Женщина с мальчиком на руках быстро встала, поставила малыша на пол.

— Валентина Николаевна, — сказала она зазвеневшим голосом. — Валентина Николаевна!.. Мама!

У Тони что-то дрогнуло в сердце.

Валентина Николаевна несколько секунд продолжала неподвижно стоять на нижней ступеньке лестницы, потом медленно закивала головой.

— Ну вот, Леночка… Ну не плачь. Не плачь… Хорошо, что приехала. Тяжело мне тут… Вместе уж мы как-нибудь… — а сама глядела невидящими, полными горя глазами куда-то мимо Тони, мимо маленького толстого и смешного мальчугана, крепко вцепившегося ручонками в подол Тониного платья.

Внезапно малыш заплакал. Тоня наклонилась к нему.

— Что ты? Что ты?

Он поднял на Тоню заплаканные глаза и потянулся к ней ручонками. Тоня подхватила его на руки.

— Что ты? Что ты? Не плачь, — бестолково повторяла она. — Не плачь.

— Мама, — он указал рукой на плачущую на плече у Валентины Николаевны мать, потом перевел глаза на Валентину Николаевну. — Тетя, — и ударился в рев.

— Не плачь, — бормотала Тоня. — Испугался, да? Не бойся. Это же не чужая тетя… Это… — она опустила мальчика на пол и легонько подтолкнула его к Валентине Николаевне. — Это же, наверно, бабушка… А ты и не знал? Эх, ты!.. Твоя бабушка…

У малыша сразу высохли слезы на глазах.

— Бабуска, — повторил он, широко и радостно улыбнулся и, смешно переваливаясь, заковылял к Валентине Николаевне.

…Тоня брела домой, не разбирая дороги, проваливаясь в затянутые тонким льдом глубокие лужи. Ноги промокли насквозь, в ботики набились мелкие жесткие льдинки и больно покалывали кожу. Тоня этого не замечала.

Дома мама, увидев ее, всплеснула руками.

— Что с тобой? За тобой гнались, что ли?

Топя ничего не ответила, пошла в свою комнату и, как была — в мокром забрызганном грязью пальто и ботиках, — легла на кровать. Мама заставила ее раздеться, укрыла одеялом, обложила грелками. Потом Тоня слышала, как она бранила пришедшего с работы отца.

— Уж который день обещаешь! — доносилось из-за прикрытой двери. — Неужели это так трудно — поговорить с директором! Ведь Тонечка совсем нервной стала. Вот сейчас пришла бледная, лица на ней нет!..

Тоня лежала, не двигаясь, глядя широко открытыми глазами на темный потолок.

— Подожди! Дождешься, — слышалось из соседней комнаты. — Из нее еще нервнобольную сделают… Таких учителей из школы в шею гнать нужно?

На стене напротив тихо тикали ходики. На улице, на секунду осветив комнату светом фар, прогромыхал грузовик…

Заплакать бы! Но Тоня крепко стиснула зубы и не заплакала — все равно не поможет.

Сегодня Ира впервые за семь с лишним лет учебы в школе не пожалела о том, что у нее нет попутчиков по дороге домой. Хорошо было идти одной по вечерним притихшим улицам. Издалека доносились гудки машин и троллейбусов, шум большого города, а здесь, на окраине, было тихо. Легкими хлопьями падал снег. Снежинки таяли на лбу и на губах, старались примоститься на ресницах.

Маленький мальчишка запустил в Иру снежком и промахнулся. В другое время Ира остановилась бы и сердито сказала: «Хулиган!» Сейчас она только торжествующе крикнула удирающему со всех ног озорнику:

— Мимо!..

Дома никого не было. Ира взяла ключ у соседки, открыла дверь. В кухне на середине стола лежала записка: «Ирочка, кушай, что в духовке. Тьетя Даша».

Есть не хотелось. Ира достала из портфеля красный карандаш, подчеркнула слово «тьетя» и положила записку на прежнее место. Потом она выключила свет, в темноте прошла в соседнюю комнату, взобралась с ногами на диван и прижалась щекой к прохладной коже его спинки.

