Инспектор от неожиданности не нашелся, что ответить. Мария зарделась и все же взглянула на него чуть раскосыми глазами. Они просили. Соблазн был велик. Но, с трудом подавив возникшее желание, ответил шутливо:
— Нет, Айны. Я немного знаю чукотские обычаи. Приедешь в гости в Магадан и попросишь уйти меня в другую комнату, а сам с женой останешься. Да? Нет, не пойдет это!
Мария удивленно смотрела на инспектора, а Айны улыбался во все лицо.
— Я знаю и так не сделаю, — смеялся он. И вдруг Айны стал серьезным: — Ты хороший человек, понимаешь чукотскую жизнь, и я теперь считаю тебя своим настоящим другом. Чем я еще могу тебя отблагодарить? Пыжики ты не берешь, камусы не просишь. И я предлагаю тебе самое дорогое…
Инспектор чувствовал себя неловко, смущался. Отголоски прошлого еще жили в тундре. Ему не хотелось обижать Айны и терять его доброе расположение. Айны предлагал от души и никаких злых намерений не имел.
— Групповой брак, товарищество по женам — это пережиток, — взволнованным голосом начал инспектор, стараясь говорить как можно проще. — Такое было нужно, когда чукчам трудно жилось в одиночку и надо было помогать друг другу. Если мужчина вступал в групповой брак и становился нэвтумгын — товарищем по жене, то он брал на себя и обязанности. Он помогал своему другу по жене, когда ему было трудно, а если случалось несчастье и друг погибал — содержал всех его детей и жену. И если хочешь знать, то так делали богатые чаучу. С бедным чаучу богатый не вступал в товарищество по женам. Это старый, нехороший обычай, — подвел итог инспектор.
— Мэй, оказывается, ты все знаешь, — удивился Айны. — Ты верно говоришь. Так раньше часто было. Да и сейчас некоторые тоже так делают, — и рассмеялся. — Как будет жить бедный Наргыно, если все его нэвтумгыт сразу помрут! — И стал перечислять по пальцам: — У него своих четверо детей, у Омрувье — двое, у Кымыныквата — один, у Кэргувье — двое… Колё, колё! Ой-ой, как много! Даже всех не вспомнишь, — шутил Айны.
— Государство на себя возьмет, — ответил шуткой инспектор.
Видимо, слова инспектора не убедили Айны, и он, став серьезным, спросил:
— А за деньги покупать женщину хорошо?
— Плохо! Очень плохо! Это у нас осуждается, — ответил инспектор. — Это тоже пережиток старой жизни… — он не успел договорить, как с улицы донесся вопль девочки.
Айны вскочил и выбежал из чоттагина. Оказывается, дети играли в оленей, и мальчишка случайно накинул чаат ей на шею, вместо обломка рога, который девочка держала над головой, и дернул. Ей стало больно. Пока Айны успокаивал детей, Мария подсела к инспектору и вдруг на чистом русском языке сказала:
— Брезгуешь мной! — в голосе чувствовалась обида.
— Да ты что?! — возмутился инспектор. — Ты симпатичная и даже красивая. Но у меня есть жена, дети. Я не могу, пойми, Мария! Не могу! Ты хорошая, — и сжал ее руку.
Страстность и убежденность, с какой говорил инспектор, подействовали, и она успокоилась.
— Ыннэ ээткэ! Не сердись! — по-чукотски еще раз сказал инспектор и вышел из яранги.
Айны уселся вместе с ребятишками на легковую нарту, на которой была привязана жестяная печка, и стал читать книгу, подаренную инспектором. У него получалось неплохо. Дети весело смеялись. Инспектор был доволен: кочевка не прошла даром. Когда Айны кончил, то показал рукой на инспектора и сказал:
— Это он подарил нам такую книгу и даже научил меня читать. — И обратился к инспектору: — Я уважаю обычаи других людей, и обиды на тебя у меня нет. Но в стадо я все равно пойду. Надо!
Инспектор облегченно вздохнул, словно сбросил с плеч тяжелую тушу оленя.
— Ты хороший человек, Айны.
Ночевал инспектор у ребят из комсомольско-молодежной бригады Айметгыргина. Их было четверо, и жили они в палатке. У входа справа стояла печка, рядом низенький столик. На спальном месте пол был выстлан кедровым стлаником, от которого шел терпкий приятный запах, и накрыт оленьими шкурами. На этот раз в палатке ночевали только двое, остальные были в стаде. Молодой мордастый парень сладко посапывал во сне. На вопрос инспектора «Можно ли переночевать?» Гриша Ринтын ответил:
— Пожалуйста! Места хватит! А на него не обращайте внимания, — показал Гриша на спящего. — Он даже у стада дремлет.
