Спросил: «Нужно еще показывать?»

Мертвая тишина раскололась аплодисментами. Петрович невольно поклонился.

Психологический рубикон был преодолен. Инструмент старого рабочего размножили и выдали стерженщикам. Норма 250 стержней в смену стала обычной. Лучшие делали по 300, а иногда и больше.

Одна проблема была решена, но возникла другая, более сложная. Выходившие из сборочного цеха танки сразу же передавали боевым экипажам. Они обкатывали машины на полигоне, грузили их на платформы и отправлялись на фронт. К осени 1942 года завод стал давать сверхплановые танки. Как дороги они были для фронта.

Летом 1941 года танки производили пять заводов, но четыре вскоре оказались в пределах досягаемости вражеской авиации и под угрозой захвата наземными войсками. До войны говорили, что целесообразнее перебазировать танковые заводы на Урал и в Сибирь. Не успели. Это был большой просчет, приведший к тяжелым последствиям.

Сверхплановые танки выручали. Но скоро у проходной завода стали скапливаться почти готовые машины. На катках не было только гусениц.

Завод в те дни с трудом выполнял основную программу: не хватало траков, тех звеньев, из которых собирают гусеницы. Литейный цех не справлялся с повышенным заданием. Все резервы были исчерпаны. Цех работал на пределе.

Траки отливали из стали с большим содержанием марганца. Не хватало и стали.

В самом начале войны траки на сормовский завод шли со Сталинградского тракторного. Но бои на Волге прервали связь с заводом. Тракторный в Сталинграде непрерывно бомбили, и он стал выполнять только ремонтные работы.

Сормовичами был предложен смелый выход из положения: откомандировать рабочую бригаду в Сталинград на тракторный. Там могут быть запасы траков.

Фронт получает новые «тридцатьчетверки».

Когда был еще жив старый сормовский рабочий Николай Гаврилович Курицын, удалось записать его рассказ об одной из таких командировок.

«В Сталинград мы вылетели на специальном самолете. К тому времени фашистов отогнали уже далеко и в городе было тихо. Нас предупредили, чтобы мы не очень-то расхаживали по улицам и цехам заводов. Всюду лежали неразорвавшиеся снаряды, бомбы, мины.

Мы обомлели, когда увидели мертвый город. Какие улицы, их не было в помине. Кругом руины. Разве могли мы у себя в Сормове представить войну во всей ее разрушительной силе? Человеческого воображения на это не хватило бы.

Тракторный завод тоже лежал в руинах. Станки искорежены, кругом переплетенная арматура. Тут же на территории завода братские могилы павших воинов. Помнится, мы шли по бетонному полу, покрытому слоем стреляных гильз. Кругом работали саперы. Работал и завод. Правда, над головами рабочих не было крыш, и в сильный дождь все жались к стенам, а станки укрывали брезентом.

Мы поставили в районе завода пять палаток и приступили к выполнению задания. На тракторном большого количества траков взять не могли — здесь налаживали свое производство. Все же тракторозаводцы поделились с нами.

Все последующие дни провели на местах боев. Там оказалось великое множество разбитой техники. Мы снимали с танков не только гусеницы, но и все исправные детали, свозили к волжским причалам и грузили на баржи. Для одного танка требовалось 150 траков.

Нам помогали сталинградцы и солдаты формировавшихся здесь частей.

Рассчитывали всю работу закончить недели за две, а пробыли в Сталинграде два месяца. Нашего запаса продовольствия, при скудном пайке, хватило на три недели. Рабочие тракторного завода поставили нас на свое довольствие.

Всяческая связь с Сормовом была прервана. Мы не знали, что делается на заводе, не слышали городских новостей. Но мы видели работающий в руинах Сталинград и знали, что делается на фронтах. Враг сопротивлялся, но его били и били крепко. Тут уж мы не сомневались, что без наших „тридцатьчетверок“ не обошлось. Баржу за баржой с танковыми деталями мы отправляли в Горький.

Позже мы узнали, что на заводе наши траки тут же шли в дело».

