— Отставить, — зло приказал Хомутов.

— Бьют же, — оправдывался тот, подползая.

Стрельба притихла. Над низиной поднимались тягучие гнилые запахи. Богатунцы были в безопасности.

Хомутов подозвал молодого солдата, принявшего от Барташа знамя, и передал ему командование.

— Выведешь к реке, и до села.

Солдат, положив винтовку на локтевей сгиб, хмуро перекручивал обмотки.

— Стрелять?

— Нельзя.

— Вот это хуже. — Он улыбнулся, собрав у глаз маленькие морщинки.

— Не будешь?

— Раз не надо — не буду, — серьезно сказал солдат. Морщинки разошлись. — Ребята, за мной, — прокричал он вполголоса и пополз, вертко работая коленями в вязкой почве. Хомутов кинул последний взгляд на тупые шипы его подошв и побежал догонять Барташа, заметного по дорожке колеблющихся камышовых метелок. Вскоре миновали первую камышовую заросль и пошли по мочажиннику, поросшему дымчатой вербой. Хомутов был впереди, держа путь к дому Мостового. Он спешил. Барташ видел впереди крутые лопатки и оборванный хлястик шинели.

— Тише, Иван, — сдерживал он Хомутова, — сердце лопнет. — Он тяжело дышал, улыбался одним ртом, а глаза выдавали утомление.

Хомутов подождал Ефима.

— Что же это такое? — дохнул он. — Побили! За что?

— Не паникуй, Иван, — успокаивал Барташ, — очевидная провокация. Надо бы достать Егора.

Они снова вступили в густой камыш. Чавкала грязь, всасывая и с трудом отпуская ноги. Хомутов раздвигал камыши прикладом, наваливался плечом, и сверху, с тронутых головок, летело мелкое суховатое семя. Они добрались до двора Мостового настолько неузнаваемые, что только что прибывший Сенька спрятался в сарайчик, подхватив на ходу вилы.

— Не подходи, стрелять буду! — пронзительно заорал он, выставив держак из сарая.

— Побесились, — раздраженно цыкнул Хомутов. — Сенька!

Узнав голос Хомутова, Сенька осторожно выглянул.

— Дядька Иван, ты это чи не ты? — удивился он, недоумевающе озирая его.

— Я, я, — отвечал Хомутов, — отец дома?

— Дома? — удивился Сенька. — Как же он может быть дома? Он с митингов не вылазит.

— Вынеси-ка ведерку да черпачок, живо. Умыться надо. Ты испугался, остальные и подавно.

Хомутов снял шинель, с удовольствием подставив голову и шею под холодную струю воды. Быстро, докрасна вытерся рушником, передал Барташу.

— Говоришь, батька на митинге?

— Ну да.

— Нового ничего нет?

— Каждый день новости, — Сенька взял ведро, кинул на дно черпак, — полковника Карташева и Самойленкова, хорунжего, фронтовики было заарестовали, да черт поднес стариков, сто бород на сотню коней…

Сенька собрался уходить.

— Ты не тикай, — остановил его Хомутов, — что дальше?

— Дальше дела сопливые, дядька Иван. Заарестовали старики фронтовиков и погнали попереди себя, как яловник.

— Надо спешить, — сказал Барташ, — надо выступить, обязательно выступить. Земля, понял, Иван, земля…

Еще не было ясно, как восприняла станица нападение на богатунскую делегацию. Знает ли народ? Хомутов и Барташ бежали к площади, оставив оружие в хате Мостового. Их не задерживали, не теребили. Два новых человека, влившиеся в бурлящую толпу, заполнившую площадь, в ней как бы растворились.

Споры разгорались между отдельными кучками, все было накалено.

Прошло уже время, когда речи произносились с правленского крыльца и слушали их избранные, оглаживая почтенные бороды.

Теперь бежали на звуки набата и стар и млад, и женщины и мужчины. Тесно стало атаманское крыльцо. Посередине площади поставили высокий помост с перильцами, назвали новое сооружение трибуной, — словом, вначале для народа непонятным, а потом крепко вошедшим в быт.

Хомутов, расталкивая толпу, направлялся к трибуне. Чтоб его сразу же не узнали, повязал щеку носовым платком Барташа. Он видел растерянные лица женщин, слезинки в уголках глаз, видел насупленные кучки фронтовых казаков и солдат. Он толкал людей, и никто не обругал его, точно люди окаменели и были бесчувственны. Два раза его окликнули, осторожно, чтоб слышал он один. Обернулся, увидел Лучку и Шульгина, без винтовок, только с холодным оружием. Мостового нигде не было, это смущало Хомутова, заставляло насторожиться. Вот путь преградила крупная фигура Шкурки. Хомутов нажал локтем и мельком глянул ему в лицо. Шкурка тряхнул за плечо.

— Ты? Иван? А где делегаты?

