Если только ему не удастся окончательно одурманить Адрика, Тиммону всё же придётся рассказать ему, где он достал кольцо. Скрывать это от своей матери, это одно, но от своего лорда созюрена — совсем другое. Она вовсе не была дурой, чтобы не понимать, что сожжение пальца Передана должно было отразиться и на его отце, хотя Адрик, похоже, всё ещё отчасти путался между своим сыном и внуком. Нужно предупредить Торисена о последних событиях, но вот как?

У южных перил галереи главная десятница Яран курила трубку, выпуская кольца дыма в морозящий воздух. Джейм направилась к ней.

— Я бы хотела спросить. Кто-то в ваших казармах умеет связываться письмом на расстоянии с Обителью Летописцев. Можно мне поговорить с ним или с ней?

— С кем именно на Горе Албан ты хочешь связаться?

— С Кирен, Лорданом Яран.

Главная десятница задумчиво затянулась. — В этом доме мы ценим своих шаниров и не даём их в обиду. Ты можешь только причинить боль.

— Милосердные Трое, вы думаете, я могу умышленно ранить кого-то из Старой Крови, будучи самой одной из них?

— Умышленно, нет, но в данном случае это будет неизбежно. Жди здесь.

Она ушла в казармы и скоро вернулась вместе с худым, бледным пареньком. Так вот кто был тем кадетом, что разбрасывал послания Индекса поверх её спящего тела. Джейм припомнила, что видела его на практике по Сенете. Одновременно она удивилась, что он был здесь, а не на Горе Албан, в качестве какого-нибудь ученика летописца, но он, похоже, захотел стать рандоном.

— Ты можешь мне помочь? — спросила она.

Кадет вытащил рулон чистого пергамента из одного рукава и перо со стальным наконечником из другого. Джейм заметила, что его правая рука обмотана куском ткани. Он развязал повязку и спрятал её в карман. Его ладонь была усеяна кровоточащими порезами.

— Что ты хочешь спросить? — сказал он, укладывая пергамент на перила и погружая перо в свою собственную плоть.

Ты можешь только причинить вред.

Джейм сглотнула. Если бы это не было таким важным.

— Для Кирен: пожалуйста переправь это послание Тришен и попроси рассказать моему брату. Адрик знает про кольцо. Он приедет спросить, где ты его взял.

Кадет записал её послание в пергамент расплывающимися печатными буквами, несколько раз прерываясь, чтобы окунуть перо в свою собственную, свободно текущую кровь.

Затем они стали ждать.

— Её может и не быть в её кабинете, — сказала Джейм.

— Это не важно. Её одолеет непреодолимая тяга к письму.

Его рука задергалась, переходя к остроконечным буквам — Миледи Кирен подтверждает получение письма, но сообщает, что Верховный Лорд уехал в Глушь, чтобы урегулировать спор о границах. Она также интересуется, когда Киндри намерен вернуться на Гору Албан.

Джейм ощутила неприятный холодок. — А он разве не там?

Почерк кадета округлился, когда к разговору присоединилась Тришен: «В Готрегоре его тоже нет.»

— Трое, — выдохнула Джейм. — Не здесь, не на горе Албан и не в Готрегоре.

Она припомнила, как прощалась со своим кузеном, и его раздосадованное лицо. По её мнению, его не слишком обрадовал тот факт, что он не может вручить свою шикарную схему непосредственно Торисену. А после её ухода, не мог ли он повернуть на юг, вместо севера, по Новой Дороге? И если так, то где же он был последние двадцать с лишним дней? Двигаясь по дороге, он должен был быть в безопасности, но всегда существовали дикие животные и, в это время года, бродячие отряды холмовиков ноятов. А кроме того, между Тентиром и Готрегором лежала Глушь.

О боже мой, что, если он попал в руки Рандиров?

48-й день весны

Окутанный прохладой раннего утра, Киндри вошёл в Лунный Сад своего образа души. Не обращая внимания на свои нормальные сезоны, вокруг него вовсю цвели лечебные травы: окопник и тысячелистник, анемона и мелколепестник[113], астранция и белокудренник, все чисто белые, но, в то же время, потрепанные и поникшие, как будто после долгой засухи. Ручеёк в южном конце сада совсем обмелел и засолился. Киндри сложил руки чашечкой и зачерпнул немного воды, его пальцы скребли по вытканному дну потока. Всё выглядело так, как будто посмертное знамя, служившее основой всему саду, подсекало всю жизнь.