Гриша Ринтын оказался словоохотливым и разговорчивым. Он свободно и чисто говорил по-русски. Инспектор узнал, сколько неграмотных и малограмотных в стойбище. Бригада Айметгыргина состояла из молодых ребят, имевших образование пять, шесть и семь классов, а сам Гриша даже учился в Биробиджанской культпросветшколе, но был отчислен по состоянию здоровья, вернулся домой и ушел в тундру работать пастухом.
— Когда я работал директором школы, у меня тоже был один случай, — стал вспоминать инспектор. — Заболел пятиклассник Эрэтэнэр. Врач обнаружил открытую форму туберкулеза и предложил при первой же возможности отправить его в районный диспансер. Положили парнишку в изолятор и стали ждать самолета. А перед этим у нас были смертные случаи. Это страшно. Родители боялись отдавать детей в интернат. Но что мы могли сделать! Там было тесно, скученно. Дети спали на двухъярусных кроватях, а малышей мы клали по двое валетом. И в тот раз, когда тяжело заболел Эрэтэнэр, я очень боялся за него. Написал письмо родителям, и они через несколько дней приехали в Увэлен. Побывали в интернате, поговорили с сыном. Он уже не вставал. Потом зашли ко мне в кабинет.
— Он все равно умрет, — с грустью в голосе сказал отец Эрэтэнэра. — Так пусть лучше у нас, дома.
— Но врач настаивает, чтобы отправить его в район. Там хорошая больница, его вылечат.
— Отпусти Эрэтэнэра. Мы взяли для него с собой хорошую теплую одежду. Отпусти.
— Забирайте. Только сделайте это, когда стемнеет и дети будут спать. И сразу же уезжайте, чтобы никто не видел.
Они увезли сына к себе в Сешан, а врач обвинила меня, что я потакаю старым суевериям, не верю в медицину, и написала жалобу в райком партии. Мне объявили выговор. Это было в 1954 году.
— А дальше что? — заинтересовался Гриша.
— А дальше… Год назад, в 1957 году, я проверял школы и проехал на собаках от Ванкарема до Увэлена, а в Сешане поднимаюсь на горку, на склоне которой расположился небольшой поселочек, подхожу к столпившимся у школы чукчам. И вдруг слышу:
— Здравствуйте, Владимир Станиславович!
Я не поверил своим глазам:
— Эрэтэнэр, это ты? Живой!
— Как видите, живой, — смущенно улыбался он.
— Он вчера белого медведя убил и один приволок его, — сказал кто-то из толпы.
— Здорово! — удивлялся я. — А как сейчас у тебя с легкими?
— Хорошо, летом был в Энурмино. Через рентген смотрели. Врачи сказали, что я совершенно здоров. Только на легких какие-то рубцы остались.
Потом отец Эрэтэнэра все рассказал. Они сами не верили, что сын выживет. Привезли его почти без сознания. В пологе положили на теплые мягкие шкуры головой к выходу. Входную шкуру приподымали, чтобы мальчик все время дышал свежим морозным воздухом. Потом стали выносить на улицу. Кормили жирным моржовым, нерпичьим, лахтачьим мясом, заставляли много есть жиру с листочками чевальгина — полярной ивы и юнэв — радиолы. Постепенно ему становилось лучше. Перестал кашлять кровью. Когда смог ходить, заставляли сидеть около яранги и уводили в полог, когда надо было ложиться спать. Вот так и вылечили его…
— Со мной так же было, только я не так сильно болел, как ваш ученик, — добавил Гриша. — Конечно, мясная пища, жир — это главные лекарства. Ох! Как мы тосковали в Биробиджане по настоящему мясу! — вздохнул он. — Все же говядина не то, а свинину и сейчас не могу есть. Вот бываю иногда в поселке, с удовольствием ем русскую еду, она нравится мне, но сытым по-настоящему себя не чувствую, — признался Гриша.
— Я редко ругаюсь. Однако в Увэлене, после встречи с Эрэтэнэром, я не сдержался и поругался с директором школы и заведующим интернатом. Видите ли, нерпичье, моржовое мясо плохо пахнет! Антисанитария! Все консервы и консервы да разные кашки! Все же я заставил их готовить чукотскую еду, а в столовой поставили трехведерный бачок с чисто вытопленным нерпичьим жиром. Этого бачка не хватало на неделю. Ребятишки утром, перед обедом и даже вечером наливали по полной кружке жиру и смаковали его с хлебом и мясом. Меня, например, тошнит от него, даже в детстве я не мог пить рыбий жир. А тут целыми кружками проглатывают!