И если в октябре 1941 года сормовские «тридцатьчетверки» шли на выручку Москве, то теперь спешили на Курскую дугу. На многих танках были сталинградские гусеницы.

В годы войны на «Красном Сормове» побывал писатель Алексей Николаевич Толстой. Он ходил по цехам, знакомился с рабочими, осматривал танки…

Особенно его интересовали молодые сормовичи, занявшие рабочие места отцов и братьев, ушедших на фронт. Одному из них он посвятил вот такие строки:

«…Горьковцы народ веселый, смышленый и злой о работе. Им только раз поглядеть — поймут. В мартеновском цехе старшему сталевару не дадите на вид и двадцати лет, ему — подумайте вы — самое место — быть форвардом, в футбольной команде: небольшого роста, рыжеватый, с отчаянно задорным лицом… Ошиблись. Товарищ Косухин льет в Сормове такую сталь и такие мячи, что в фашистских воротах и сейчас жарко, и будет еще жарче…».

И дальше:

«В старом, тесном, полутемном цехе чугунно-фасонного литья старший мастер, товарищ Блаженов, рассказывает о произведенном им чрезвычайно интересном опыте плавки чугуна.

Опыт дал вполне положительные результаты и сейчас переносится в производство. Весь коллектив его цеха не дает меньше 150 процентов нормы. Сам товарищ Блаженов — худенький старичок, работающий в Сормове, в этой литейке, уже 51 год, просил ему здесь же — в литейной — поставить койку, чтобы не тратить времени на путешествия домой…»

После войны немецкий «танковый бог» Хайнц Гудериан признался:

«…В ноябре 1941 года видные конструкторы, промышленники и офицеры управления вооружения приезжали в мою танковую армию для ознакомления с русским танком Т-34, превосходившим наши боевые машины. Непосредственно на месте они хотели уяснить себе и наметить, исходя из полученного боевого опыта боевых действий, меры, которые помогли бы нам снова добиться технического превосходства над русскими.

Предложение офицеров-фронтовиков выпускать точно такие же танки, как Т-34, для выправления в наикратчайший срок чрезвычайно неблагоприятного положения германских бронетанковых сил не встретило у конструкторов никакой поддержки. Конструкторов смущало, между прочим, не отвращение к подражанию, а невозможность выпуска с требуемой быстротой важнейших деталей Т-34, особенно алюминиевого дизельного мотора. Кроме того, наша легированная сталь, качество которой снижалось отсутствием необходимого сырья, также уступала легированной стали русских».

Гитлер, распорядившись показать новинки на Куммерсдорфском полигоне, втайне думал, что русские бросятся копировать T-III. Получилось наоборот.

В 1943 году на Абердинском полигоне (США) были проведены сравнительные испытания американских и многих зарубежных танков, в том числе Т-34. Американские испытатели, всегда скептически относившиеся к чужой технике, свое впечатление от «тридцатьчетверки» выразили в отчете фразой: «Конструктор этого танка заслуживает памятника при жизни!»

Голландский журналист, работавший в войну в Берлине, писал: «…Мы каждый день получали известия об успехах „простых“ русских танков типа Т-34, которые, хотя немцы старались не признавать, оказались лучшими по своей боевой мощи, чем утонченные, снабженные прекрасным оптическим и электронным оборудованием фашистские танки „Тигр“ и „Леопард“. Ходила такая шутка: „Правда в русских танках ранишь пальцы от нешлифованных сварных швов, но пушка на них такая хорошая, что с ней все немецкие танки расстреляешь…“ Пушки русских танков действительно были важнее неотшлифованных швов… Конструктивная простота, легкое обслуживание и надежность имеют преимущество над сложными конструкциями, модными прихотями и блестящей наружностью».

А вот суждения американского журналиста: «Если оценить, кто внес наибольший личный вклад в победу союзников во Второй мировой войне, то наряду с именами Рузвельта, Черчилля и Сталина следует назвать имя конструктора русского танка „Т-34“».