В ожидании, когда осенью прибудет строительный лес, Увэленстрой развернул работу. В первые же дни провели общее собрание рабочих промкомбината. Начальник Увэленстроя рассказал, что они будут строить две мастерские: косторезную и пошивочную, интернат для учеников на семьдесят пять мест, пятнадцать двухквартирных домов для рабочих, электростанцию. Рядом с электростанцией предусмотрено построить баню. Весь комплекс решено возвести в низинке, недалеко от ручья. Красиво выглядел новый Увэлен на картинке начальника строительства Лебедева.
Но тут встал один старик и сказал:
— Нам очень радостно слышать хорошие вести, но там, где хотят строить дома, плохо.
— Почему плохо?
— Потому что весной там много воды, — ответил старик и сел.
— Верно, верно! — закричали все увэленцы, а Таай встал и объяснил, что это место очень низкое, раньше здесь пильгин — горловина была. Когда весной много воды, то это место заливает, а в сильный шторм, бывает, перекатываются волны. Нет, там строить нельзя.
— Там трава хорошая растет. Она на стельки для торбазов нужна, на пологи, чтобы теплее было, — добавил кто-то с места.
Проект был переделан, и увэленцы остались довольны, что их мнение учли. Теперь все знали, что около яранги Кмоля встанет косторезная мастерская, большая, просторная, а рядом с ней — пошивочная. Это центр поселка, расстояние отсюда до дома будет одинаковое для всех — никому не обидно. Рядом со школой на месте яранги Сены, который умер вместе с семьей во время эпидемии кори, встанет интернат для учеников-косторезов, вытянутся по берегу лагуны пятнадцать аккуратненьких двухквартирных домиков. Электростанция будет в конце поселка, поближе к воде, там же построят баню.
Моторист Танат очень хотел, чтобы его дом стоял окнами на лагуну. Не надо тогда сидеть на улице — прямо из окна можно увидеть, когда летят к поселку утки и вовремя выскочить с дробовиком. В деревянном доме забот меньше. О крыше думать не надо.
Каждый год Танат с трудом доставал толь и покрывал им свою одряхлевшую ярангу. Не ветер, не пурга портили крышу, а охотники: дробь, как град, падая сверху, легко пробивала толь.
— А ээки — жирники, наверно, выбросить придется. Ведь будут лампочки, а тепло — от кирпичной печки, — рассуждал Итчель. — Куда тогда жир девать будем?
— Жир? — переспрашивал Уатагин и серьезно советовал Итчелю. — Жир есть больше с мясом будешь, а то тело у тебя, как у самого худого баклана.
И Итчель не обижался: он и вправду был тощим.
Эскимос Хухутан из Наукана сказал, что, как только дома будут готовы, он сразу переедет в Увэлен, а то трудно стало ходить на костылях по каменистому склону сопки. В Увэлене ровное место.
Все рабочие промкомбината нуждались в хороших жилищах, но особенно плохо жили косторезы, переселившиеся из других мест. У увэленцев было хоть какое-то хозяйство, родственники помогали им в случае нужды мясом, жиром и шкурами. Пришельцы же были одиноки.
Эскимос Вальтыгыргин с острова Имелин жил с женой и четырьмя детьми в землянке. Мехового полога не было, печкой служило старое, прогнившее ведро. Сырость, холод. Кочевая яранга бывшего чаучу Чотгыткы прохудилась, покрышка — рэтэм расползлась от сырости и была залатана мешковиной и кусками старого брезента, меховой полог сгнил, единственный жирник едва теплился, так как все время не хватало жира. Не лучше было жилище и у Итчеля, приехавшего в Увэлен из Поутена, а косторезы Онно, Куннукай и Куннутегин вообще ничего не имели и жили у дальних родственников. Промкомбинат помогал рабочим, но что он мог сделать без строительных материалов!
Увэленстрой вселил надежду, а Лебедев и Лосицын везде встречали приветливые улыбки, были желанными гостями. В июне провели изыскательские работы, сделали разметку. Увэленцы охотно помогали прорабу Ледяные Глаза вбивать колышки, где должны были встать новые дома, таскали теодолит с тяжелой треногой, держали рейку. Увэленстрой работал.
