В ходе наших бесед в Александрийской тюрьме Эймс сказал мне, что Моторбоут информировал ЦРУ о сотруднике государственного учреждения США, работавшем на КГБ.
— Моторбоут рассказал мне, что в правительстве США проник шпион, — сказал Эймс. — Этот человек — гражданин США. Его завербовали болгары, а потом отдали КГБ для дальнейшей работы.
— Называл ли Моторбоут имя этого шпиона?
— Моторбоут сказал, что знаком с парнем, который его обрабатывал. Тот сообщил ему, что завербовал одного американца, который занимался тем-то и тем-то в таком-то месте, и что дело было передано в КГБ. Это была самая настоящая вербовка, — сказал Эймс.
— Что значит "тем-то и тем-то"? Говорил ли вам Моторбоут, где конкретно работал этот правительственный чиновник?
— Да, но я лучше промолчу об этом.
— Но почему? Это же старое дело, верно?
— Насколько мне известно, Управлению так и не удалось вычислить этого человека. У него под наблюдением находятся несколько подозреваемых, и оно знает, что вербовка состоялась, но дело остаётся открытым. Это все, что я могу сказать.
— Вы имеете в виду, что сейчас, в 1994 году, где-то все ещё работает сотрудник госучреждения США, которого контролируют русские? Такой же, как вы, шпион действует в ЦРУ, ФБР, Белом доме или Бог знает где ещё?
— Так… Я не должен говорить лишнего. Я знаю, что он все ещё активен.
В начале 1996 года я встретился с несколькими офицерами ЦРУ и передал им все, что узнал об агенте Моторбоут. В то время ЦРУ неофициально попросило меня не публиковать информацию, которая могла бы раскрыть этого агента. Мне предложили представить его выходцем из Чехословакии и сказали, что если я опубликую какие-нибудь подробности о Моторбоуте и его встречах с Эймсом, то поставлю под угрозу жизнь этого агента. Это показалось мне странным, учитывая то, что, если верить Эймсу, он уже сообщил имя Моторбоута русским. Я высказал свои сомнения. "возможно, КГБ по разным причинам решил не информировать о нем болгар", — ответили мне. Если ЦРУ не хотело, чтобы я раскрыл тайну личности Моторбоута, он, очевидно, был все ещё жив и не разоблачён. Я сказал ЦРУ, что не буду публиковать подробную информацию о Моторбоуте, напишу лишь, что он был болгарином. Также я собирался написать, что он предоставил ценную информацию Управлению во время антикоммунистического переворота в Болгарии.
Затем я объяснил, почему считал это необходимым. Если я намеренно введу читателей в заблуждение, упомянув о том, что Моторбоут из Чехословакии, а потом общественность узнает правду об этом агенте, читатели могут усомниться в правдивости всей моей книги. Тогда мне предложили указать, что он из восточной Европы. Я отказался. Тот факт, что у ЦРУ был ценный источник в Болгарии и что этот источник просил Управление помочь в свержении коммунистического правительства, не представлял собой никакой ценности. Я спросил у офицеров ЦРУ, правда ли то, что мне сказал Эймс о "внедрении агента в правительство США". Они уклонились от ответа.
Как сообщил мне Эймс, после его встречи с Моторбоутом Джек Девин попросил его распорядиться, чтобы Моторбоута отвезли на конспиративную квартиру для допроса.
— Я категорически возражал против этого, — сказал Эймс. — Это было слишком рискованно для Моторбоута… Я сказал: "Джек, тебе придётся приказать мне встретиться с ним, потому что, я думаю, это небезопасно". На это Девин ответил: "По-моему, игра стоит свеч", сел и настрочил справку для дела, где указал, что я был против, но сделал это по его приказу.
— Должен признаться, я оказался в нелепой ситуации, — сказал Эймс. — Представьте себе: я, шпион КГБ, допрашиваю болгарина, рассказывающего мне о гражданине США, который работает в правительстве и находится под контролем КГБ. У меня было довольно странное ощущение.
По словам Эймса, позже он передал всю информацию, которую узнал от Моторбоута, в КГБ.
— Это было всего через пару дней после моего горячего спора с Джеком Девином, когда я с пеной у рта доказывал, что мы подвергаем Моторбоута риску. КГБ же я спокойно выложил все, что знал об этом агенте. Могу только сказать, что во время спора с Девином я искренне беспокоился о безопасности Моторбоута. Это лишний раз говорило о чудовищном раздвоении моей личности.
