Владик был непоседливым мальчишкой и дружил в классе с самыми хулиганистыми ребятами Кальхеиргином и Теркиё. Татро часто шлепал тонкой треснутой метровой линейкой по головам этой тройки. Дети не обижались и не жаловались родителям, так как им самим становилось еще веселее — линейка интересно дребезжала, а от удара не было больно. Потом Татро понял, что линейка не помогает наладить дисциплину в классе, и перестал ею пользоваться.

У Татро так же, как и у детей, в карманах были костяшки. В сентябре утки еще хорошо летели над поселком, их ловили и стреляли, заготавливая на зиму. Когда ребята видели в окно школы, как летят с лагуны утки, то вскакивали с мест, забывали про урок и с криком выбегали на улицу. Татро ничего не оставалось делать, как бежать вместе с ребятами и тоже кидать костяшки в уток. Директор ругал его за это и говорил, что надо приучать детей к дисциплине.

— Что я могу сделать? Если они бегут, я тоже с ними бегу, — отвечал Татро.

— Надо сделать так, чтобы вас слушались дети, а не вы их, — наставлял директор. — Вы же, Татро, учитель!

Татро во всем соглашался с директором, но все равно не мог удержать себя от соблазна поймать утку.

Татро всегда одевался аккуратно и чисто. Пока не было снега и морозов, он ходил в костюме и пальто, а когда холодало, то надевал нерпичьи брюки, торбаза и кухлянку с камлейкой. Брюки у него были пушистые, мягкие, а торбаза красиво расшиты белым оленьим волосом. Татро не пил и не курил, но любил жевать табак-папушу. Когда он что-либо объяснял, то вынимал жвачку изо рта и клал ее за ухо. Нахал Кальхеиргин с жалостливой гримасой на лице просил у него пожевать табаку. Татро говорил, что детям курить и жевать табак нельзя, но не мог отказать Кальхеиргину, совал ему жвачку в рот и заставлял правильно писать буквы. Татро был хорошим учителем, и дети любили его.

Через месяц Татро начал учить ребят русскому языку. Он задавал вопросы: «Что это?»

И дети отвечали:

— Это парта. Это ыстоль.

— Это стол, — поправлял Татро.

Но у Кальхеиргина никак не получалось слово «стол», и он продолжал говорить по-своему: «ыстоль». Трудно давались русские слова и девочкам — хромой Пененеут и курносой Келены. Но Татро настойчиво заставлял их правильно произносить слова.

Когда Татро первый раз задал такие вопросы Владику, тот рассмеялся и ответил, что он знает, как называется парта, стол, школа, и все другие слова.

Татро стал серьезным и наставительно заметил:

— Твой отец сказал мне: учи Влятика так же, как и всех детей. Что это? — показал он треснутой линейкой на классную доску.

— Это доска.

— Что это?

— Это окно.

— А это что? — оперся на учительский стол Татро.

— Это стол.

— Кальхеиргин, скажи так, как Влятик, слово «стол».

И Владик вместе со всеми стал «учиться» говорить по-русски. У него это получалось хорошо, и он помогал ребятам правильно произносить русские слова.

Владик охотно ходил в школу. Там было интересно.

А завтраки, которые в большую перемену готовила уборщица школы чукчанка Панай, казались намного вкуснее, чем дома… Он с аппетитом съедал кусок белого хлеба с маслом, запивал его сладким какао или чаем, а конфеты клал в карман и потом отдавал их своим друзьям, которые очень любили сладкое. А Владик не любил конфеты. Если у Татро дети вели себя свободно и вольно, то тетя Панай умела призвать их к порядку. У нее невозможно было проскочить в школу, не вытерев ноги о тряпку или не обив торбазишки и одежду выбивалкой от снега, у нее не бросишь как попало кухлянку или пальто у вешалки. Она не шумела, не кричала на ребят, но говорила всегда так, что ее невозможно было ослушаться. В школе всегда бывало чисто, уютно и тепло. Она успевала сделать уборку, протопить печи и приготовить завтрак для ребят. Она хорошо знала всех детей в школе, и если кто не приходил на уроки, то шла в ярангу и узнавала причину.

