Яношке было не по себе.

— Да старик мой ждет. Хочет что-то важное… То есть он сказал, чтоб я был дома к половине шестого, он хочет что-то, ну, как это… в общем, не знаю что.

— Мне тоже уходить? — спросила Эва Новак.

— Можешь и остаться… — Глаза Яношки сузились. — Здесь Дюси Биро, так что…

— Вот еще глупости! — засмеялась девочка. — Дюси Биро! Я тоже пойду домой. Все равно без тебя какое катание. Ну, пробежим еще круг, ладно?

— Давай!

— Или тебе здорово попадет? — Девочка засмеялась, но тут же почувствовала, что Яношка раздражен, и умолкла.

Они взялись за руки крест-накрест и, лихо разбежавшись, покатили.

— Черт побери! — выругался мальчик. — Когда уж я буду сам себе хозяин!

Он стиснул руку девочки, плечи их соприкоснулись. Они красиво скользили по белому льду в свете рефлекторов. Вальс все еще звучал. Мороз пощипывал их лица, они объезжали других катающихся и скользили дальше. У Эвы Новак были такие приятные, теплые руки. Яношка мизинцем гладил запястье девочки. И так хорошо было, поддерживая друг друга, мчаться по льду. Иногда от движения их лица сближались, и Яношка чувствовал нежный запах духов, исходивший от волос Эвы Новак. Он не разбирался в названиях духов, но это был очень приятный запах.

Они повернули к раздевалке.

— Тебе обязательно надо уходить? — запыхавшись, спросила Эва Новак.

Она слегка прислонилась к мальчику. Изо рта ее, когда она говорила, вырывался пар, Яношка смотрел на ее белые зубы, разрумянившееся лицо; он неуклюже привлек ее к себе, но она выскользнула, засмеялась, схватила его за руку и потянула к выходу.

— Влетит тебе дома! — звонко рассмеялась Эва Новак.

— Подожди! — сказал Яношка.

Девочка остановилась. Они стояли друг против друга, мальчик был чуть повыше, хотя оба они учились в одном классе.

— Ну? — спросила Эва Новак.

Какой-то неуклюжий парень налетел на них, Яношка чуть не упал.

— Пожалуй, лучше пойдем, — сказала девочка.

В раздевалке они сняли коньки. Было очень непривычно ступать без коньков.

Они вместе ехали в метро; Эва Новак сошла на одну остановку раньше, чем Яношка.

— Пока! — попрощалась девочка. Она подняла связанные ремешком коньки, лезвия звякнули.

— Пока! — отозвался Яношка.

Когда-нибудь я ее все-таки поцелую, думал он. Наверное, представится такой случай. Пожалуй, на катке. Когда останется — мало народу. Лишь бы не надо было вечно торопиться домой. Дома мать встретила его словами:

— Отец уже заждался. Ступай к нему.

Яношка скорчил гримасу, но мать прикрикнула;

— Чтоб я этого больше не видела!

Он сбросил куртку, шарф, перчатки. Мать подняла их с пола.

— Хоть разорвись с вами, вам на все наплевать!

— Это он? — выглянул из комнаты Янош, отец Яношки. — Ну, наконец-то явился. Ведь я сказал, к пяти будь дома.

— Ты сказал, до пяти я могу побыть на катке.

— Опять эти препирательства! — вздохнула мать Яношки. Она вышла на кухню и закрыла за собой дверь.

— До пяти на катке! — сказал Янош. — Когда я к пяти уже дома! Когда я тороплюсь, прыгаю с трамвая на трамвай, чтобы поскорей попасть домой и строить тебе дорогу.

Яношка стоял у двери на одной ноге, уныло свесив руки. Я мог бы еще кататься с Эвой Новак, думал он.

— Ну, нечего стоять, иди сюда поскорей. Посмотри, сколько я уже сделал.

Отец распахнул дверь в комнату. Странные огоньки горели на полу в полумраке комнаты. Они освещали снизу растрепанную голову отца, мятую рубашку, которая сбилась в складки под полосатыми подтяжками.

— Закрой дверь! — сказал Янош.

Мальчик ногой захлопнул дверь.

— Ну, неужели неинтересно? — спросил отец. — Даже не говори, что неинтересно. Ведь я так для тебя стараюсь, тебе так сильно хотелось…

Они посмотрели друг на друга. Морщины на лице отца собрались во взволнованную улыбку. Красные и зеленые огоньки светили с пола, с опутавших всю комнату рельсов, станций, стрелочных будок, шлагбаумов, тоннелей игрушечной железной дороги. Огоньки крохотных семафоров, лампочек.

