Уже восемь часов вечера, но ни мужа соседки, ни отца все нет и нет.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала Элфи, вставая из-за стола. — Больше не могу уже ждать, пойду домой.

Дома пришлось немного постоять у двери, потом пришла семья. Дунди бросилась к ней, протянув ручонки. Дядя Шандор похвалил Элфи, что она вовремя пришла домой, и спросил, как поживают дед и бабка.

В школу танцев ходят и моложе Элфи и гораздо старше ее. Есть даже несколько мальчиков в коротких штанах, в прошлом году окончивших восьмой класс, но среди записавшихся девушек можно встретить и постарше Элфи. Правда, приходя сюда, они вроде бы стыдятся того, что до сих пор не научились танцевать. Иначе почему же они так краснеют или пугливо озираются, словно их в любую минуту могут поднять на смех? Именно к числу таких и принадлежала та девушка, которую Элфи видела на танцах впервые. Эта одних с ними лет девушка ходила на курсы, по-видимому, отнюдь не потому, что безумно любила танцы. Скорее всего, у нее просто не было подруг и вообще знакомых. Да и одевается и говорит она, как провинциалка.

Пожалуй, действительно есть что-то комичное в том, как они во время урока ходят по кругу, сложив за спиной руки, а танцмейстер, хлопая в ладоши, отсчитывает: «Раз, два! Раз, два!..» Он невысокого роста, подвижный, обаятельный и ловкий. У него красивая жена. Когда у него урок, она обычно ждет в вестибюле. Очаровательная черноокая женщина с милым лицом; ей не больше двадцати трех лет. Особенный восторг вызывает у Элфи то, что она брюнетка.

Если Элфи когда-нибудь станет певицей, то обязательно выкрасит волосы в черный цвет. Жаль только, что глаза не научились красить в черный цвет. Даже в Америке и то, пожалуй, не умеют еще.

«Если когда-нибудь станет певицей…» Элфи наперекор всему лелеет эту мечту, хотя почти уверена в ее несбыточности. Она и прежде не особенно верила в реальность этой сказки, а дед и бабушка лишили ее даже этой чуть теплившейся надежды. Но она продолжала упорствовать. Скорее перестанет ходить к бабушке, но настоит на своем. В течение последнего времени, как заветный ларчик, хранила она в сердце свою затаенную мечту. Она знает, что ларчик пуст, и поэтому особенно боится открывать его, чтобы не убедиться в этом.

Элфи перестала ходить не только к старикам, но и на танцы. Что ее удерживало? Конечно, собственная ложь. Появляться там — значит, оказаться лгуньей в их глазах. Ей хотелось, чтобы словам ее поверили. Что особенного, если она и солгала, будто учится петь? Кому какое дело? Другие тоже лгут. Каждый, чтобы скрасить свою жизнь, обманывает самого себя.

Но раза два она все-таки ходила в школу танцев, поскольку деньги были уплачены вперед. Но потом она совсем утратила интерес к ним, скучала там. С Арпадом так ни разу и не довелось встретиться. Конечно, она не из-за этого скучает, ведь он ее совсем не интересует. В самом деле не интересует. А все же… скучно. Очень скучно! Почему? Вместо ответа можно лишь развести руками или пожать плечами.

Несколько месяцев школа танцев казалась ей раем, однако потом от восторженного чувства не осталось и следа. Где искать причину столь странной перемены в ее настроении? Может быть, главный виновник — осень? Ведь когда идет дождь, завывает ветер, все вокруг кажется унылым и неприветливым. Достаточно взглянуть в окно, как тебя охватывает грусть. Затем наступает весна, и человек счастлив уже от одного того, что может распахнуть окно. Вслед за осенью и зимой обязательно приходит весна, независимо от того, сделал ли человек для этого что-нибудь или только ждал. Может быть, и счастье вот так же придет само собой в свое время?

Вряд ли. Но мы все же строим себе воздушные замки.