Нет.

Это всё ещё было его убежище и он должен о нём заботиться. Большая часть воды успела пролиться на землю, прежде чем он успел донести её до поникшего пучка белых анютиных глазок. Он побрызгал на цветы своими длинными, бледными пальцами и они моментально поднялись и оправились.

Капли воды, капли надежды.

Но как только он повернулся назад, цветки снова усохли, вниз полетели лепестки.

На той стороне потока на стене колыхалась какая-то штука из переплетённых шнуров. Здесь, в образе души, наводнение оказалось неспособным окончательно смыть прочь все остатки Тьерри. То, что осталось, сплелось между собой в дряблую пародию на человека, тоскующую о том, что сад лениво рвал цветки на части. Однако, по большей части, шнуры или следовали за ним или вцепились в стену, на которой прежде висело её знамя, за которым однажды распахнулся зев Тёмного Порога.

— Мама, не надо. — Киндри попытался оттолкнуть её прочь.

Намокшие петли шнуров упали ему на руки, липкие и холодные на ощупь.

Сын мой, приди ко мне, приди.

Если за них потянуть, она должна распуститься. Но он отпрянул.

Киндри подозревал, что она — нет, оно — порождение, оживлённое Ранет. Начать с того, что он ощущал, как она ощупывает его душу, разыскивая какую-нибудь червоточинку, чтобы проникнуть внутрь. Ведьма Глуши и её домашняя зверюшка, жрец Иштар, уже однажды отрезали его от его образа души. Он содрогнулся, вспоминая то ужасное время, когда он не мог никого исцелить, даже самого себя. Ах, этот горький вкус смертности! Больше того, он был лишён своего единственного источника утешения и покоя, без которого вся его жизнь была жалкой, ободранной штукой, да и он сам был не лучше. Так Джейм, должно быть, и думала о нём тогда. Не удивительно, что она обращалась с ним почти без всякого уважения, да он, несомненно, и не заслуживал его.

Теперь он стал сильнее, твердил он себе, способен ходить по своей душе, даже если он замечал в ней следы болезней[114], что охватили его сад за время, проведённое им в плену Рандир. Он мог бы даже распустить влажные нити этой жалкой пародии на его мать, но тогда он останется совсем один. Пусть она остаётся.

Шнур на ощупь закрутился вокруг его лодыжки.

Сын мой.

Не сильный. Слабый, если даже такое холодное, липкое прикосновение приносит утешение. Всё больше шнуров ползло вверх по его телу.

Сын мой, положись на меня. Кому ещё ты нужен?

Он вспомнил, как скакал вниз по Новой Дороге, уже в темноте, приближаясь к Призрачной Скале и так обрадовавшись, увидев её огни через плечо холма. Навстречу ему из вечерней дымки появился Кузен Холли. Как же подпрыгнуло тогда его сердце, а затем упало при виде холодной улыбки Лорда Даниора.

— Пришёл ко мне, а? Дурачок. У бастардов нет семьи.

И он сдал Киндри патрулю Рандир, который следовал вслед за ним.

Что-то здесь было не так. Что? Ох, но он казался себя таким отупевшим, неспособным чётко мыслить. Неужели это вспоминание будет приходить к нему всё снова и снова, ночь за ночью? И как часто он ощущал это липкое прикосновение, видя этот тёмный сон?

Будь ты проклят, Лорд Даниор. Без сомнения, Джейм, Тори, Кирен или даже Зола должны были уже начать его искать.

Дурачок. У бастардов нет друзей.

Говорил ему опыт всей его жизни. Он был идиотом, веря в обратное.

Шнуры карабкались всё выше, пронзая стежками его кожу. Скоро они доберутся до его горла.

Что-то ткнуло его в плечо и сад стал расплываться.

— Вставайте, вы, сони, или сломаете зубы, выскабливая котёл!