Во время их последней встречи в Риме Алексей Хренков передал Рику записку на девяти страницах. Она содержала подробные инструкции о том, как Эймс будет связываться с КГБ после возвращения в Штаты. КГБ также дал Рику очередное поручение, попросив его назвать имена шпионов ЦРУ или ФБР, которым удалось проникнуть в КГБ, ГРУ или советское правительство. Кроме того, Эймса попросили перечислить сотрудников ЦРУ или ФБР, которых, по его мнению, можно было завербовать. "На десерт" он получил финансовый отчёт. "Дорогой друг… В общем и целом на ваше имя переведено 2705 тысяч долларов США". Из этой суммы Эймс получил 1 081 811 долларов 51 цент. Остаток хранился на счету в московском банке. КГБ уведомлял его, что Рик будет получать 300 тысяч долларов в год, помимо отложенных для него денег. Рику передали три цветные фотографии, сделанные "полароидом". "На этих снимках запечатлён прекрасный участок на берегу озера, который теперь принадлежит вам", — гласила записка. Ему было сказано, что, если он решит покинуть США и поселиться в России, этот участок — идеальное место для строительства дачи. Письмо заканчивалось словами: "Желаем удачи!"
Хренков попросил Рика после просмотра уничтожить записку и фотографии, но он этого не сделал.
— Я сохранил эту чёртову записку и снимки… Не спрашивайте почему… Я чувствовал, что КГБ по-настоящему хорошо ко мне относится, и мне не хотелось сжигать письмо с фотографиями.
Перед возвращением в Штаты Рик ещё раз съездил в Цюрих, чтобы положить на счёт 300 тысяч долларов — свой первый годовой заработок. 20 июля 1989 г., когда он, Розарио и Пол вернулись в Вашингтон, в аэропорту их встречала Диана Уортен. Они спросили, не возьмёт ли она на хранение несколько чемоданов. Через несколько дней Эймсы улетали на месяц в Боготу, где планировали провести отпуск. Уортен охотно забрала к себе багаж и как-то вечером пригласила их на обед. Ещё ни разу она не видела, чтобы Рик был так хорошо одет. Розарио тоже красовалась в шикарном вечернем платье. Но несмотря на дорогую одежду, ей показалось, что Рик и Розарио ничуть не изменились. Лишь в сентябре 1989 года, когда они вернулись из Боготы, Уортен бросилось в глаза их новообретённое богатство.
Однажды Розарио зашла к Уортен со списком домов, один из которых они с Риком собирались приобрести. Уортен заглянула в список. Каждый стоил более полумиллиона долларов. "Я предположила, что им удалось скопить деньги за границей, где не нужно было платить за квартиру", — сказала Уортен позже.
Розарио пожаловалась на волокиту, с которой им пришлось столкнуться, чтобы вывезти своих слуг из Италии в Соединённые Штаты. Речь шла о пожилой паре филиппинцев, которые жили с ними в Риме.
— Сейчас они отдыхают на Филиппинах, а мы тем временем решаем их проблемы с иммиграционной службой. Видите ли, им был нужен отпуск… А нам когда отдыхать? — возмущалась она.
— Надеюсь, вам не пришлось оплачивать их поездку домой, — пошутила Уортен.
— Разумеется, пришлось, — отозвалась Розарио. — в наше время по-другому не бывает.
Купив дом, Рик и Розарио пригласили Уортен его осмотреть. Это был двухэтажный особняк с пятью спальнями на Норт Рэндольф-стрит в Арлинггоне, который до этого принадлежал одному юристу. Он обошёлся Эймсам в 540 тысяч долларов.
— Боже мой, — воскликнула Уортен, которой дом показался огромным. — Зачем вам такая громадина? вы собираетесь поселить на первом этаже семью из десяти человек?
Розарио даже не улыбнулась.
Несмотря на вялую работу Рика в Риме, по возвращении в штаб-квартиру он получил ещё одно солидное назначение. Позже никто не сможет вспомнить, кто именно был ответствен за то, что Рик стал руководителем отделения Западной Европы отдела СВЕ. К тому времени Бертон Ли Гербер уже заведовал отделом Европы, а его бывший заместитель Милтон Берден возглавлял отдел СВЕ.
