«Сегодня День Советской Армии, 23 февраля 1948 года. Я приехал прямо с вокзала в пансион мисс Бетти Дине. Шофер такси как-то странно на меня взглянул, когда я сказал ему адрес: оказывается, пансион находится прямо за углом от вокзала. Бетти Дине - веселая толстушка, лет тридцати, с черными глазами и волосами. У меня хорошая комната на третьем этаже. Ужинал с другими обитателями пансиона. Со мной за столом сидит доктор Майн, он держит экзамен на действительного члена королевского колледжа хирургов (Эдинбурга), и молодая бельгийка графиня де Марнефф, специализирующаяся по анестезиологии у известного шотландского анестезиолога профессора Гиллиса».

Это запись из моего дневника. Об Эдинбурге я буду рассказывать, опираясь частично на записи, а частично на собственную память. Думаю, читателю будет интересно, хотя сейчас в СССР издана удивительно хорошая книга

Людмилы Николаевны Воронихиной, которая так и называется «Эдинбург» (Издательство «Искусство, 1974, Ленинград). Автор не только хорошо разбирается в живописи, но является, по-моему, авторитетом и в архитектуре. Я же рассказываю только о своих личных впечатлениях.

На следующий день после приезда в Эдинбург я проснулся рано, встал и посмотрел в окно. Оконные рамы здесь совсем не такие, как в остальном мире: они держатся на каких-то веревках, и их надо как-то двигать не то вверх, не то вниз. Я так и не понял, что с ними надо делать, и открыть окно без посторонней помощи не сумел.

Из моего окна хорошо виден замок Холируд, в котором жила королева Мария Стюарт и ее любовник, итальянец Риччио. Правда, наш писатель Е.Б. Черняк в своей книге «Секретная дипломатия Великобритании» пишет, что это не доказано. Интересно, какие еще нужны доказательства, если доподлинно известно, что ночью Риччио был в спальне Марии Стюарт и шотландские лорды закололи его у изголовья постели королевы? Что же он делал ночью в спальне королевы? По мнению Черняка, очевидно, доклад о международном положении.

Книгу Черняка я прочел с удовольствием, хотя и не понял, почему он назвал ее «Секретная дипломатия Великобритании». В ней много интересных исторических анекдотов, не имеющих, по-моему, никакого отношения к английской разведке. Последние две-три главы прямо отвечают названию книги, но и тут все очень любопытно, но не всегда по теме: например, интереснейший английский шпион Сидней Рейли преподнесен читателю, главным образом, как соблазнитель жены английского пастора.

По рекомендации Морриса Кассиди первый визит в Эдинбурге я сделал к профессору Давидсону, который должен был представить меня профессору Персивалю. Давидсон принял меня очень сухо (вспомнились слова Кассиди о старом маньяке), прочел письмо и вернул его мне, прямо на подоконнике написав на обороте записку Персивалю. В письме сэра Морриса были обо мне, вообще-то, хорошие слова, в том числе такие: «Смольников, несмотря на то, что является советским гражданином, по-моему, весьма порядочный человек». Потом я отправился к сэру Джеймсу Лирмонту, хирургу королевы в Шотландии. Лирмонт воевал с моим шефом Бертоном в Первую мировую войну. Сэр Джеймс принял меня радушно. Внешне он больше походил на американца, чем на шотландца, а жена его как раз и была американкой, ненавидевшей Советский Союз, чего ничуть и не скрывала. Странно, как образ мужчины зависит от женщины, на которой он женат. Лирмонт отнесся ко мне очень хорошо, как и его секретарша, мисс Норри. Потом я пошел к профессору Персивалю, но его не оказалось дома. Тогда я решил зайти в полицию и зарегистрироваться.

Полиция в Эдинбурге небольшая. Меня направили в отдел, который назывался «Иностранцы и опасные лекарства», где я получил удостоверение личности. Поскольку в Советском генеральном консульстве в Шанхае умудрились перепутать мое отчество: «Прокопьевич» заменили на «Прокофьевич», я решил в Эдинбурге это поправить и указал в анкете «Прокопьевич». Но полиция всегда придерживается официальных документов, и мне в удостоверении написали «Виктор Прокофьевич, кличка - Прокопьевич», как обычно пишут бандитам. Это удостоверение я храню до сих пор. В нем есть правила для иностранцев, и в одном из них сказано, что я имею право передвижения по всему Соединенному королевству, но если в каком-либо городе решу задержаться более чем на три дня, меня просят почтовой открыткой известить об этом отдел «Иностранцев и опасных лекарств» полиции Эдинбурга.

