Я поехал по данному мне адресу. Старушка занимала одну комнату на первом этаже с дверью на веранду в большом трехэтажном доме. С веранды лестница вела прямо в сад. Это была довольно древняя старушка, но очень живая и приветливая. Одета она была в какой-то балахон или в ночную рубашку: дело было летом. Я прошел в ее комнату и чуть не задохнулся: атмосфера была пропитана кошачьей мочой. Кошки различных мастей прыгали по ее кровати, грязной до невероятности, а также лежали на веранде. На полу были расставлены блюдечки с молоком. Когда я сказал старушке, что ее хотят положить в больницу, где ей будет лучше, потому что там за ней будут ухаживать, старушка охотно согласилась и даже обрадовалась, но добавила, что поедет только со своими кошками, так как кошки без нее жить не могут. Я позвонил в один дом для престарелых, который находился в ближайшем районе, и сказал, что прошу одну койку для американской гражданки, платить за нее будет британское консульство. Затем позвонил толстяку, чтобы приезжал забирать старушку, но только с кошками. Американец расхохотался и ответил: «Ладно, я это как-нибудь улажу».

На другой день американец позвонил мне и спросил злым голосом, почему я не сказал ему, что есть два дома для престарелых у евреев (второй дом у евреев действительно был, но совсем на другом конце города, более часа езды на машине). «Я забрал эту старую дуру с ее вонючими кошками и повез через весь город в дом для престарелых, - возмущался он. - Там мне сказали, что они знать ничего не знают и просят меня убираться вместе со старухой и кошками. Тогда я вспомнил, что есть еще один дом и поехал туда. Там подтвердили, что вы звонили, но что о кошках ничего не знали. Вы что, нарочно это устроили, док? Старуху я положил, но кошек не взяли. Мне пришлось дать взятку китайцу-сторожу, чтобы он временно взял их себе. В общем, вся эта история сидит у меня в зубах. Гуд бай», - и он бросил трубку.

Есть ли врачебная интуиция? По-видимому, есть. Мой шеф, Бертон, готовил к операции одного английского пациента с хроническим аппендицитом и послал меня осмотреть его перед наркозом. Я сделал это после обеда в тот же день. У него был вполне компенсированный митральный стеноз (болезнь сердца), но вообще он был в хорошем состоянии, и с моей точки зрения никаких противопоказаний не было. Однако мне почему-то не хотелось давать ему наркоз, и я в тот же вечер сказал это Бертону. «Хорошо, - проворчал Бертон, - сделаю под местной анестезией».

На другое утро он и доктор Ие начали делать операцию под местной анестезией, а я сидел у изголовья больного и болтал с ним. Он рассказывал мне, как до войны ходил на своей яхте в Японию просто ради спортивного интереса и как это было прекрасно. Операция закончилась, небольшая банальная операция, и Бертон начал стягивать с себя хирургические перчатки. Ие марлевым валиком выжимал остатки крови из уже зашитой раны, прежде чем наложить повязку. В этот момент больной посинел, замотал головой и умер. Почему, неизвестно. Дай я ему наркоз, это и сочли бы причиной смерти, потому что операция была ерундовой.

На той же неделе один вполне квалифицированный хирург удалял миндалевидные железы под местной анестезией. Операция самая простая, но больной внезапно умер. А еще через неделю другой хирург производил такую же операцию еще одному больному - тоже внезапная смерть Это было настолько необычно, что заподозрили какой-то подвох с новокаином, но ничего не нашли, да и другие операции с тем же новокаином прошли как обычно.

Во всей этой истории была одна любопытная деталь, не имеющая к медицине отношения: первый больной был должен крупную сумму денег второму. Как только должник умер, кредитор немедленно последовал на тот свет за своим должником.

Мне позвонил английский адвокат и сказал: «Доктор, умер британский подданный такой-то. В своем завещании он просит, зачитываю: «Пригласить квалифицированного врача, который должен всадить мне скальпель в сердце и, таким образом, удостовериться, что я не сплю летаргическим сном. Заплатить ему за это двадцать пять фунтов стерлингов». Труп уже три дня находится в морозильнике похоронного бюро, - добавил поверенный, -так что, думаю, вам ничего не стоит проехать туда и всадить ему в сердце скальпель».

Я ответил ему, что не буду выполнять такую дурацкую просьбу. Если труп уже три дня находится в морозильнике, он просто превратился в кусок льда, и смешно что-нибудь пытаться в него вонзать.