— Молчи, Шкурка, — шепнул Хомутов, — побили наших на велигуровской протоке.

— Ребята!.. — Шкурка крутнулся к окружавшим его солдатам.

— Тихо, — перебил его Хомутов, цапнув за руку, — не сразу…

Картуз Барташа нырял впереди, лавируя между сплоченными кучками казаков, не уступающими дороги. Хомутов догнал его.

— Везде о земле. Все о земле говорят, Иван, — как бы механически повторял Ефим мучившее его слово.

На лестничке трибуны сидел уставший Ляпин. Вахмистр сбил на затылок шапку. Открылась плешивая голова с прилипшими редкими прядками. Сапоги и ластиковые штаны забрызганы свежей грязью. Он разговаривал с Брагиным, перекидывая в ладонях две загорелые стреляные гильзы.

— Натуральный бой выдержал, — хвалился он, — пару голодранцев у них укокали, а они у нас Мотьку Литвиненко просекли пулей, чуть повыше коленки. Живодеры… казацкого мяса захотелось…

Хомутов качнулся вперед; Барташ понял его, крепко сжал руку повыше локтя.

— Нельзя, дурень, — прохрипел он.

Хомутов отрезвел. Освободил локоть, подвинулся, вслушиваясь. Говорил Лука Батурин, постукивая о пол кованым винтовочным прикладом. Он больше обращался к тем трем, обособленно стоявшим на трибуне.

— Наши, из комитета, — шепнул Барташ, — по всему видно, их уже потревожили.

— Ишь городовики, — кивнув в сторону приезжих, сказал Ляпин, — небось спервоначалу здорово шумели?

Брагин заложил руки в задние карманы щегольской бекеши.

— Шумели, — ответил он, приподняв брови. — Во-первых, сдавай оружие, во-вторых — давай Советскую власть, в-третьих — выбирай земельных уполномоченных.

— Разевай рот шире! Умники! Жили без их тысячу лет казаки и как-нибудь еще проживут. Налетели на казачество, как кобчики на зайчиху. Оружие сдать! Ишь!.. Зачем же оно им, а? Не пояснили?

— Казаки, мол, не хотят революцию защищать, так оно им и не нужно. А иногородние и рабочие создают красногвардейские отряды.

Ляпин кинул под ноги пустые гильзы, отер ладони о штаны, поднялся.

— У казаков не то что отряд. У казаков два полка при полном параде, — сказал он сурово, — вот мы к ним в Богатун не пошли с оружием, а они к нам как на войну. Выходит, не зря мы их поколотили…

— Как, на берегу?

— Заставу выставили по шляху. Канат у парома — топором. Теперь скидай штаны да вплынь, кто хочет тут разговор заводить… Давай послухаем, что там Лука балакает, что-сь народ регочет…

Лука, чувствуя за спиной силу, хитро плел речь, не торопясь и не нажимая на голос. Он ходил по трибуне, то вплотную приближаясь к приезжим, то отходя к противоположным перилам, разглядывая своих противников недружелюбным, презрительным взглядом.

— …Знаем мы вас, работников расейских, не впервой сегодня с вами поручковались, — говорил Лука, — лежит под лавкой в холодке, косу под себя, а на подошве мелом нашкарябано: «Меньше восьми рублев за десятину не буди». И ходишь вокруг их, как кот вокруг горячего борщу. Вроде восемь рублей не расчет для хозяйства, а побудишь его на пятиалтынный дешевле — еще голову косой оттяпает. А ежели плотника нанимать с вашего брата, так и совсем невозможную условию ставят: спать, покель хошь, хлебова вволю, ломтевой без отказу и выше двух аршинов не лазить.

Старики, окружившие трибуну, засмеялись, похлопали друг друга по спине, как бы говоря: вот, мол, какой Лука. Подождав с довольным видом, когда уляжется смех, Батурин продолжал в более серьезном тоне:

— А теперь с того боку шли свои права нам устанавливать, паморки честному народу забивать, вроде мы их впервой видим и сами не знаем, к какой такой красотке присвататься. Мало того, что на землю казацкую саженей понаделали, делить, так еще старинное наше управление порушить… Стал у их атаман поперек горла, как кость у жадного кобеля. Какие-сь Советы придумывают! Да мы весь век с советом жили, без совету аршину земли никому не прирежем, полсажени дров не отпустим. Самые знаменитые старики в казацкий совет выбранные. Наши деды говорили, что до булавы надо головы. А коли ты в своем хлеву двум свиньям есть не поделишь, то за всю станицу хвататься мы не рекомендуем, а то враз по рукам гост-рой шашкой. Отмахнем, будьте спокойны. Ишь какие норовистые стали! А то, видать, забыли, что от норова есть у нас дедовское средство: ледовой воды на спину выплеснуть, а потом кнутом, батогом да с потягом…