Сейчас, каких-нибудь двадцать минут назад, в школе отшумело комсомольское собрание, на котором ее, Иру Яковлеву, приняли в комсомол… Наконец-то ее приняли! Зато пришлось дать обещание, что в четверти троек у нее больше не будет. А ведь больше тройки по геометрии она еще не получала… Ирины одноклассники — ученики восьмого «Б» — не раз предлагали помочь ей, но Ира отказывалась. С Ирой Яковлевой будут заниматься как с отстающей! Об этом узнают и отец, и мама, и даже домработница «тьетя» Даша!.. Но теперь наверно, придется просить у товарищей помощи.

Отец Иры Яковлевой читал лекции в экономическом институте по какому-то очень скучному предмету — бухгалтерскому учету. К нему часто приходили студенты — то ли за консультацией, то ли сдавать зачеты. Тогда Ира, сидя в своей комнате, часто слышала странные и непонятные фразы: «Поставщики по акцептованным счетам», «платежные требования и счета-фактуры», и она удивлялась, что у людей хватает терпения все это изучать. Она даже немного презирала студентов экономического института, избравших себе такую скучную профессию.

Ира будет пианисткой!

Это она решила уже давно. Даже не помнит, когда именно.

Кажется, в тот день, когда она, тогда еще маленькая семилетняя девочка, исполнила на рояле для маминых гостей какую-то небольшую детскую пьесу (у мамы был день рождения). Все долго аплодировали, и кто-то из гостей сказал маме: «У вашей дочери талант».

Мать Иры, геолог, редко бывала дома: месяцами разъезжала по районам области — искала нефть. Приезжая домой, она привозила с собой столько радостного оживления и света, что Ира становилась самым счастливым человеком… Но мамину геологию так же, как и бухгалтерский учет отца, Ира терпеть не могла. Как можно любить геологию, бухгалтерский учет или эту самую геометрию! К ним можно только привыкнуть. С ними можно лишь примириться. А примиряться с геометрией она не хотела. Она считала ее своим злейшим врагом, который не давал ей покоя и отравлял жизнь…

Вот и сейчас нужно за нее приниматься.

Ира соскочила с дивана, включила свет, раскрыла задачник по геометрии и прочла одну из задач, заданных на дом. Ох, какая скука!..

А сейчас в Москве, в Большом зале консерватории, концерт Давида Ойстраха. Ира включила приемник и настроила его на Москву.

Комнату заполнил шум аплодисментов, затем наступила тишина, тишина ожидающего зала. Вот прозвучало несколько аккордов рояля, потом к ним присоединилась скрипка, обвила их тоненькой нежной лентой мелодии, замерла на миг, а потом снова запела. Но теперь ее мелодия уже не напоминала шелковистую ленту: это была река, широкая и величавая, как Волга… Но вдруг Волга стала мелеть, полилась звонким светлым ручейком. Потом ручеек превратился в прозрачную нить. Она все тоньше, тоньше. Сейчас оборвется… Не оборвалась, а растаяла.

Ира рывком выключила приемник и, снова придвинув к себе задачник, второй раз прочла задачу.

Как же все-таки ее решить?

…В четверг в восьмом «Б» состоялось классное комсомольское собрание. Оно, как всегда, было шумным. Разве мало накопилось у класса злободневных вопросов! Редколлегия плохо работает, совсем забросила отдел «Сатира и юмор», не помещает карикатур, скучно читать стенгазету. Игоря Бричикова на прошлой неделе два раза выгоняли из класса на уроках истории. У Маши Торчилкиной вдруг как-то очень странно и подозрительно быстро — за один день — почернели белобрысые брови, и теперь она сидела огненно-красная, то поднимая, то опуская крышку парты.

— А теперь, ребята, о Яковлевой, — сказал комсорг Коля Журавлев.

Ира, чувствуя, что внимание всех сосредоточено на ней, смущенно поднялась с места. Худенькая, белокурая, вся какая-то тоненькая и светлая, она смотрела на Колю серыми глазами так жалобно, что он сразу отставил свою заготовленную строгую речь о безответственном отношении «ученицы Яковлевой» к такой важной науке, как геометрия, и коротко выпалил:

— Одна справишься?

— Пожалуй, не справлюсь, — сказала Ира и покраснела.

— Тогда попросим… ну хотя бы Таечку Колышкину заниматься с тобой. Таечка, ты согласна?

— Согласна, — прозвучал тихий голосок, и с первой парты среднего ряда поднялась маленькая девочка с короткими рыжими косичками.

Таечка Колышкина была одной из тех, кого в классе шутя называли «могучей кучкой»: она была отличницей.