— Я к тебе часто буду приходить. Ты готова слушать?

— С нетерпением.

«Утром штормило. На берегу был вывешен предупреждающий флажок. Мне не следовало бы заплывать так далеко, океан не на шутку разволновался. По берегу нервно ходил спасатель со свистком во рту, призывая выйти из воды. Я пыталась приблизиться к берегу, но меня уносило все дальше и дальше. Соль разъедала горло. Свинцовое нагромождение туч давило своей тяжестью. Небо качалось надо мной, угрожая и темнея. Свисток захлебывался в панике, но я его уже не слышала, в ушах поселился шум океана. А вокруг бушевала стихия.

— Помогите, — пыталась крикнуть я, но вода заталкивала мой крик назад. Я теряла силы, а вместе с ними и надежду. С ужасающей ясностью я понимала, что противник значительно превосходит меня, мне с ним не справиться. Бросив последний взгляд в сторону берега, я вдруг заметила, что кто-то плывет ко мне. Кажется, их было двое. Во мне затеплилась слабая надежда, и я, собрав последние силы, стала отчаянно бороться.

— Держись! — услышала я знакомый голос.

— Мы плывем к тебе, — вторил ему другой.

Они стремительно приближались, мощно работая руками. Это были Сомов и Майк. Только позже я поняла, насколько дух соперничества прибавил им тогда сил. Если бы не их взаимная ревность, возможно на этом бы мои воспоминания и оборвались. Две пары глаз уже были почти рядом. Одни, небесного цвета, принадлежали скандинавскому викингу, сказочному красавцу, этому волку в овечьей шкуре. Другие — черные, косящие — неуклюжему, толстому, смешному Квазимодо с добрейшим сердцем и чистой душой.

Чьи-то сильные руки подхватили меня и толкнули вперед, другие, не менее сильные, приняли меня и толкнули дальше. Так, поочередно, бросая меня друг к другу, мужчины отвоевали меня у стихии. У самого берега кто-то большой и сильный взял меня на руки и рухнул на песок вместе со мной. Надо мною склонились множество глаз — испуганных, тревожных, радостных, сочувствующих и… любящих. Я любила их всех, как любила землю, на которой тогда лежала, как любила жизнь, которую снова обрела. Кто-то кутал меня в полотенце, кто-то отжимал мои волосы, пахнувшие водорослями.

— Спасибо, — наконец смогла произнести я и беззвучно заплакала.

— Все хорошо, Лу, все хорошо, — сказал Майк, гладя меня по щеке.

Разразившийся ливень заставил всех подняться и спрятаться под ветвистым деревом. Рядом со мной стояли двое моих спасителей, но именно Майк, а не Сомов прижал меня к себе, закрыв от проливного дождя. Я с удивлением посмотрела на Сомова. Он отвел взгляд, и я поняла, что Майк, подплыв ко мне первым, завоевал право обнимать меня.

По этому же праву мы оказались в тот вечер наедине в его номере. Я с любопытством огляделась, на прикроватной тумбочке лежала стопка книг, содержание которых, судя по названию, стимулировало инженерную мысль Майка. Я чуть не ударилась о гири, лежащие на полу.

— Ты занимаешься гимнастикой? — удивилась я.

Он взял в одну руку обе гири, после чего легко и непринужденно продемонстрировал мне свою силу. Руки у Майка были большие, с коротко подстриженными ногтями, тяжелые и неуклюжие, как он сам. Но когда он бережно касался ими моего лица, моих глаз, губ, они казались мне легче ветра. Я лежала рядом, обнаженная, сверкая упругой белой грудью и узкой полоской внизу. Я гордилась своим бронзовым загаром.

— Я не верю, не верю, чтобы такая красота и рядом со мною, — шептал Майк, прижимая к своим губам мои тонкие пальцы. — Я не смею даже трогать тебя — только любоваться тобою. Ты — Афродита, и я нашел тебя в пене морской. Какая же ты необыкновенная, Лу. Таких нет на земле. Я таких никогда не встречал.

— Мишка, — шептала я, перебирая его волосы на затылке. — Мишка, иди ко мне.