Незаметно прошел июль. В августе стал на якорь пароход-снабженец и выгрузил продовольственные и промышленные товары. В сентябре пошли суда с севера. На них, отработав три года, возвращались полярники. Увэленский промкомбинат к этому времени уже приобрел известность, и каждый полярник страстно желал купить памятный чукотский сувенир. Промкомбинат из-за отсутствия тары не смог вывезти свою продукцию, Склад был забит изделиями, и директор промкомбината гостеприимно открывал двери склада. И полярники да и команда судна мешками покупали меховые вещи: тапочки, расшитые бисером, цветными нитками и белым как снег оленьим волосом, оригинальные коврики из утиных головок и нарядные торбаза из белого и серого камуса, а перед изделиями из кости у людей разбегались глаза, и они с большим удовольствием покупали гравированные клыки, собачьи, оленьи упряжки, ножи для бумаги в чехлах, пудреницы, броши и пеликенов. И обязательно смотрели, есть ли марка промкомбината на торце изделия. Если ее не было, то тут же в мастерской просили мастера поставить свой автограф.
Прошли суда. Успокоился Увэлен, но все ждали, ждали терпеливо. И вдруг радость! В конце сентября Главсевероторг сообщил телеграммой, что в адрес промкомбината целевым назначением направлена тысяча кубометров строительного леса. А через день эту весть подтвердил капитан судна «Клара Цеткин», сообщил дату прихода и просил подготовиться к разгрузке.
Стоял октябрь. Могли начаться штормы. На счастье, льда, еще не было, но на случай шторма предусмотрели все. Если будет прибой и ветер с моря, то решили предложить капитану буксировать катером стропы леса к берегу, распускать их и бревна вылавливать акынами — закидушками. Но пароход с лесом не пришел. Распоряжением директора райторга при поддержке вышестоящих инстанций пароходу «Клара Цеткин» было предложено заход в Уэлен отменить, сгрузить четыреста пятьдесят кубометров леса в поселке Лаврентия, остальной — в Анадыре. Капитан судна категорически отказался от захода в поселок Лаврентия и Анадырь и выгрузил лес в поселке Провидения. Пришла успокоительная телеграмма, что лес в обязательном порядке будет доставлен на следующий год. И с этого времени стали пухнуть папки у директора промкомбината и начальника Увэленстроя. Писали докладные, обоснования о необходимости и важности строительства в районные, окружные организации и даже в Москву. Никто не отказывал, все понимали и соглашались, что это важно, что это нужно. О промкомбинате не забыли. Нет!
На следующий год завезли навесы для дверей и форточек, косяки, двери и рамы, дверцы для печей, колосники, чугунные плиты с конфорками, гвозди всяких размеров, шурупы, скобы, оконное стекло, кровельное железо, толь и рубероид, восемь тысяч добротного красного кирпича и даже первый гусеничный трактор марки НАТИ Харьковского завода. А леса не было.
Лебедев и Лосицын часто проводили долгие зимние вечера в семье Глебова. Это были культурные, интеллигентные люди, понимающие, зачем и для чего они приехали на Чукотку, вели не первую стройку на Севере, но вынужденное безделье стало подавляюще действовать и на них. Лосицына все чаще и чаще увэленцы видели подвыпившим, и это их удивляло.
Глебов с Лебедевым пытались воздействовать на прораба, но тот исступленно кричал:
— Сам бы взял в руки топор, научил бы чукчей рубить настоящие дома! Дайте лес! Лес! Лес!
Лебедев держался, но был хмур и неразговорчив, избегал встреч с чукчами. Перечитал все книги в поселковой и школьной библиотеках, взялся за книги на полярной станции, не пропускал ни одного фильма и просматривал их по нескольку раз. А в последнее время зачастил в мастерскую, где мог часами сидеть молча и, не шелохнувшись, наблюдать за работой косторезов. В его голове рождались планы. Помещение для черновой обработки кости надо бы сделать с капитальными стенами, чтобы шум работающих станков, визг циркулярки и стук тесел не раздражали мастеров… Граверов и мастеров по рельефной резьбе, которые работают тихо и сосредоточенно, поместить бы в изолированную комнату, отдельная комната нужна и мастерам по фигурной резьбе. И еще он заметил одну интересную особенность. Не все косторезы могли долго сидеть на табуретке за высоким столом. Устав, они пересаживались на пол где-нибудь у окна, вытягивали ноги и так могли работать целый день. Может, для них сделать специальные низенькие верстаки? Но все это было лишь мечтой.
