— А через одного! — весело гнусит трубка. — А вы не партийку ли нам предлагаете, русский коллега?

— С удовольствием бы, да недостойный я вам партнер. Рука у меня резиновая. Каучуковая…

Дает намек: не только, мол, передергивать, а даже тасовать по-людски не могу.

— Тогда действительно… — посочувствовала трубка. — С резиновой — неискусно. К чему же тогда разговор ваш затеян?.. По… Погодите-ка, — всхрапнула трубка. — Вы не про карты ли в крокодиловом чемодане?..

— Есть такой трофей.

— И череп цел?!

— И череп и прочая кость.

— Пфух… Пфух.. — заотпыхивались на том берегу. — Магомет с плеч… То есть гора к Магомету, надо сказать. А мы уже всех собак собирались…

— А чьи карты? — интересуется комендант. — Штабные, музейные или шулера ловите?

— Тсссс… — испустила дух трубка. И далее — чуть слышок: — Вы про шулера иносказанием, пожалуйста… Зашифрованно… Ши-ши-ши, шу-шу-шу… Сделайте на шлагбаум распоряжение — он и будет владелец.

— Чин, значит. Шишка, — притиснул трубку левшой комендант. Потом снова поднял ее и отдал распоряжение на зональный пропускной пункт:

— Этого помимо утрешней заявки оформить.

Расспросил ребят, где найден чемодан, в какое время, почему вскрыт оказался.

— Думали: мина-«сюрприз», — защебетал Кондрашечка. — Неужто нести непроверенный. У вас и так вон рука…

— А что рука? — как-то озорновато глянул на него комендант. — Рука — кок-сагыз[1].

После этого открывает свой сейф, достает оттуда парочку белых перчаток и опять же к Кондрашечке:

— Помоги-ка вот мне обмундировать ее. Впервые в белых перчатках воюю. Какую-никакую парадность блюсти приходится.

«Парадность! — усмехнулся Костя. — Знаем мы эту парадность! «Вервольфа» замертво… Не пикнул, сказывают».

С этой мыслью и подступил:

— А удар, товарищ майор… Удар этим коком-сагызом вы можете нанести? Говорят — из одуванчика сделан?..

Молодежь. Не понимают еще, что калеченому человеку про его калечество… Ущербляет всегда. Константин на «вервольфа» нацеливал, а выстрелилось по медведю.

Стоял тот со сморщенным пыльным носом полуфронтом к дверному проему. Чучело. В лапах у него держался иссохший и тоже уже изветшавший пчелиный сот. По замыслу бежавшего прежнего домовладельца вроде бы меду входящему гостю он предлагает откушать или бы сладкую жизнь предсказывает.

— Удар, говоришь? — заприщуривался на Михайла Ивановича комендант. — Из одуванчика, говоришь?

С этими словами подходит к медведю и настораживает поперек поясницы изобиженную свою правшу. Схватился здоровой рукой за резиновое запястье и — наоттяг его, наоттяг. Какие-то пружины под рукавом заворчали, крепежные ремни на локтю заскрипели, а он наоттяг все ее, наоттяг. Вроде бы на боевой взвод ставит. Дотянул до возможных пределов и отпустил. Сагыз в белой перчатке — ровно молния воссияла. И… гром! Мишутки на постаменте как не бывало. Пылища на весь кабинет взвилась, моль на крыло взлетела… Стеклянный медвежий глаз от трех стен срикошетил — волчком теперь на полу поет.

— Вот так… наши одуванчики, — погладил перчатку комендант. — Выставьте его вон от меня, — сробевшим парням на простертого Мишу указывает. — Двум медведям в одной берлоге не жить, — посмеивается. — Я тут некоторым военным срок гауптвахты определяю, а он, душа, меду подносит.

— Уставов не изучал, — продлил комендантову мысль сын полка.

Приподняли парни медведя и вот так, по-шутливому да по-хорошему, и разошлись.

Разошлись — забавляются. На постамент опять же медведя восстановили, окуляру ему наладили. «Во что бы еще поиграть», — размышляют. Солдат — он ведь, часом, дитя. Немецкую каску рогатую на башку ему уравновесили, метлу с белым флагом в лапы пристроили.

— Парламентером, Михайла Иванович, назначаетесь. Союзника мы вам поручаем встречать.

