— Погодите, — перебивает его Елена Петровна, — что же, она отправилась в район или фельдшера упросила?

Сухов улыбается, вопрос этот его рассмешил. Анна Павловна не такая: ни просить, ни уезжать она не стала, приказала завхозу открыть квартиру врача и расположилась в ней. К вечеру она вызвала фельдшера, пригрозила его выгнать и пошла с ним осматривать больницу.

Елена Петровна хлопает в ладоши от удовольствия. Нет, какая умница! Вот что значит проучить! Чудесно!

— Ты послушал бы, Андрюша, — со смехом обращается она к мужу, — интересная история.

Андрей Ильич нехотя откладывает книгу и перегибается к ним.

Николай Николаевич рассказывает, как строптивая и неопытная Анна Павловна поссорилась с фельдшером, повздорила с больными, и те перестали у нее бывать, шли за семь километров на прием к Ванину. Огорченная и расстроенная, она явилась к Самсону Ивановичу и потребовала, чтобы он не принимал ее больных. Она крепко посердилась, наговорила ему всякой всячины, и все–таки они подружились. Ванин обещал ей помочь и сдержал слово. Он назавтра же приехал к ней на участок, осмотрел стационар и провел все время на приеме. Больных пришло мало — пять человек. Анна Павловна принимала, а Самсон Иванович сидел в стороне. То же самое повторилось и на другой день.

«Теперь, — сказал он ей, — вы побудете в гостях у меня. Кое–чему я у вас поучусь, кое–что вам пригодится из моего опыта. Через недельку–другую у вас приемная будет ломиться от больных».

Она приехала к нему и села в амбулатории рядом с ним за стол. Так, обмениваясь мнениями, провели они прием. «Теперь, — сказал ей Самсон Иванович, — принимайте больных вашего участка. Я оставил их для вас».

— Вот это была неожиданность, — весело расхохотался Сухов. — Они входили, смущенные, не зная, что делать, как себя держать.

«Говорите, говорите, — подбадривал их Ванин, — чего время даром терять. Не хотели к себе в больницу ходить, извольте сюда — за семь верст хлебать киселя».

— Когда у Анны Павловны было уже много работы, — закончил Николай Николаевич, — она продолжала навещать Самсона Ивановича, бывать у него на приемах. Эта история сосватала их, вот уже год, как они поженились.

Елена Петровна снова кладет свою маленькую руку на руль и, слегка касаясь его руки, с упреком говорит:

— Амбулаторный прием никого сосватать не может. Надо, чтобы люди друг друга полюбили.

— Разумеется, — быстро соглашается он, — но то другая история, и ее интересно рассказывает Самсон Иванович… Не подумайте только, — умоляет он Елену Петровну, — что я сказал не то или преувеличил, увидите их, сами убедитесь.

Ему очень хотелось, чтобы Елена Петровна поверила ему, и он с юношеской горячностью долго еще возносил Ванина и его замечательную жену.

Тем временем Андрей Ильич вспомнил, что, рассказывая ему о своем дяде, Николай Николаевич чем–то его, Сорокина, озадачил. Вначале эти сомнения казались ему важными и он даже хотел поговорить с Суховым, но вскоре о них забыл. Сейчас Андрей Ильич припомнил, что именно тогда озадачило его, и спросил:

— Скажите, Николай Николаевич, почему у вашего дяди две фамилии — Андреев и Ванин? Вы говорили, что они друзья с детства с Яковом Гавриловичем, почему же Студентов оставил диссертацию без внимания?

— Так ли это важно, — возразила Елена Петровна, считавшая важным в тот момент не то, что занимало Андрея Ильича, а то, что обещал ей рассказать Сухов.

Николай Николаевич готов был рассказать Сорокину о неблаговидной роли Якова Гавриловича, как он обидел своего друга Ванина, но, вспомнив, что Андрей Ильич упрекнул его однажды в неделовом бунтарстве, когда он посоветовал ему опасаться директора, — решил сейчас уклониться от ответа.

— Ваш вопрос, Андрей Ильич, очень важен. Это особая история, длинная и грустная, мы о ней поговорим в другой раз. Вот и больничные корпуса, мы приехали.

На бугре показался высокий крепкий забор, опоясывающий больницу, и широко раскрытые, добротно сколоченные ворота. Машина, подпрыгивая по неровному булыжнику, обогнула фруктовый сад, проскользнула между стационаром и амбулаторией и остановилась у дома Ванина. Сухов вошел и вскоре вернулся с сообщением, что Самсон Иванович вчера уехал к жене и вернется только завтра.

