— Вот-вот! Так и знала, что на меня будешь сваливать! Так тебе с отцом и надо! Умнее будете. Не будете себе друзей на каждом шагу заводить, чемоданы на ключ запирать будете…

Внезапно отворилась дверь, и в комнату важно вплыла тетка Поля. Она несколько секунд, заложив руки за спину, стояла на пороге торжественная и величественная в своем ослепительно красном халате, похожем на королевскую мантию, потом с победоносным видом, как трофей, подняла над головой коричневые туфельки с лакированными бантиками.

— Ну, что я вам говорила? Что я говорила, а? Я же говорила, что из нее растет пропащий человек! Мать бы в гробу перевернулась, если б узнала!.. Слышу, у вас шумят: «Пропажа, украли!». Ну, думаю, не иначе, как она! Перерыла ее вещи, и вот! Пожалуйста!

Все, что было потом, казалось Лиде происходящим в каком-то тумане. Она помнила, что, пытаясь оправдать Женьку, цеплялась за чей-то рукав и лепетала о том, что Женька тут совсем не виновата, потому что эти туфли Женьке дала она, Лида…

А потом она увидела Женьку!

Лида не видела, когда Женька вошла, она увидела ее молча стоящей посреди комнаты, спиной к ярко освещенному окну. Поэтому выражение Женькиного лица нельзя было разглядеть.

— Постой! — закричала Лида, бросаясь к Женьке. — Постой! Не ходи сюда, Женька! Не ходи! Подожди минуточку!

— Нет! — твердо сказала тетка Поля и крепко ухватила Женьку за руку. — Нет! Пусть не уходит! Пусть скажет, что это она!

— Тогда скажи им честное пионерское! — крикнула Лида срывающимся голосом. — Скажи честное пионерское! Под салютом! Скажи, что это не ты взяла часы!..

Тогда Женька молча покачала головой и протянула Лиде на ладони какой-то небольшой предмет, завернутый в носовой платок.

— Что это? — спросила Лида и испуганно отдернула руку: ей показалось, что в свертке бьется что-то живое.

Она взяла сверток, осторожно развернула.

Это были часы Ефимова. Они шли!

«Так-так-так! — отбивали они время, как живое маленькое сердце. — Вот так-то, так-то, так!»

С базара Женька возвращалась поздно: уже начинало смеркаться. Обычно она никогда не подсчитывала выручки, а сегодня, пристроившись прямо на земле за молочным ларьком, подсчитала все до копеечки. Потом пересчитала еще раз. Это потому, что она не очень торопилась домой: буря, бушевавшая у них в доме целых два дня, еще не совсем утихла.

«Я знаю, я знаю, почему она их починила! — кричала Лида матери в разгар бури, захлебываясь слезами. — Вы ничего не знаете, а я знаю! И не смейте Женьку трогать!» «И я знаю, — отвечала ей мать. — Сломанные часы у нее никто, конечно, не купил бы. Вот она и отдала их в починку. А увидела, что спохватились, и вернула». «Не поэтому! — кричала Лида. — Вовсе не поэтому! Они были мертвыми… Вот почему! Нам самим их давно нужно было починить. А мы не догадались! А она догадалась! Если вы Женьку тронете, я к Вере Петровне пойду! И к директору! Я в газету напишу! Вы же не знаете Женьку! А я знаю! Я ее разгадала! Она хорошая, умная, храбрая!.. По-моему… по-моему, она даже на Ефимова похожа!.. Когда вихор на лоб падает!»

Пересчитав выручку, Женька завернула деньги в носовой платок, поднялась с земли и, приминая босыми ногами пожухлую подзаборную траву, медленно поплелась домой…

Во дворе ее ждала Лида.

— Ну? Что? — угрюмо спросила Женька, остановившись у крыльца.

— Босиком! — горестно воскликнула Лида.

— Я заявление напишу, — хмурясь, ответила Женька.

— Врешь! Не напишешь!

«Верно, — подумала Женька. — Не напишу».

— Ты фотографию-то береги, — сказала она тихо. — И часы береги. Родственники-то, может, найдутся.

— Я берегу, — немного обиженно ответила Лида.

— И заводи их, — добавила Женька. — Пусть тикают…

— Хорошо, — согласилась Лида. — Пусть тикают…

Она сунула Женьке в ладонь скомканную рублевку.

— Что это?