У коменданта и окна настежь. Суточники с гауптвахты пыль выгоняют, моль настигают, пол протирают. С полчаса не прошло — вот она, глядь, и машина с американским флажком. Притормозила за колючими кустами-шпалерами, и двигается по направлению Михайлы Ивановича с пузатой портфелью в руке владелец утерянных карт и костей. Такой громоздила мужик, что в самую пору бы вживе с этим медведем бороться. Румяный, упругий, лобастый — само заглядение союзничек. По званию американский майор. Танкисты примолкли, откозыряли. Он тоже — взаимно. Увидел медведя во фрицевой каске, с метлою и флагом меж лап — улыбку изобразил.

— Капитуляц? — танкистам союзнически подмигнул.

— Безоговорочная! — Кондратко ощерился. — Полны штаны…

— Э-э… Можете продавать мне эта фигура? — оглядел союзник танкистов.

— А что давайт? — потер троеперстие сын полка.

— Если вы есть хозяин на этот медведь?..

— Еще бы я не хозяин! Я на нем воду возил… Сено сгребал… В одной церкви крестились, — добавлял озорства Кондрашечка.

Танкисты смеются.

Союзник открыл тогда свой пузатый портфель и преподносит Кондрашечке пару бутылок каких-то вин:

— Выпивайт по маленька.

— А куда вам скотинку прикажете? — обтиснул горлы бутылкам «медвежий владелец».

— Там… Машина, — кивнул на колючую заросль союзник. — Там Джим…

В последний момент комендант на крыльце появился. Кондрашка к танкистам за спину. Сникнул, укрылся — велика ль тень ему, прокурату, нужна. Военачальники представились, поздоровались, ушли в кабинет.

— Давайте его в машину скореича, — пнул медведюшку в окорок начинающий бизнесмен. — Пусть везут остатнюю моль в свою зону.

И тут произошла у них еще одна удивленная встреча.

Шофером-то у союзника — негр! Черный, как головешка. Или как крага танкистская. Глаза на ребят вызвездил, зубы что твой млад месяц сияют, губоньки за три приема не обцелуешь…

Кондрашечка и про медведя забыл.

— Угнетенный, а улыбаешься… — оторопел он на первый момент. А оторопь отошла, озирнулся с бутылкой, как с курой ворованной. — У кого, ребя, ножик со штопором есть? — шепоток испустил.

Ну… Штопору как не найтись!

Ввинтил Кондратко его по заклепку, поднатужился — всхлипнуло, ойкнуло в горлышке. Огляделся опять, оценил безопасность и смущает негритянскую глотку:

— Дерябни! Оказачь маненько. Попьем, поворотим, в донушко поколотим, век себе укоротим, морду искосоротим, — заприпевал.

Негр отрицается.

— Ты, может, подозреваешь — отравленное? — вывел догадку Кондрашечка. — Подозреваешь, может?! Гляди тогда, мать твою кочеты!!

Развернул бутыль донцем к солнышку, и загулял, загулял повдоль шеи востренький, как соловушкин клюв, кадычок.

Отдышался. Отнюхался атмосферой. Глаза на место установил.

— Не хватало еще, чтобы пролетарь пролетарью яд подносил, — укоризну свою негру высказал. — Да я лучше сам восемь раз отравлюсь! Видел? Без трепету!!! Лопни моя кишка… Рвани для обоюдности?! — подсунул опять негру горлышко. — Интересно, пробросит тебя в румяны… черного…

По негру стало видно — колеблется негр.

А сын полка, ну… себя превосходит:

— У нас сам Пушкин от вашего негритянского колена примесь имеет. Позавчера на концерте артист евоную песню пел:

— Во, как призывал! Свечи тухнули!

Обкуковал-таки, прокурат! Вдохновил негра.

Ничего. Без особого содроганий выпил. Остатнюю даже слезинку с лиловой губы подлизнул.

— Вот что значит — понятливую девку учить!! — соколком оглядел сослуживцев своих сын полка.

— Умри! Идут!! — даванул ему пальцы Костя.

Танкисты опять в позвоночники хрустнули, грудью взреяли, ладонь к шлемам… Кондрашечка за их спинами той секундою белым флагом медведюшку застелил.

Распрощались военачальники.

Комендант к себе воротился, ну а Косте с Кондратьем обратно на патрулирование надо идти. Час какой-то остался — и смена. Прямо от комендатуры косячок танкистов в одной гурьбе с ними тронулся. Про карты идет разговор, про череп…