К сравнительному анализу двух этих версий мы еще вернемся, а пока — остановимся на ключевом, в сущности, моменте вербовки.

Итак, 12 августа 1960 года Пеньковский в районе Красной площади (!) подходит к двум американским студентам и просит их передать ЦРУ некое послание.

В нем сообщается, что автор его — борец за идеалы демократии. И, исходя из этих самых идеалов, готов снабжать «соответствующие органы США» (цитирую дословно) важной секретной информацией. А дабы «соответствующие органы» не сомневались в его осведомленности, таинственный незнакомец для затравки раскрывает студентам парочку советских тайн. Ну, например, что сбитый накануне (1 июля 1960 года) американский самолет-разведчик был повержен, вопреки заверениям Кремля, вовсе не в советском пространстве, а в нейтральной зоне: над ничейным участком Баренцева моря.

Впечатлительные студенты немедля бегут в американское посольство, но в ЦРУ их энтузиазма не разделяют. Там — прямо скажем, не без оснований — опасаются, что неведомый доброхот подставлен им КГБ, и от контакта воздерживаются.

Но Пеньковский не унимается. Спустя четыре месяца, в декабре, едва только представляется повод, он снова идет на абордаж.

Полковника как раз отправляют в Ленинград — сопровождать делегацию Британской европейской авиакомпании. И там он под благовидным предлогом заходит в номер к англичанину А. Мерримену и, включив на полную громкость приемник, таинственно вручает ему пакет с секретными бумагами.

«Отнесите пакет в американское посольство», — просит Пеньковский, но британец в ответ выставляет его за дверь: перед поездкой в Союз Мерримена хорошо проинструктировали насчет возможных провокаций КГБ.

Что должен сделать на месте Пеньковского любой среднестатистический незадачливый инициативных? Вероятнее всего — затаиться.

Две неудачи подряд кого хочешь выбьют из колеи. Вербовка — это ведь не увеселительная прогулка; она требует колоссального напряжения, когда под каждым кустом чудятся тебе топтуны и переодетые чекисты.

Как профессиональный разведчик, Пеньковский отлично понимает: всякий новый его подход резко увеличивает вероятность провала.

И тем не менее, уже через пару дней Пеньковский вновь начинает свои приставания. Возвратившись в Москву, он отводит в сторону Мерримена и, чуть не плача, умоляет — если уж не забирать пакет, то хотя бы передать соответствующим органам номер его домашнего телефона. Пусть, мол, звонят по воскресеньям, часиков эдак в десять…

Однако звонка из ЦРУ Пеньковский не дожидается. В начале января, сопровождая очередного иностранца — директора программы геологических исследований Канады доктора Харрисона — он опять принимается за старое.

В самом, пожалуй, авторитетном западном исследовании дела Пеньковского, книге американского профессора Джеролда Шектера, написанной с помощью перебежчика из КГБ Петра Дерябина «Шпион, который спас мир» («The spy who saved the world»), эта — четвертая по счету — попытка описывается весьма любопытно:

«Когда Пеньковский и Харрисон ехали в Ленинград… Пеньковский постоянно критиковал советскую систему, и его откровенность заставила Харрисона „задуматься, что же происходит“…

…Обхаживание Пеньковским Харрисона достигло своего апогея в номере Харрисона в гостинице „Националь“. Пеньковский дал понять, что хочет конфиденциально поговорить с ним… встал, подошел к краю стола и вырвал из стены пару проводков…

„Теперь все в порядке“, — сказал он, объяснив, что если в телефоне было прослушивающее устройство, то он его обезвредил…».

Довольно странная навязчивость. Первый раз видя иностранца, стремглав бросаться к нему с антисоветскими откровениями… Даже светлой памяти шпик Брейтшнейдер — и тот действовал более тонко. Спрашивал, например, стал бы его собеседник стрелять в сербов, и что тот думает о Сараево.

Немудрено, что американцы не спешат ответить Пеньковскому взаимностью.

И хотя Харрисон знакомит его с торговым советником канадского посольства Ван Влие (по просьбе самого же Пеньковского), желаемого результата это не приносит.