— Поедем к ней, — предложил он, — кстати, познакомитесь с Анной Павловной. Не пожалеете, тут недалеко, семь километров по большаку.

Уловив одобрительный взгляд Елены Петровны, он сел за руль, на радостях свистнул, нажал кнопку сирены и, лавируя между деревьями, выехал коротким путем к воротам.

Осеннее солнце начинало пригревать, и там, где ложились его блеклые лучи, белой дымкой взвивалась утренняя прохлада и сверкали на зелени капли росы.

Дорога шла степью, заросшей бурьяном. Ветер пригибал макушки кустов, и они как бы кланялись мчащейся навстречу машине.

— Ты, может быть, пересядешь сюда, — предложил Андрей Ильич жене, — тут тебе будет лучше.

Сухов в это время что–то рассказывал ей, и чтобы не прерывать интересный разговор, она жестом поспешила отказаться.

Машина свернула с большака и стремительно подъехала к больнице. Николай Николаевич проскользнул во двор, нашел в известном ему месте ключ и раскрыл ворота.

— Вот мы и прибыли, — сказал он, лихо подъезжая к широкому крыльцу большого деревянного дома. — Пойду предупрежу их, они где–нибудь тут.

Он вернулся в сопровождении молодой женщины, одетой в длинное голубое платье с беленьким строченым воротничком. Она пригласила гостей в дом и тут же добавила, что Самсон Иванович с утра уехал к председателю районного исполкома и будет дома только к обеду. Если дело не терпит, Николай Николаевич свезет их туда. Дорога — хорошая, не больше пятнадцати километров.

Решили, что Андрей Ильич поедет, а Елена Петровна его здесь подождет.

Сухов вынул из багажника горшочек с цветком и, передавая его хозяйке, сказал:

— Редчайший зверек, исключительный, приеду, расскажу вам о нем чудеса.

Она ласково кивнула ему головой и почти шепотом произнесла:

— Спасибо.

Пока хозяйка разговаривала с Андреем Ильичом, Елена Петровна разглядела ее. Она была выше среднего роста, хорошо сложена, пышные каштановые волосы, причесанные на прямой пробор, мягко оттеняли несколько бледное, с чуть выдающимися скулами лицо. Голос у нее действительно был нежный, и слова она произносила четко и ясно. Спокойствие сквозило в ее движениях, таких же сдержанных и четких, как и речь; покоем веяло от ее лица, и больше всего его было в глазах — самом мирном царстве, куда когда–либо заглядывал человек.

Когда машина ушла и они остались одни, хозяйка протянула руку гостье и сказала:

— Будем с вами знакомы, меня зовут Анна Павловна, ваше имя я уже знаю. — Вспомнив о горшочке, который держала в руках, она с улыбкой добавила: — Николай Николаевич знает мою слабость и часто балует меня такими подарками. «Зверек» как будто в самом деле хорош, — любовно поглядывая на горшочек, проговорила она.

Хозяйка открыла дверь, пропустила Елену Петровну, и они маленьким коридорчиком прошли в большую комнату, сплошь уставленную и увешанную растениями. На столиках, полках и скамеечках заботливая рука самым причудливым образом разместила вазоны и корзинки с цветочными растениями. Их стебли и ветки свисали с потолка, лепились вдоль стен или вились вдоль окон.

— Это мой домашний сад, или зверинец, как его называет Николай Николаевич, — с нескрываемой гордостью произнесла Анна Павловна, устанавливая подарок Сухова рядом с вазоном, покрытым нежно–голубыми колокольчиками. — Больные, узнав, что я люблю цветы, просто извели меня. Всю амбулаторию и стационар заставили растениями. Мне как–то даже совестно, когда я подумаю, что они расстаются с любимыми цветами из–за меня.

Она виновато улыбнулась, и лицо ее густо покраснело.

— Вот эту горку сделал больной и ни за что не согласился взять у меня денег. Пришлось сделать его жене подарок.

Елена Петровна внимательно слушала ее и с еще большим интересом наблюдала за ней. Переставляла ли она с места на место горшочки, отодвигала ли корзинку, чтобы не мешать распустившемуся цветку, или просто глядела на своих питомцев, — во всем сквозили глубокая нежность и тепло.