— Деньги. Возьми. За починку. Чтобы тетя Поля не ругалась, что ты на наши часы деньги истратила. Остальные завтра отдам. Завтра папа приезжает…

— Женька! — раздался в сенях голос тетки Поли. — Ты Шлепкиным молоко-то не отнесла еще?

«Вот еще, — почему-то совсем не сердито подумала Женька. — Носится, носится эта Шлепкина со своим бидоном целый день, а молоко все-таки мне таскать приходится».

Она взяла на кухне приготовленную теткой бутылку молока и снова вышла на улицу.

У калитки постояла немного.

В окнах домов уже загорелись первые огни. В небе — первые звезды.

Отсюда, с земли, звезды казались далекими и холодными, но Женька-то знала: они умеют быть теплыми и ласковыми и, если понадобится, спустятся пониже, к потолку Женькиного дома. Чтобы утешить Женьку.

Звезды мерцали и подмигивали Женьке, и Женька с грустной гордостью подумала о том, что, пожалуй, все-таки зря она откромсала вчера свой вихор, делающий ее похожей на отца… Зря!

Потому что завтра в дом на Орловой улице приезжает Лидин отец, старый друг Ефимова, а вихор-то ведь у Женьки все равно вырастет… Уж никуда от этого не денешься!

Ни-ку-да!

Рассказы

Маленькие домики Затона утонули в пышных сугробах снега. Снег лежит ослепительно белый, вспыхивая яркими колючими искрами.

Подруги вышли на улицу с лыжами в руках. Миновав тихую затонскую улицу, девочки свернули в переулок и по укатанной лыжниками дороге стали подниматься на высокую гору, с одной стороны круто спускавшуюся к Волге.

Лене никогда не удавалось съехать благополучно с вершины горы на заснеженный волжский лед. Доедет до середины пути и — хлоп в снег!

— Можно подумать, что ты нарочно падаешь, — сердилась Зоя.

Лена молчала — на такой крутизне все равно упадешь, так уж лучше падать по собственной инициативе.

Не успели девочки подняться на вершину, как Лена обрадованно вскрикнула:

— Наше место заняли!

На вершине горы стоял, опершись на лыжную палку, словно ожидая кого-то, юноша в черной тужурке и меховой шапке-ушанке. Он быстро обернулся, и девочки узнали своего одноклассника Игоря Белолипцева. Он весело помахал им лыжной палкой и что-то крикнул.

Зоя сейчас же встала на лыжи и, легко оттолкнувшись палками, побежала к нему. И вот они уже оба стремительно несутся на лыжах вниз — к ледяной волжской глади.

Лена долго стояла на вершине горы и смотрела на Игоря и Зою, которые про нее совершенно забыли. Наконец ей стоять надоело. Она села на снег, удобно подобрав под себя ноги.

Почему-то вспомнилось, как мать часто говорила:

— И в кого ты только, Ленка, уродилась? До сих пор Танюшке в куклы помогаешь играть. И ни красоты в тебе нет, ни характера, — и мать вздыхала.

Лена тоже вздыхала, глядя на себя в зеркало. Глаза зеленые, лицо круглое, как лепешка, нос тоже круглый, на лбу вихры.

И характера нет.

Очень плохо, наверно, когда тебе уже пятнадцать лет, а у тебя не выработался еще свой собственный, самостоятельный характер…

На рукав пальто медленно опускались мелкие снежинки. Глядя на них, Лена думала: «От слова «снег» образовались слова «снежный», «снежинка», «снегурочка» (она любила гадать-отгадывать, как получились те или иные слова). А слово «рукав» произошло от слова «рука»…

Лена спрятала руки поглубже в рукава пальто и зевнула с очень равнодушным видом, хотя ей давно уже хотелось запустить снежком в широкую спину Игоря.

Игорь, по мнению всех девочек в девятом «А», был «очень симпатичным». Его темные волосы такими аккуратными, ровными волнами лежали на голове, что, когда он впервые появился в классе, рыженькая Саша Коржик бесцеремонно спросила:

— У тебя что, завивка?

Лена ненавидела Игоря. Ненавидела из-за Зои. Зоя была ее подругой. Самой лучшей, единственной, законной. Вот именно, — законной, потому что они сидели за одной партой с первого класса, всегда вместе учили уроки, возвращаясь из школы домой, шли вместе, а теперь… А теперь идут они из школы не вдвоем, а втроем (ему, видите ли, «по дороге», хотя живет он совсем не в той стороне, где живет Зоя), и на узенькой очищенной от снега полоске тротуара затонской улицы для троих не хватает места — Лена каждый раз плетется сзади…