Встреча полковника ГРУ и канадского дипломата происходит в том же номере гостиницы «Националь». На сей раз Пеньковский обходится без выдергивания телефонных проводов. Он действует еще эффектнее. Без лишних слов заводит канадца в ванную, включает на полную мощность краны и впихивает ему очередной пакет с секретными бумагами: будто бы с описанием советских ракет.

Через два дня Ван Влие возвращает конверт, так и не решившись его распечатать.

Но не таков наш герой, чтобы отступать перед трудностями. Его в дверь, он — в окно.

В марте Пеньковский опять настигает Ван Влие, чуть ли не силой пытается всучить ему новый ворох секретных бумаг, но тот держится стойко.

«Расстроившись, Пеньковский ушел, запихнув свои секретные бумаги во внутренний нагрудный карман», — сказано по этому поводу в уже цитировавшейся книге Шектера-Дерябина.

…Лишь в апреле удача наконец улыбнется настырному предателю. Это случится после того, как английский коммерсант Гревилл Винн, давно сотрудничающий с разведкой МИ-6, приедет в Москву.

Руководство Госкомитета по науке и технике препоручает Винна заботам Пеньковского. Винну этого только и надо. В Лондоне ему уже выдали соответствующие инструкции и сориентировали на установление контакта с настойчивым инициативником.

Их первый откровенный разговор по доброй традиции происходит вновь на Красной площади (странно, что не на Лубянке, прямо у подножия Железного Феликса).

С этого момента Пеньковский начинает работать на англичан и американцев кряду.

Нехитрый арифметический расчет показывает: путь в агенты занял у него долгих восемь месяцев. Причем за это время Пеньковский предпринял шесть (!) инициативных подходов, пять раз пытался передать секретные документы и трижды посещал гостиничные номера иностранцев.

Поразительная для профессионала беспечность. Чего стоят только его фокусы с выдергиванием проводов и включением кранов, способные произвести впечатление исключительно на слабонервных домохозяек?

Вообразите: если номер, в котором жил канадский геолог, в самом деле был оборудован прослушкой, грош цена всем этим ухищрениям. Они не только не могли обезопасить Пеньковского, а, напротив, лишь ставили его под удар, ибо вызывали неминуемые подозрения. (Хорошенькое дело: заходит полковник ГРУ в плюсовой номер к двум иностранцам, и сразу же начинаются шумовые помехи.)

Надо быть либо самоубийцей, либо полным профаном, чтобы так себя вести. Ни к одной из этих категорий Пеньковский явно не относился.

Где же тогда логика?

И где, позвольте спросить, вездесущая советская контрразведка? Речь ведь идет не о каком-то полоумном диссиденте, а о полковнике спецслужбы, секретоносителе, за которым должен вестись постоянный присмотр.

Примечательно, что еще задолго до московской эпопеи аналогичные штуки Пеньковский проделывал, работая в Турции, — правда, безуспешно.

Известный британский историк разведки Филипп Найтли в своей книге «Шпионы XX века» (The second oldest profession) описывает, как Пеньковский «бегал по дипломатическим приемам, где загонял в угол сотрудников ЦРУ, СИС, военных ведомств и задыхающимся шепотом предлагал им сведения о советских планах на Ближнем Востоке. Эти сотрудники докладывали о поступивших предложениях и получали указание держаться от Пеньковского подальше. Ведь его прошлое — участие в войне, женитьба на дочери генерала, постоянное продвижение по служебной лестнице — абсолютно не укладывалось в обычный психологический образ перебежчика».

«Прошло пять лет, — продолжает Найтли, — Пеньковский возобновил свой турецкий спектакль. Вновь он стал посещать приемы и говорить встревоженным дипломатам о том, что желает раскрыть важные советские секреты».

Слово «спектакль» выделил я сам, ибо в нем сосредоточен ключ к пониманию всего происходящего.

Если иметь в виду это слово, то становятся понятными, и удивительная беспечность Пеньковского, и его навязчивость, так не свойственная профессиональным шпионам. Да и сомнения в мотивах вербовки, о которой походя упоминает Найтли, тоже отступают на второй план.