— Ну? — спросил богатырь и, двинувшись на Валю, лихо сплюнул через плечо.

— Вовка! — завопила Валька. — Бери тряпку, сейчас же вытирай!

Вовка-богатырь мгновенно стушевался, опустил плечи, послушно принес из коридора тряпку и старательно вытер с пола плевок.

Валя уже за дверью своей комнаты победоносно крикнул:

— Я вот… тоже имею право… на жилплощадь!

От этой глупой фразы стало совсем тошно.

Валя сел в уголок и просидел так долго, злой и голодный (котлеты-то, приготовленные мамой, находились на кухне, а в кухне появляться ему не очень хотелось).

К двери несколько раз кто-то подходил, и раздавалось странное шуршание — то ли гладили ладонью дверь, то ли терлись о нее лбом, пытаясь заглянуть в замочную скважину. Один раз даже тихонечко постучали.

Валя гордо не подавал никаких признаков жизни.

Лишь часа через два, убедившись, что за дверью никого нет, он совершил вылазку на кухню и захватил со сковородки котлету.

Трофейная котлета была холодная, покрытая застывшим жиром, и он съел ее без аппетита.

В класс, на двери которого висела табличка «7-й Г», учителя входили по-разному.

Сергей Петрович, например, прежде чем войти в класс, перекладывал портфель из правой руки в левую и приглаживал волосы. Василий Илларионович, преподаватель физики, откашливался и раздвигал пошире плечи. Александра Ивановна поправляла ускользающий из-под мышки классный журнал. А Ирина Осиповна, классная руководительница 7-го «Г», подходя к двери класса, начинала хмурить брови.

Об этом оповестили класс Борис Стручков и Валька Пустовойтова. Им поверили, как очевидцам, потому что они часто опаздывали на уроки и входили в класс вслед за учителем. Лишь одна староста класса Антонина Трехина не поверила.

Седьмой «Г» — это вам не седьмой «А» или какой-нибудь там «Б» или «В»! Никаких чрезвычайных происшествий в седьмом «Г» не бывает. В классе восемь отличников (разве мало!), а неуспевающий всего один — Пустовойтова.

Правда, пока еще неизвестно, как покажет себя этот новенький Сенин.

Отметки-то у него хорошие (Трехина в первый же день просмотрела его дневник). Да и вообще вид у Сенина серьезный, тихий. И потом, он носит очки. Это тоже говорит в его пользу.

Но Трехину смущали две вещи.

Во-первых, у новенького сильно хромает физкультура, а лишняя двойка, конечно, потянет назад весь класс.

Во-вторых (а это, пожалуй, самое главное), новенький сел рядом с Пустовойтовой, а она уж обязательно повлияет на него отрицательно.

Своими опасениями Трехина поделилась с председателем совета отряда Ниночкой Петелиной.

Робкая, застенчивая Ниночка озабоченно нахмурила тоненькие брови.

— Да-да. Я тоже об этом думала.

«Ничего она не думала, — отметила про себя Трехина. — Никаких, ну совершенно никаких у Петелиной способностей к руководству нет. Везу двойной воз: и за себя, и за председателя».

Но вслух Трехина ничего не сказала, потому что везти двойной воз ей нравилось.

— Я поговорю с Сениным, — робко сказала Ниночка.

— Нет! — перебила ее Трехина. — Ты не сумеешь. Я сама все сделаю, как надо.

— Хорошо, — покорно согласилась Ниночка.

После недолгих раздумий Трехиной в голову пришла блестящая мысль. Вид у новенького довольно болезненный, сам он бледненький, худой, сутулый. Надо настоять на том, чтобы он добился у школьного врача освобождения от физкультуры.

Вот у Литы Серебряковой и сердце, и печенка, и легкие в полном порядке, а пошла она к врачу, поплакалась, и ей выдали справку.

А что касается Пустовойтовой, то ее следует от Сенина отсадить.

Нужно сказать об этом Ирине Осиповне.

Раньше классным руководителем седьмого «Г» был Василий Илларионович, учитель по физике.

Василий Илларионович был строг, и ученики его побаивались. Двойки он ставил беспощадно, хотя, когда ставил их, заметно нервничал.

