Во время своего пребывания в Москве я предпринял попытку найти письмо, которое 16 апреля Эймс передал Андросову, тем не менее в КГБ отказались мне его показать. Пока оно вновь не объявится, невозможно наверняка утверждать, что же именно тогда произошло. Следовательно, нам остаётся лишь строить догадки на сей счёт. Я упомянул здесь об этом факте лишь потому, что некоторые федеральные агенты уверены, что дело обстояло именно так. Есть несколько причин, почему Эймс мог поступить так, как рассказывает Черкашин. Эймсу было известно, что самое опасное время для шпиона — это первая попытка вступить в контакт. Также он знал, что в апреле 1985 года у ЦРУ И ФБР в советском посольстве был по крайней мере один информатор. Эймс не мог заранее предугадать, кого он встретит, зайдя в посольство. Также он не мог знать, какие слухи поползут по посольству после его ухода. Ему было просто необходимо заставить КГБ поверить в то, что в посольстве орудует шпион ЦРУ. В противном случае о его визите мог узнать Мартынов. Лучшим способом обеспечить собственную безопасность для Эймса было сдать Мартынова, прежде чем тот сообщит ЦРУ о новоявленном предателе.
Когда я передал Эймсу слова Черкашина, тот ответил: «Черкашин ошибается. В моем первом письме речь шла только о двойных агентах. У меня нет причины лгать. В конце концов, я же признал, что раскрыл личности Мартынова и Моторина позднее, в июньском письме. А первое письмо было частью запланированного мною мошенничества».
И все же некоторые федеральные следователи уверены, что у Эймса много причин для искажения правды. «Он хочет заставить нас поверить в то, что случайно вляпался в шпионаж, ну, знаете, что его там куда-то затянуло, — сказал сотрудник ФБР, знакомый с делом Эймса. — Тем не менее он сразу же сдал Мартынова и Моторина. Это просто жуть, парень: все равно что приставить им к виску дуло».
После допущенной мной оплошности Черкашин вновь продолжил свой рассказ о том, что произошло с того момента, как Эймс изъявил желание стать шпионом. «Сразу же после того, как охранник принёс Андросову письмо, он вызвал меня к себе в кабинет. Мы немедленно решили, что этот Рик Уэллс является очень важным источником и действительно работает в ЦРУ».
— А почему вы были так в этом уверены? — спросил я.
— Да потому, что он назвал март… э… — Черкашин осёкся, прежде чем успел полностью выговорить имя. — Скажем так: письмо содержало достаточно информации, чтобы мы поняли: его написал некто, занимающий в ЦРУ высокий пост и готовый с нами сотрудничать.
Черкашин и Андросов держали письмо Эймса в тайне от всех остальных сотрудников посольства. Вскоре Черкашин улетел в Москву, чтобы лично вручить письмо Крючкову.(время поездки Черкашина до конца не уточнено. ПО словам Эймса, перебежавший на сторону ЦРУ сотрудник КГБ Виталий Юрченко сообщил ему, что шеф контрразведки в Вашингтоне (Черкашин) улетел в Москву в апреле. Это означало, что в посольстве произошло что-то важное. Черкашин тоже говорит, что вернулся в Москву «сразу же, как получил письмо" (от 16 апреля). Однако по документам ФБР и таможенной службы США выходит, что Черкашин не покидал Соединённые Штаты до 20 мая. Вернулся он 31-го. (Прим. авт.)
На встрече также присутствовал один из заместителей Крючкова — генерал-лейтенант Вадим Кирпиченко. Позже Крючков и Кирпиченко нанесли визит Виктору Чебрикову, председателю КГБ. Даже несмотря на то, что Крючков являлся начальником Первого главного управления, он не обладал полномочиями на изъятие из средств военно-промышленной комиссии сумм более 10 тысяч долларов без предъявления письменного объяснения, как он собирается зги деньги использовать. В то время в Советском Союзе запрещалось тратить иностранную валюту. Военно-промышленная комиссия была единственной организацией в Москве, обладавшей доступом к валюте в больших количествах. Чебриков же, как председатель КГБ, имел право взять 50 тысяч долларов для Эймса, не вызвав ни у кого дополнительных вопросов. Позднее мне сказали, что Чебриков, Крючков и Кирпиченко договорились держать всю информацию об Эймсе в строжайшем секрете. За девять лег, что Эймс шпионил на КГБ, его настоящее имя было известно лишь семи офицерам КГБ.
