— Товарищ капитан, — говорит Чугунов, снова поднимаясь. — Я сделал ошибку, отозвавшись на ваше предложение.

— Что такое! — Чугунов не без удовольствия выслушал начальственный распекон, по которому можно было догадаться, что Большое Ухо (такое прозвище он дал Эн-Ша) немало лет отдал службе в каком-то разгильдяйском гарнизоне. Сам же Чугунов выговорами гордился, если их получил за отступление от распоряжений, отданных дураками. Начинал бы службу заново, возможно, не лез бы на рожон, стал бы хитрее, осмотрительнее. Но менять себя теперь поздно.

— Вы должны ценить доверие, которое вам оказывает командование, — этими словами Стенин закончил свой разнос. — К моему предупреждению о проверке знаний отнеситесь со всей серьезностью, — и направился к двери, указав на выход Вергасову.

Чугунов вырывает из тетради двойные листы и раздает летчикам. И думает, что-то подобное в его жизни уже было — наяву ли, во сне ли?.. Да это деревенская школа! Учитель вот так же вырывал листы из тетради, раздавал классу — будет контрольная. И также стоял гомон.

Народ толкует: Стенин мелочен и злопамятен, проверку знаний начальство устроит обязательно и каким-нибудь подлым образом, а ему, Чугунову, летуны примеряют прозвище «Игнациус»… И ни одного слова о Вергасове, как будто он перестал существовать, а полчаса назад готовы были намылить ему физиономию. Сейчас их волнуют опасности, таящиеся в уравнениях с двумя неизвестными.

— Запишите условия задачи, — говорит Чугунов. — Цель — бетонный мост автострады. Г равно 20 метрам, Б — 120 метрам. Г, напоминаю, обозначает ширину, Б — длину цели. Бомбы — фугасные, вес — 250 кг., взрыватель мгновенного действия, число сбрасываний — четыре. Строй звена — клин. Прицеливание индивидуальное. Угол пикирования…

Летчики бубнят, заглядывают друг другу в листки. Чугунов не станет вмешиваться. Хорошо, если в эскадрилье найдутся один-два человека, которые сообразят что-то тут, товарищи, не хватает, чтобы теоретическими бомбами поразить теоретический мост. Отошел к окну посмотреть, как разогревается июльский день. Пожалуй, каждый день вспоминает брата, который всю жизнь реальные цели хочет поразить теоретическими бомбами. В последнюю встречу спорили, как всегда, безжалостно. «Тебе доложить, что дала тебе теория?.. Чахотку и нищету. А за разговоры на слишком умные темы упекут за проволоку. И народ скажет: „А где их, юродивых, еще держать!“» Петр отвечал: «Пойми, голова садовая, без теории ты всю жизнь будешь барахтаться на мелководье случайных фактов». — «Я не случайный факт. Я учусь летать и учу летать. ЛЕТАТЬ! — это мелководье?! Ты на себя посмотри, на что ты изошел? На проекты, которые ни одной мыши не нужны».

Павел Чугунов любил брата и признавал, что Петруха — книгочей, философ, спорщик — в чем-то мозговитее и — что сразу не увидишь — смелее его, человека военного. Но готов был признать лишь после того, как их вновь разделяли сотни километров и затихала сострадательная злость, с которой смотрел на бледное, с широко расставленными глазами лицо старшого, лицо фанатика и дилетанта, воюющего со всеми на свете, — с райкомами и деревенским попом. Не будь революции — быть ему монахом-начетчиком или сектантом. А сейчас не расстается с Марксом и Дарвином — только их книги признает твердо и, куда бы ни ехал, всегда берет с собой. Запихивает в чемоданишко еще тощий свитер, потому что, бывает, мерзнет и в летний день, бутылку водки и шпик — это тоже для согрева, но уже душевного.