Как говорила Трехина, она с Василием Илларионовичем «сработалась» очень хорошо. Оба были строгими, оба имели одинаковые мнения о тех или иных учениках седьмого «Г», оба готовы были сурово наказывать.

Но внезапно в начале этого учебного года Василия Илларионовича назначили классным руководителем в девятый класс, руководитель которого ушёл на пенсию, а седьмой «Г» передали Ирине Осиповне — молоденькой преподавательнице русского языка, которая только что окончила пединститут.

Вот уж с ней-то староста никак сработаться не могла!

Учеников своих Ирина Осиповна знала еще очень плохо, и уж, кажется, в этом отношении староста Трехина должна была бы стать единственным связующим звеном между нею и классом. (Ведь три года Трехина на руководящей работе, всех одноклассников знает, как свои пять пальцев!)

Но Ирина Осиповна предпочитала иметь о каждом из учеников свое собственное мнение, и мнение это, по-видимому, очень сильно расходилось с мнением старосты.

Когда Трехина вежливо намекала Ирине Осиповне, что некоторых учеников седьмого «Г», таких, как, например, Пустовойтова, все равно не перевоспитаешь, и лучше бы уж не тянуть Пустовойтову из класса в класс, а поскорее бы от нее отделаться, оставить на второй год, Ирина Осиповна смотрела на Трехину очень холодно.

Когда Трехина сказала Ирине Осиповне, что Пустовойтову и Сенина нужно бы обязательно рассадить по разным партам, та нахмурясь, промолчала и никаких мер относительно Сенина и Пустовойтовой не приняла.

Староста решила действовать самостоятельно.

— Слушай, — сказала она на большой перемене Ниночке. — Ты сейчас пересядешь на заднюю парту к Сенину, а я возьму к себе Пустовойтову. На меня-то она не повлияет!

Но Пустовойтова уходить с задней парты не захотела.

Староста возмутилась:

— Сейчас же собирай книги! Живо!

— Не пойду!

— Хорошо же!

Трехина ухватила Вальку за руку и потянула к себе.

Валька другой рукой крепко вцепилась в парту. Трехина потянула сильнее.

— Валя! — вдруг жалобно попросила Валька. — Помоги!..

Растерявшийся Валя ухватил Вальку за край фартука.

Староста покраснела от негодования и потянула Вальку еще сильнее.

Но Валя крепко уперся коленями в край парты и Валькиного фартука не выпустил.

А по коридору уже мчался кто-то из семиклассников и по дороге всем сообщал:

— В классе Трехина и новенький из-за Вальки дерутся…

Когда вокруг парты, где происходило сражение, собралась веселая толпа, староста выпустила Валькину руку, грозно посмотрела сначала на Вальку, потом на Валю и с достоинством отошла к своей парте, где сидела, держа под мышкой портфель, готовая к эвакуации на заднюю парту, председатель Ниночка.

— Поздно спохватились, — сказала ей староста. — Она на него уже успела повлиять.

Ох, зачем только выбрали Ниночку председателем! Выбрали бы Колю Чижаковского. Он один раз сказал, что у него лопнет в конце концов терпение и он как следует треснет деятельного сверх меры старосту по шее.

А у нее, у Ниночки, терпения хватит, наверно, надолго-надолго…

Ниночка привыкла слушаться Трехину и подчиняться ей во всем.

Жили они с детства в одном дворе, вместе играли когда-то в дочки-матери (Трехина всегда была «матерью», а Ниночка «дочкой») и в школу (Трехина была «учительницей», а Ниночка «ученицей»).

Еще тогда все взрослые во дворе говорили, что из рассудительной и серьезной, умеющей командовать Тони Трехиной непременно выйдет педагог.

А сама Трехина педагогом стать решила лишь в прошлом году. И уж, конечно, педагог из нее получится замечательный!

«Уж будьте покойны, — говорила она, — педагогических способностей у меня побольше, чем у некоторых педагогов. Во всяком случае, у меня на уроках руки дрожать не будут».

Последнее относилось к Ирине Осиповне.

Трехина и Ниночка сидели на первой парте и видели, как у Ирины Осиповны дрожали пальчики, когда она, начиная урок, раскрывала классный журнал.

А вот позавчера Ирина Осиповна вместо пятерки Коле Чижаковскому поставила на журнальной странице напротив его фамилии кляксу.