— Я не смею, — тихо сказал он. — Ты слишком красива для меня, слишком хороша.

— Какой же ты дурак, — нежно шептала я, — такой милый, славный дурачок.

Я поглаживала его затылок, плечи, спину и чувствовала, как в нем пробуждается мужская сила, которой он стесняется и пытается ее скрыть. «Боже мой, как же он невинен, как чист и неиспорчен, и как я хочу быть рядом, и слушать его, и наслаждаться звуками его голоса», — думала я. Его слова, перемешанные с поцелуями, вызывали во мне нежные переливы, какие-то неведомые струны собственной души открылись мне и зазвучали так, словно кто-то умело водил смычком по моим пробудившимся эмоциям. Это были совсем иные эмоции, каких я прежде не испытывала. В постели я была эгоисткой, старалась получить максимальное наслаждение и быстро забывала о том, кто мне помог его получить. С Майком я стала другой, мне хотелось доставить удовольствие ему. Сама же я была переполнена светом его любви и его восхищения мною. Для сексуальных чувств во мне не осталось места. Мишка склонился надо мною, не решаясь овладеть моим телом. Он весь дрожал. Чтобы растопить его внутреннюю скованность, я приподнялась и легла на него, накрыв распущенными волосами.

— Лу, — шептал он, вздрагивая. — Какая ты нежная, какая легкая. Чем я заслужил такое…

Он ждал меня, а я знала, что не смогу, и не знала, как ему об этом сказать. Он боялся сделать неосторожное движение, потому что больше не мог терпеть, а я это чувствовала и боялась, что у него может не получиться. И тогда я сама установила ритм движения, и он закричал, задыхаясь и… плача.

— Лу, любимая, Лу, прости меня, — шептал он и плакал. — Мне так стыдно перед тобой. Ведь я так и не смог для тебя ничего сделать.

— Глупый, ты ничего не понимаешь, я получила больше, чем ты думаешь, — отвечала я, обнимая и прижимаясь к нему, смешному и неуклюжему Квазимодо с душой святоши.

— Я все еще не верю, что ты со мной.

Но мною уже овладела чувственность, удовлетворить которую мог только он — распущенный сатана, разнузданный Мефистофель. Одержимая азартом, я почувствовала в себе внутреннюю дрожь и подумала, что стоит только прикоснуться ко мне так, как это умел он, проклятый Люцифер, и все во мне затрепещет. Я быстро попрощалась и вышла из номера. Меня тут же схватили знакомые руки.

— Ты что, ждал меня здесь? — удивилась я, увидев Сомова.

Глаза его пылали алчным нетерпением. Так велико было искушение! И через минуту я уже лежала в его объятиях.

Сомов, войдя в меня, все понял.

— Стерва, какая же ты стерва, — бормотал он, сладострастно дыша. Он взял бешеный ритм. Мое тело моментально отозвалось, потом еще, и Сомов это почувствовал. — Стерва, — задыхаясь, повторял он и замер во мне, извергая страсть».

Шереметьево замело снегом. После сильных морозов грянуло потепление. Метели заметали дворики, аллеи, улицы. В белоснежном одеянии кусты и деревья иногда сбрасывали с себя излишки снега, рассыпавшиеся многочисленными пушистыми снежинками. И желтогрудые синицы с радостным чириканием взлетали и садились на заснеженные ветки.

— Здравствуй, сестренка, — встретил ее в аэропорту Сергей. — Как отдохнула? Почему на звонки не отвечала?

— Телефон потеряла. А маму расстраивать не хотела. Она же по каждому поводу переживает.

— Молодец, что догадалась из аэропорта позвонить. Ты знаешь, новости есть не из лучших. Валя умерла, бывшая жена Стаса. Он не мог приехать из Женевы. Я приезжал на похороны. Печально все это было наблюдать.

— Сережа, я слышала, что только у нелюбимых жен бывает рак груди.

— Может быть, не знаю. Тебя куда отвезти? На Димитрова или на Юго-Запад?

— Хочу на Димитрова заехать сначала. — Увидев записку Стаса, воспринятую ею, как приговор, Юлька решительно сказала брату: — Я быстро соберу вещи. Подожди меня.