Спроси его, зачем он время и здоровье на чтение гробит — редкий день в постели спит, — «В интересах истины, Павлуха, — вот что ответит. — Нельзя, брат, к истине стремиться и не стремиться, нельзя жить так, будто истина есть и будто нет ее». — «Ну, а баба, — как-то спросил его, — истина или нет?» — «Баба — не истина, истина либо есть в бабе, либо — нет. В ее сознании, в ее голове». — «Ну а я-то стремлюсь не к голове, не к сознанию — на хрен оно мне!» — «Правильно, — сказал Петр, — истина тебе и задаром не нужна. А сознание таких людей, как у тебя, называется „вульгарным“. Сказать, кто ты? — вульгаризатор!» — «Ты меня не пугай. Ты думаешь, скажешь вуль-га-ри-за-тор, — я пойду и утоплюсь!» — «Неужто к Маришке отправишься!» — с изумлением спросил Петр, ибо не понимал, как можно говорить просто так, для спора-задора. А раз, соответственно, выразился о бабе — значит, прямо сейчас отправится Павел к Маришке, бабе лживой, скандальной и доступной, известной скоростью во всех этих делах. А как же еще, если у человека убеждение такое! «Погоди, еще чай попью и подумаю, где у нее истина находится, в голове или в другом каком месте». Только тогда Петр о шутовстве Павла догадался и смеялись до устали, ибо иногда понимали друг друга поверх петушиных споров и гордились друг другом перед чужими.

Летчики потеют, переругиваются. Они еще не догадались, что задача не решается, он опустил некоторые данные, чтобы преподать пример: важно не только знать свою цель, но и необходимые условия для ее достижения. Некоторые уже уперлись: вот здесь что-то не хватает, но не могут предположить, что правила нарушены с самого начала.

— Думайте, орлы, думайте.

В окно видно, как у штабного домика остановилась легковая машина. Мелькнули фигуры в командирской форме. Им навстречу колобком выкатился Махонин. Как большинство летчиков, Чугунов доверял своим предчувствиям — ожидание, что сегодня должно что-то случиться, очень для него важное, не покидает его с той минуты, как утром открыл глаза. Он уже уверен, что происходящее там, у Махонина, имеет непосредственное отношение к его предчувствиям. Он делает глубокий вздох, как перед тренировкой со штангой. В таком состоянии он видит всё вокруг себя, словно освещенным ярким светом, как если бы это всё он обязан запомнить навсегда.

— Что там? — кто-то спрашивает из-за спины.

— Продолжайте решение. Перерыв через десять минут.

Теперь вдоль взлетной дорожки бежит боец, держа пилотку в руке. Уже видно искаженное бегом лицо и как ноги хлюпают в голенищах кирзовых сапог. Забеспокоились механики, некоторые оставили самолеты, подались вестовому навстречу. Чугунову осталось лишь усмехнуться, когда боец влетел в барак и выпалил, что командир полка приказал Самоцветову и Чугунову срочно явиться на КП.

Капитан Махонин тычет пальцем в карту и заглядывает летчикам в глаза. Он начал ставить задачу не с того конца и поэтому должен начать с начала:

— Вот здесь, — он показывает на карте, как врачу показывают больное место, — переправа. Сегодня утром противник навел переправу и выводит на восточный берег свои механизированные части… Дело не только в этом… — Чугунов приблизился к карте: синяя артерия реки с жилками притоков, черные кляксы городов, красные капилляры — шоссейных дорог… — А вот по эту сторону, — тыловой стороной ладони Махонин ведет на восток, — нет ни одной нашей части, ни одного заслона…

В стороне, переступая начищенными сапогами, молчит незнакомый подполковник. Командир полка предоставляет ему слово.

— Командованию, чтобы организовать оборону, нужно время… время… время, — сердито проговорил подполковник.

— Алексей Николаевич, — окликнул Махонина Чугунов, — ставьте задачу.

Все оказалось хуже, чем можно представить. Силами всех имеющихся самолетов полку приказывалось нанести удар по переправе, при этом ее разрушение не считалось выполнением задачи. «Ну что с того, что вы распиздярите несколько понтонов, — через полчаса они их заменят, — грубо выразился подполковник. — Основная задача — задержать работу переправы насколько можно». Из-за этого «насколько можно» туманность распространялась на все задание. Наверно, потому так и путался и сбивался Махонин. Из «насколько можно» вытекало, что возвращение «петляковых» на аэродром не ожидалось. Более того, додумал Чугунов, их возвращение становилось, по меньшей мере, свидетельством плохо выполненного приказа. Вот почему всё, что происходило на КП, не было похожим на обычное получение задания, вот почему на лице командира полка всё как-то сместилось. Представитель высокого командования выступил вперед и еще раз пояснил задачу. Он обращался к Самоцветову, как старшему по званию, но, когда подполковник закончил, Махонин сказал, что эскадрилью поведет Чугунов. Старший лейтенант покраснел, Чугунов усмехнулся. Произошла неловкая заминка.