Также было решено, что «вести» Эймса из Москвы будет Кирпиченко, обладавший большим опытом в осуществлении наиболее секретных операций КГБ. В начале 60-х Кирпиченко был связан с Сами Шарафом, директором разведслужбы Египта. Кирпиченко дал Черкашину исчерпывающие инструкции о том, как вести себя с Эймсом. Москва позаботится обо всем. Никто в резидентуре не должен знать ничего существенного об Эймсе. И никому не разрешается знакомиться с текстом донесений, которые могут в будущем от него поступать. Это относилось также к Андросову и Черкашину, несмотря на их высокие должности. Поскольку Эймс уже вступил в контакт с Сергеем Чувахиным, было решено, что роль посредника, хотя он и не имел никакого отношения к КГБ, надлежит выполнять именно ему. Так будет лучше для КГБ, объяснял Кирпиченко Черкашину, поскольку никто не заподозрит, что Чувахин вовлечён в тайную деятельность спецслужб. Чувахину запрещалось обсуждать во время совместных завтраков с Эймсом что-либо, кроме мировой политики в рамках обычной застольной беседы. Черкашину вменялось в обязанности готовить в посольстве пакеты от КГБ. Деньги и задания должны были присылаться из Москвы диппочтой. Черкашин отвечал за сохранность денег и бумаг до того момента, как Чувахин отправится на ленч с Эймсом, где они произведут обмен.
Как только Черкашин вернулся в Вашингтон, он вызвал в свой кабинет Чувахина. «Я сказал Чувахину, что мы хотим, чтобы он согласился встречаться во время ленча с Риком Уэллсом. К моему огромному удивлению, он категорически отказался. Он заявил мне: "Я не сотрудник КГБ. Пусть эту грязную работу выполняет один из ваших". Я не знал, что мне делать дальше». Черкашин отравил телеграмму Кирпиченко. Через некоторое время усмирённый Чувахин явился в кабинет Черкашина.
17 мая Эймс вновь пришёл в советское посольство. Его провели в конференц-зал для личной беседы с Черкашиным.
«Эта встреча была необходима по одной лишь причине, — позднее объяснял Черкашин. — Крючков не собирался отдавать 50 тысяч долларов какому-то американцу, прежде чем тот не поговорит с человеком из КГБ. Если бы все это оказалось хитрой ловушкой, то крайним был бы я». После того, как они встретились, Эймсу заплатили 50 тысяч.
В тот же день, 17 мая, из московской штаб-квартиры КГБ была отправлена сверхсекретная телеграмма Олегу Гордиевскому в Лондон. Гордиевскому сообщалось, что он должен срочно прибыть в Москву и ознакомить Чебрикова и Крючкова с «состоянием дел в английской внешней политике». Гордиевский тайно шпионил на МИ-6 в течение девяти лет и ни разу за это время не получал телеграммы с приказом вернуться домой. «Она была написана в спешке, — позднее сказал мне Гордиевский в Лондоне. — Ещё более подозрительной мне показалась мысль о том, что Чебриков желает обсудить со мной вопросы внешней политики Англии. Чебриков ничего не знал о внешней политике и никогда ею не интересовался. Я спросил себя: «Что стоит за этой телеграммой?» На следующий день из Москвы поступила еще одна. Она уже была «приглажена», и в ней содержался список тем, которые Чебриков хотел обсудить. И там уже не было ни слова об английской внешней политике».
Гордиевский связался со своим руководителем в МИ-6. «Как вы думаете, может, у них что-то на меня есть?» — спросил он. «мой начальник согласился, что телеграмма подозрительная, но при этом заверил, что меня никак не мог выдать «крот», работавший внутри МИ-6, — рассказывал Гордиевский. — О моем существовании знали лишь несколько человек в верхушке британского правительства».
Воскресным утром 19 мая Гордиевский приземлился в аэропорту Шереметьево и сразу же почувствовал: что-то не так. Он увидел, как офицер таможни снял телефонную трубку и сообщил о его прибытии. Такого раньше не случалось. Когда Гордиевский добрался до своей квартиры, то, ещё не открыв двери, понял, что там был обыск. Он и его жена Лейла обычно запирали квартиру только на два замка, но на этот раз кто-то запер все три. На следующее утро Гордиевского отвезли в Первое главное управление, расположенное в Ясенево. Его препроводили в пустой кабинет и сказали, что срочная встреча с Чебриковым и Крючковым откладывается на неопределённое время. Прошла неделя. Никто с ним не разговаривал. За ним постоянно следили. Как Гордиевский и предполагал, КГБ дожидался, пока он вступит в контакт со своими британскими связниками. В субботу один из заместителей Крючкова, генерал КГБ Виктор Грушко пригласил Гордиевского перекусить на своей даче. В то время, как они ели сандвичи и пили армянский коньяк, со второй бутылкой прибыли два офицера из Управления КГБ, отвечавшего за поимку «кротов». «в бренди был добавлен наркотик, поскольку, выпив, я превратился в совершенно другого человека. Я начал болтать без умолку, не в силах контролировать собственные слова». Два человека, допрашивавшие Гордиевского, забросали его вопросами, а затем предъявили обвинение в шпионаже на британскую разведку. Ему дали чистый лист бумаги.