А вообще тетя Панай была странная женщина, не такая, как все женщины в Увэлене. С мужчинами она разговаривала по-мужски, не цокала, как принято у женщин-чукчанок. Да и походка у нее была мужская, твердая и крепкая, она была единственной женщиной-охотницей. Зимою вместе с мужчинами ходила на охоту за нерпой, а летом плавала на байдарах и добывала моржей. Когда над поселком летели утки, она метко стреляла из дробовика, если же в поселке запрещали стрелять, то она так же, как и все, пользовалась костяшками. Панай была вдовой, жила с братьями и воспитывала трех детей. Один из них, ее сын, ходил в школу и учился в третьем классе. Одет он был всегда аккуратно, хорошо учился и был замечательным плясуном и гитаристом.

Директор школы, Павел Матвеевич, оказался совсем не строгим и часто бывал в классе, слушая, как ведет урок Татро. Вскоре Татро перестал при ребятах жевать табак и даже поговорил с отцом Кальхеиргина Чейвытегином и объяснил ему, что детям курить и жевать табак нельзя.

— А что делать, если ребенок просит? — спросил Чейвытегин Татро.

Татро понимал, что ребенку отказать трудно, он сам любил своих детей, но все же посоветовал Чейвытегину не давать табак сыну. А потом Кальхеиргин сам перестал жевать табак, потому что ребята смеялись над ним, сравнивая его со старухой Паап, у которой всегда текли густые желтые слюни из уголков рта.

У Павла Матвеевича был таинственный шкаф. На нем не было замка, но никто никогда туда не лазил, так как все знали, что это шкаф Павла Матвеевича. В большую перемену или после уроков, между сменами, он любил заниматься с малышами. Подзывал их к шкафу и говорил:

— А ну-ка, посмотрим, что там есть.

Дети с нетерпением ждали. Павел Матвеевич умел говорить по-чукотски, был родом из селения Марково, где жили чуванцы и куда часто приезжали чукчи, но в школе с детьми старался говорить только по-русски.

— Сейчас мы посмотрим, посмотрим, что тут у нас интересненькое, — и доставал из шкафа две-три коробки с кубиками. — Посмотрите хорошенько картинки и сложите по ним из кубиков животных, которые нарисованы на картинках.

И дети по двое, по трое складывали из кубиков странных, никогда не виденных ими животных. Они с любопытством и интересом разглядывали животное с маленькой головой, длинной шеей и длинными-длинными ногами. Ребята удивлялись, охали и даже смеялись, что у животного такая тонкая шея и как это она у него не ломается. Павел Матвеевич спрашивал, что это за животное, но дети молчали, а Владику не терпелось, он ерзал на месте и тянул руку.

— Можно я, можно я скажу! — волновался он.

— Подожди, — говорил Павел Матвеевич.

Но дети пожимали плечами и один за другим говорили: «Коо! Не знаю!»

Владик не сдерживался и выпаливал:

— Это жирафа. Она живет в Африке.

— Да, жирафа, — соглашался Павел Матвеевич, заставляя детей правильно повторить это слово, а потом рассказывал, что за животное жирафа, где оно живет. И дети не замечали, как проходила перемена и надо было идти на урок. Они готовы были весь день проводить в школе, но появлялась вторая смена, и тетя Панай бесцеремонно выпроваживала первую.

А потом пришли ноябрьские праздники. Первоклассников не пустили на демонстрацию, так как дула сильная, жгучая поземка, но пригласили на пионерский сбор в школе и вручили каждому по звездочке.

— Теперь вы октябрята, помощники пионеров. Должны учиться еще лучше. Примером вам может быть Янкой, у него отметки только «отлично», — сказала старшая пионервожатая.

Однажды, когда Владик шел из школы домой, скорее не шел, а катился с сугроба на сугроб на своем нерпичьем портфеле, его окликнул Рычып:

— Мэй, Влятик, иди-ка сюда!

Владик подошел.

— Пошли к нам, я что-то покажу тебе.

— А что? — не терпелось Владику.

— Придешь — увидишь.

Владику стало любопытно, и он понесся впереди Рычыпа, а перед входом в ярангу сел на свой портфель и чуть было не вкатился в двери яранги. А Рычып, как назло, шел не торопясь.

— Ну зайдем, посмотрим, — сказал наконец подошедший Рычып.