Когда она ходила в школу, надеялась, что счастье непременно придет, стоит лишь стать взрослой, поступить на работу в парикмахерскую и в школу танцев. Теперь видит его в том, чтобы мама стала петь на радио, а со временем и она сама. Теперешняя ее надежда более шаткая, недосягаемая и призрачная, чем прежняя. И тем не менее она, по-видимому, ждет ее осуществления терпеливее. Это объясняется, пожалуй, тем, что чувствовать себя несчастной все больше входило у нее в привычку. Даже в романах и то пишут о невозможности достигнуть счастья, о том, что жизнь человека — это бесконечное ожидание чего-то и сплошные разочарования. И так бывает не только в романах. Взрослые тоже ждут чего-то другого, главного в жизни. Мама — того, чтобы петь на радио. Тетя Мици, жена отца, — чтобы когда-нибудь выиграть очень много денег на скачках. Чего ждет отец, Элфи, правда, не знает, но убеждена, что и он на что-то надеется. Дядя Шандор, например, не перестает верить в падение существующего строя, а когда вернется старый режим, он наймет еще двух помощников, будет зарабатывать в три раза больше, чем теперь, и меньше платить налога, разбогатеет, купит себе машину «Вартбург». Вот чего ему хочется. Ведь человек, рассуждает он, живет на свете всего один раз. Или взять хотя бы то, что он без конца повторяет о своих детях: я, мол, сделаю из них господ. А для этого нужны деньги, очень много денег.

Ни Элфи, ни мама, никто не знает, сколько зарабатывает дядя Шандор. Но одно очевидно: никто в семье не говорит так много о деньгах, как он. Надо знать цену деньгам! Он строго взыскивает с мамы за каждый истраченный филлер, учитывая ее во всем. Мальчики, если им понадобится карандаш, резинка или тетрадь, просят денег только у мамы, у отца не осмеливаются. Потому что в ту сумму, которую мама получает на хозяйство, включены и расходы на письменные принадлежности. И если, паче чаяния, что-нибудь все же случается — сорвутся ли жалюзи или раньше срока износятся подметки на ботинках кого-нибудь из малышей, — дядя Шандор, правда, особо выделяет деньги на ремонт, но прежде будет полчаса читать нотацию и жаловаться, что его хотят пустить по миру, что одному богу известно, каким трудом ему достаются деньги, ибо он один работник, а ртов много. Он, мол, работает до изнеможения, но все идет прахом и ему не выбиться из нужды, так как в этом доме не умеют экономить.

Одной только Аги удается иногда подлизаться и вымолить у отца кое-что. Например, разрешение ходить в балетную школу, денег на книгу или на подарок своей учительнице.

В этом, может быть, нет ничего дурного. Ведь бабушка тоже бережет каждый филлер. Она даже считает кружки колбасы, когда кладет их в картофельный суп. Но здесь еще можно понять, ибо старики бедны, живут на скудную пенсию да на ту малость, которую выручают от продажи фруктов из своего садика. Бабушка знает: каковы доходы, таковы должны быть и расходы. Но у дяди Шандора иной взгляд на деньги по сравнению с бабушкой. Ему всегда мерещится, будто расход превышает его доход. Он готов взбеситься за каждый, по его мнению, зря истраченный форинт, но еще больше его бесит то, что он мало зарабатывает. Он постоянно находится в состоянии внутренней борьбы. С одной стороны, его обворовывает семья, «выуживая у него из кармана» деньги, с другой стороны, его связывает по рукам и ногам государство, существующий строй. Шутка ли сказать, даже за одного работника и то приходится платить непомерно огромные налоги. Он с пеной у рта доказывает совету, что если бы ему пришлось взять еще одного или двух человек, то он бы совершенно обанкротился, что частников-де чересчур прижимают.

По вечерам он слушал передачу «Свободной Европы». Вертел ручки радиоприемника, прижимал к нему ухо и уродливо кривил лицо, потому что передачу забивал резавший ухо оглушительный треск. Мама не раз говорила ему: «Да перестань ты, у меня голова разламывается на части!» Мама терпеть не может подобного рода шумы. Но дядя Шандор не переставал. Его старший сын Шани умел настраивать лучше, чем он. Иногда отец поднимал сына даже с постели, чтобы тот настроил приемник на нужную волну. Шани почти всегда удавалось это. И, как только раздавалось: «Говорит радиостанция „Свободная Европа“, слушайте голос свободной Венгрии…», Шани корчил гримасу. Кому адресовалась эта гримаса? Кто его знает? «Свободной Европе» или отцу? Шани девять лет, и его не интересуют подобные вещи. Для него все это пустая болтовня. Если уж папе так интересно, пожалуйста, он настроит приемник, какое ему дело. Но ему совершенно непонятна та жадность, с которой отец ловит каждое слово подобных передач. Разве это может что-нибудь значить? Для Шани представляет интерес только то, что имеет колеса и мотор, способно двигаться и может быть разобрано и вновь смонтировано. Видел ли кто-нибудь такое слово, у которого были бы колеса и мотор?