Дома меня ждало письмо с приглашением на ужин к Мисс Когхилл, приятельнице жены сэра Морриса Кассиди. Прежде чем идти в гости, зашел в университет. В проходной висело много объявлений о продаже старых книг студентами, которые выдержали экзамены и больше в книгах не нуждались, зато нуждались в пиве. Я обратил внимание и на несколько объявлений в университетской библиотеке, которые информировали уже о краже книг студентами и врачами, занимающимися на курсах усовершенствования. В университете был анатомический музей, и я как-то зашел туда. Рассматривая книгу посетителей, я увидел, что в 1896 году там расписался некий Г. Гирш, лейб-медик российского императора, в июле 1942 года - Колесников и Лариксов, которые после подписи пометили: «Москва, СССР», и в 1943 году - Андрей Михельсон, русский корреспондент. За пятьдесят лет пять человек. А на момент моего пребывания в городе было всего два советских гражданина - Анна Симеонова и я. Симеонова - уже пожилая дама, ее адрес мне дали в нашем посольстве в Лондоне. Я был у нее один раз, вдоволь наговорился по-русски, но больше не заглядывал.

Двадцать пятого февраля снова посетил Национальную галерею. Видел «Св. Иеронима» Эль Греко. Опять красномалиновые и желтые краски и «модернизированный стиль». Вначале я все время путал стиль Эль Греко с импрессионистами, хотя их разделяет почти четыреста лет. Хороши картины Пепло (шотландский импрессионист) «Тюльпаны», «Натюрморт», «Черная бутыль». В последствии меня обрадовало, что в своем разборе картин Национальной галереи Л. Н. Воронихина отметила «Черную бутыль» Пепло. А вот насчет «Женщины в постели» Рембрандта я все же думаю, что это портрет «верной его подруги Хендрикье Стоффелоо», а не Гертье Дирко, няни его сына Титуса, как утверждают искусствоведы. Лицо у нее, как пишет Л.Н. Воронихина, «светится радостным ожиданием», что естественно для «верной подруги» и неожиданно для няни. Интересно, что у Рембрандта есть еще одна картина (я видел репродукцию), кажется, «Купальщица», на которой изображена, по-моему, та же женщина, что и на картине «Женщина в постели», - очень похоже лицо. Приподняв сорочку выше допустимых пределов, она осторожно ступает в воду. Тут сразу возникает ряд вопросов. Если на этих двух картинах изображена нянька Титуса, то почему у нее «радостное ожидание на лице» и почему Рембрандт решил писать именно ее сначала в постели, а затем в виде купальщицы? Почему у няни край наволочки на подушке отделан широкой каймой кружев, а полог постели из тяжелого красного бархата с узором на краю? Почему правая грудь почти открыта? Как относилась «верная подруга» Рембрандта к позированию няни в постели и у ручья? И, наконец, как сам Рембрандт относился к няне? Если в обоих случаях это Гертье Дирко, то ее лицо не следовало изображать с выражением «светящегося радостного ожидания». Рембрандт должен был проявить большую осторожность при создании своих портретов. Он совершенно запутал и Л.П. Воронихину, и меня.

Вечером я посетил миссКогхилл, которая жила в аристократическом районе Морэй плэйс (где живут почему-то все адвокаты). Старушке восемьдесят лет. Она надела черное платье, отделанное белыми кружевами. Квартира наполнена старинным фарфором и портретами, только горничная молодая и хорошенькая. Говорили, конечно, о России. Ни о чем другом со мной никто не разговаривал.

Вскоре я начал стажироваться в дерматологической клинике Персиваля. Помимо английских докторов, здесь работало несколько иностранцев: Стрингер из Австралии, Рахим из Багдада, который писал диссертацию о полутора тысячах случаев грибковых заболеваний кожи, Агиус-Ферранте с острова Мальты, англичанин, родившийся в Уругвае (сейчас он, кажется, профессор ортопедии в лондонском университете). Англичане были со мной подчеркнуто любезны, но держались сухо. Влияло, видимо то, что в самом разгаре тогда был берлинский инцидент и все газеты писали о героических летчиках США, которые каждый день возили на самолетах уголь для замерзающих западных берлинцев, так как «нехорошие русские» не пропускали через восточную зону поезда. Иногда холодное отношение я встречал и со стороны тех людей, к которым имел рекомендательные письма. Так, у меня было письмо от Баллинголла к его племяннице, которая жила в Эдинбурге. Когда я пришел к ней с визитом, эта очень красивая молодая женщина, узнав, что я советский гражданин, приняла меня не просто сухо, а даже неприязненно (я думал, она вообще спустит меня с лестницы). Через четверть часа я, откланявшись, ушел, но решил ей отомстить. В день моего отъезда из Эдинбурга я зашел в цветочный магазин, купил большую корзину роз и отослал ей с моей визитной карточкой, на которой написал: «Уезжаю сегодня в Шанхай. Хочу поблагодарить вас за гостеприимство». Часа четыре спустя от нее пришла телеграмма: «Дорогой доктор, сожалею миллион раз, не оценила вашего визита». Месть женщине всегда приятна.