять. Твоя жизнь лишь мгновение.

— Вот поэтому мы не прячемся под землей, потому храбры как тысяча львов, потому идем до конца и не оборачиваемся. Именно потому ты отдашь нам око. Потому что твоя жизнь — это тягость, от нее тяжело отказаться. Тебе незачем стараться, и так поживешь тысячу лет, а может и все десять, если при власти, да за толстыми стенами.

Горгадор покачал сокрушенно головой, за долгие годы привык к человеческим мыслям, но все равно слова задевали за живое. Только что он потерял лучших из своих людей, многих знал еще детьми. Ох, с каким удовольствием он бы разворотил кинжалом грудь салранорца, вынул сердце, живое, еще бьющееся, теплое.

— Калиэль вскоре придет, поле того как вас обвенчают — я отдам око.

Жрец подал рукой знак одному из стражников, высокому темноволосому альфарцу в вороненой броне. Нагрудник храмовника напоминает сито, весь в дырах, сильно проломлен, наружу сочится тоненькими струйками кровь, но подбородок гордо выпирает вперед, и шаги твердые, будто не его втоптал в землю боевой конь. На лице постоянно блуждала глуповато — счастливая улыбка, видно гордился тем, что выжил в страшном бою.

— Приведи мою дочь, Харгадур, и поскорей, — произнес верховный уставшим голосом. — Наши гости не умеют ждать.

В глазах храмовника блеснули странные огоньки, он вежливо поклонился и исчез за воротами храма. Фарамонда стали грызть сомнения: а не удумал ли старик, какую пакость. С него станется, терять нечего. Может решил уничтожить сферу?

Внутри дернулось, в животе закололо холодным иголками, он тут же схватился за меч, угрожающе зазвенел металл.

— Если будешь юлить — убью на месте! — рыкнул Фарамонд.

— Он не станет, — ответила Леонор спокойно, кажется уже пришла в себя, выглядит как и прежде уверено, лишь между бровями пролегла глубокая морщина.

Фарамонд однако, оружия не спрятал, так и стоял с мечем, когда ворота распахнулись. В комнату быстро вошел уже знакомый высокий, с темными до плеч волосами раненый храмовник. Достаточно было взглянуть ему в лицо, чтобы сразу понять: девушку он не привел.

Леонор и Фарамонд переглянулись.

— Где Калиэль? — спросил жрец, поднял тонкие седые брови.

Храмовник торопливо огляделся по сторонам, глаза живые, никакой враждебности, что уже подозрительно. Фарамонд обратил внимание на его расслабленные мышцы, руки двигаются слишком уж вяло, мужественный подбородок более не выпирает вперед, а в глазах чрезмерно много мягкости и уступчивости. Храмовник больше напоминал женщину, но не внешне, внутренне.