— Я построил большой виадук! — в радостном возбуждении сказал Янош.

Мальчик стоял руки в карманы и смотрел на отца. Наверное, он не брился сегодня утром, седая щетина покрыла подбородок. Но потом вдруг Яношка отвернулся — не выдержал отцовского взгляда. На тускло отсвечивающих рельсах стояли два поезда. Пассажирский и товарный. Дизель и паровоз. Возле книжного шкафа правильный, под углом в тридцать пять градусов, подъем рельсов переходил в дугообразный мост, под мостом пересекались пути. И в других местах тоже: рельсы перекрещивались и так и эдак, сразу и не понять было, куда они ведут. — Ну, что скажешь? — спросил Янош. Осторожно, чтобы не поломать сложные пути, он подошел к виадуку. — Подъем по всем правилам. Представляешь, сколько пришлось перепробовать, прежде чем я додумался, под каким углом должен идти подъем, чтобы вытянул паровоз. Но зато сейчас ты бы видел, как он взбегает! Это самый опасный участок пути. Откровенно говоря, он довольно непрочный. Но так, по крайней мере, у него такой же вынос, как у настоящего виадука. Здесь есть из-за чего поволноваться. Я думал, дождусь тебя с окончательной отделкой, но… вот… ты там на катке…

Яношка прислонился к стене. Почему это, размышлял он, девчонки такие хорошенькие, славные, но стоит только захотеть их чуть прижать к себе, тотчас выскальзывают. А ведь я по-настоящему люблю тебя, Вица. Я по-настоящему люблю тебя. Тебе нечего меня бояться. Я люблю тебя, Вица.

— Ну, смотри, — сказал отец. — Давай включим для начала, скажем, дизель. Будь добр.

Завтра я не уйду домой, думал Яношка. Нет, будь что будет. Останусь на катке до закрытия.

— Будь добр! — сказал Янош. — У шестой будки стоит дизель. Видишь, красный сигнал. Будь добр, дай ему свободный путь. Сейчас семнадцать часов пятьдесят семь минут. Опоздание, конечно, прощаем… хе-хе-хе… Монтаж железной дороги. Чрезвычайная задержка. Будь добр, вон там, у шестой будки…

— Папа, — тихо сказал Яношка, — не сейчас.

— Не понимаю.

— Не сейчас. Ладно?

— У шестой будки…

— Нет, папа, не сейчас.

Янош, отец, на коленях стоял у виадука. У подъема, сделанного по всем правилам. Он стоял на коленях, и его руки беспомощно — упирались в пол. Он все еще улыбался.

— Но почему? Вот увидишь…

Яношка повернулся. Он стоял возле закрытой двери, в горле саднило.

— Да что с тобой? — спросил Янош.

— Я еще не сделал алгебру.

— Алгебру? А-а… ну, мы сделаем вместе, после ужина.

Яношка взялся за ручку двери. Господи, думал он, Вица, я тебя люблю. Чувствуешь ли ты это? Знаешь ли?

Он не решался открыть дверь. Ведь это обида. Он знал, это обида для отца. Ручка двери под его ладонью стала горячей. Он слышал, как отец встает, что-то звякнуло, наверное, рельсы. Слышал, как отец отряхивает колени.

— Я же из-за тебя затеял все это, — бормотал Янош. — Спешу домой. Прыгаю с трамвая на трамвай. Из-за тебя. Строю новые линии. Тебе так давно хотелось. Или ты думаешь, мне больше нечего делать?

Почему он не кричит, думал Яношка. Если бы он кричал, было бы лучше.

Дверь все-таки открылась. Вот он уже в прихожей. Постоял, выжидая. Щелкал газовый счетчик — мать готовила на плите. Во дворе горела лампа, ветер раскачивал ее, как фонари на катке. Вица, думал он, боже мой, Вица.

Вдруг он услышал тихое гудение. Дизель отошел от шестой будки, постукивая на стрелках. Вот сейчас, наверное, он взбирается на виадук, мотор его натужно работает.

Мать приоткрыла дверь из кухни и крикнула!

— Наиграетесь — приходите ужинать!

^{Перевод Т. Воронкиной}

Л. Тоота

Послесловие

Сокровищница мировой литературы богата и велика. Изучить, да что там — просто окинуть взором все это богатство невозможно. Невозможно потому, что писатели и поэты многочисленных народов изо дня в день продолжают обогащать всемирную литературу и искусство, но различие языков и культур, словно стены перегородок, отделяют их друг от друга. Возникает вопрос, какую из жемчужин следует выбрать из общей массы и предложить на суд широкой публики.