«Значит, вы не хотите получить двадцать пять фунтов стерлингов?» - «Нет. Не хочу». - «Ну хорошо, доктор, -услышал я в ответ. - Я позвонил вам в первую очередь, потому что вы врач британской колонии. Что ж, придется поискать другого врача».

Он нашел другого врача, и тот, скорее всего, за двадцать пять фунтов стерлингов сломал скальпель об лед.

У меня был русский пациент, очень хороший инженер и поэтому весьма состоятельный человек. Мы были хорошо знакомы, и я часто заходил к нему в его прекрасный двухэтажный домик, который он построил по своему проекту. Когда он собрался уезжать из Шанхая за границу, то пришел ко мне и сказал: «Мне нужно вывезти американские доллары, китайцам я их оставлять не собираюсь. Для этого жена сшила мне длинный жакет с карманами, и я хочу положить туда деньги. А вас прошу наложить мне корсет из гипса, в таком виде меня и внесут на корабль».

Я ответил ему: «Спасибо. У меня уже были неприятности с банком Китая из-за гонконгских долларов Бертона, и я не собираюсь впутываться в новую историю». Инженер на меня обиделся и ушел. Больше я его не видел. Я только слышал, что какого-то тяжело больного инженера, с переломом позвоночника, внесли на носилках на корабль, отплывавший в Гонконг. Думаю, что это и был, конечно, мой знакомый, начиненный американскими банкнотами.

Это случилось в первые дни моей работы в фирме «М». Ко мне в кабинет вошел молодой англичанин, сел в кресло и спросил: «Скажите, доктор, можно узнать, способен ли я зачать ребенка?» - «Да, - ответил я, - для этого нужно взять у вас семя на анализ. Вот вам направление в лабораторию, пройдите туда и через несколько дней приходите ко мне за результатами».

Анализ, который я получил из лаборатории, был неутешителен. Количество сперматозоидов было намного ниже нормы, и все они малоподвижны. Этот молодой человек не мог стать отцом, и я не знал, как ему об этом помягче сказать. В учебнике урологии была описана одна операция, которую делают в таких случаях, но, как говорил сам автор, результаты ее совершенно ненадежны. А для меня, тогда совсем молодого врача, убить надежду у больного было тягостно.

Когда молодой человек снова пришел на прием, я начал издалека: говорил, что со временем, может быть, что-то и придумают, но пока радикального лечения нет.

Он слушал внимательно, наконец, прервал меня: «Скажите все же точно, доктор, может жена от меня забеременеть или нет?» Вопрос был поставлен прямо в лоб. Он требовал прямого ответа, и я вынужден был сказал: «Думаю, что не может». Молодой человек страшно покраснел и отрубил: «Вы знаете, моя жена беременна».

Он воспользовался моим заключением как свидетельством в суде и развелся с женой по причине ее измены.

Томсон, англичанин семидесяти лет, высокий, стройный голубоглазый и веселый, страдал гипертонией: нижний показатель давления у него доходил до двухсот двадцати, а верхний - выше шкалы моего тонометра. В то время только что вошел в моду новый метод лечения абсолютно бессолевой диетой. Он заключался в том, что больной питался одним сваренным без соли рисом и пил воду. Я решил попробовать этот метод. Через неделю Томсон пришел ко мне с жалобами на сильнейшие припадки грудной жабы, которой до этого у него никогда не было. Пришлось прописать нитроглицерин, который ему помогал, но ненадолго. Американские учебники по геронтологии советуют не стесняться с дозировкой нитроглицерина и назначать его даже по тридцать таблеток в день. Я увеличивал Томсону дозу, и скоро он уже принимал сто таблеток с утра до пяти часов вечера, то есть практически за полдня, а покупал их сразу по тысяче штук. Как человек невоенный я могу ошибиться, но мне кажется, что таким количеством нитроглицерина можно взорвать небольшой двухэтажный домик. В фармакологии не было упоминаний о такой дозе, и я побоялся ее увеличивать дальше, а посоветовал пить водку, которая хорошо снимает боль. Так он и поступил. Схема его лечения была фантастически проста: с утра до пяти вечера сто таблеток нитроглицерина, а с пяти и до отхода ко сну пол-литра водки. На этом он держался более года, вплоть до моего отъезда в Советский Союз.