Елена Васильевна замолчала, вспоминая те давние года.

— Я тогда не был уверен, что стану для нее лучшей партией, да и ее слова подтвердили мои предположения. Соединить свою судьбу с молодым человеком, который никогда не был женат, гораздо логичней и приятней для юной девушки, чем выйти за человека в прошлом семейного, да к тому же обремененного ребенком.

— Это мне так казалось лучше, но не ей, — перебила его Елена Васильевна. — Это я разрушила ваше счастье, это из-за меня дочь дала обет Всевышнему.

— Какой обет? — с недоумением спросил Волжин.

— Она, наивно полагая, что это поможет, поклялась отказаться от самого дорогого для нее — от тебя, ради того чтобы я выздоровела. Поэтому можно считать, что косвенно я стала причиной вашей разлуки.

— Не надо себя корить, Елена Васильевна, голубушка. Мы снова встретились с Юлей. Она еще молода, да и я полон сил, мы еще внуков вам нарожаем.

— Спасибо, Станислав, за твои добрые слова. Только послушай, о чем я хочу тебя попросить. Понимаешь, за Сережу я спокойна, у него прекрасная жена, которая вовремя заставляет его тормозить. Ты же знаешь, каким твой друг может быть бесшабашным. А вот за Юленьку сердце болит. Она такая впечатлительная, такая эмоциональная, такая ранимая. Она любит тебя, всю жизнь любит. Случись с тобой что-нибудь, она или не переживет, или обезумеет. Пожалуйста, не рискуй собой, Станислав. Сумасшедшая Юлина любовь — твой крест. Принято считать, что мужчинам не следует много говорить о любви к ним, дескать, они зазнаются. На тебя это не распространяется. Ты совсем другой. Ваши отношения проверены временем. Я с радостью вручаю тебе судьбу дочери и прошу беречь себя не меньше, чем ее. Это очень важно.

— Я обещаю вам, Елена Васильевна, что со мной ничего не случится. На мне теперь лежит большая ответственность за нашу семью. Сколько же можно Юле страдать? Я просто обязан сделать ее счастливой. Я справлюсь с любыми трудностями, меня так просто не сломить. Посмотрите на меня, посмотрите.

Волжин напряг свои мышцы, и глазам Елены Васильевны представился настоящий Геркулес. Она засмеялась искренне, молодо, заливисто.

— Ну вот так-то лучше, — улыбнулся Волжин.

Невзирая на то что «Аэрофлот» давно потерял статус монополии, и как в России, так и в странах СНГ возникли новые конкурентоспособные авиаперевозчики, по мнению преданных работников первой в Советском Союзе авиакомпании, она по-прежнему оставалась лучшей в стране. В Домодедово выстроили новый аэропорт, провели железную дорогу, по которой мчались поезда, доставляющие пассажиров к рейсу, и красивое многообещающее название East Line привлекало внимание людей, собирающихся в дальние страны. И все же Шереметьево есть Шереметьево. Это старейшие воздушные ворота страны — такие привычные, такие знакомые, такие до боли родные. Марина сравнивала Шереметьево и свою авиакомпанию с классикой, которая никогда не устареет и будет жить вечно. А все эти новомодные романы — безусловно, хороши и интересны, но, после того как будут прочитаны, останутся в памяти ненадолго.

— «Аэрофлот» — это прекрасная школа, и ни одна стюардесса или стюард в другой компании никогда не постигнет тех тонкостей, которые впитали в себя те, кто начинал здесь летать, кто стоял у истоков, кто испытал все сложности строгих квалификационных комиссий или оформлений разрешений для полетов за рубеж, — доказывала Марина своему мужу.

— Любовь моя, кто спорит, — удивлялся ее патриотизму Сережка Дроздов. — Но ты слишком растрачиваешь себя на работе. Вспоминай иногда, что у тебя есть муж, который жаждет внимания и любви.

— Сереж, ты должен понять, что от меня сейчас в службе многое зависит, — немного поумерила свой пыл Марина, и в голосе ее послышались нежные нотки, которым так умилялся Дроздов.

Однако он смерил супругу суровым взглядом и произнес:

— О работе больше ни слова. На меня-то ты не сможешь наложить дисциплинарные взыскания, хоть я и далек от твоего идеала бортпроводника. Ты, наверное, забыла, что когда-то сама работала простой бортпроводницей.

— Да, я была ею, но очень ответственно относилась к своему делу, — горделиво вскинула голову Марина.

— Ты устала, родная моя, — одной фразой прекратил прения голубоглазый красавец. — Иди ко мне, я тебя пожалею.

Сергей обнял тонкую фигурку жены и бережно прижал к себе. Марина сразу притихла и подозрительно засопела носом.

— Любовь моя, что случилось, ты плачешь? — удивился Дроздов.

— Пожалей меня, Сережа, крепче пожалей. Я так устала быть сильной, — хлюпало носом хрупкое создание.

— Господи, как же ты вымоталась на этой должности. Посмотри на себя — один нос и глаза. Ты моя славная, умная, любимая, ты моя самая красивая. Перестань, перестань реветь, — прямо ладонью вытирал ее слезы Сергей, — ну как мне тебе помочь, скажи?

— Просто будь со мною рядом и хоть иногда повторяй мне такие красивые слова.

— Если бы это были просто слова, — горько усмехнулся Сергей. — К сожалению, служба бортпроводников все чаще становится для тебя дороже родного мужа. Вот ты горишь на работе, от больничного отказываешься, когда следует лежать в постели, а сочувствуют-то мне, а не тебе. Считают, что ты и меня поучаешь.

— А разве я кого-то поучаю? — мгновенно высохли слезы на бархатном личике. — Я же просто требую от людей элементарных вещей: дисциплины, без которой невозможно выполнение нашей работы, знаний аварийно-спасательных средств и действий в аварийной ситуации, умения владеть иностранными языками, наконец просто культуры речи и поведения. Я так часто иду на уступки, закрываю глаза на мелкие нарушения, стараюсь как можно мягче объяснить людям, как правильнее вести себя, чтобы избежать конфликтов с пассажирами, чтобы создать доброжелательную обстановку, тепло, уют, комфорт на борту, чтобы люди сходили с трапа довольными и отдохнувшими.

— Фигня это все. Они не уйдут отдохнувшими после десятичасового перелета в Сеул или тринадцатичасового в Гавану, да вдобавок, если ноги затекают и спина болит, и болтанки вытряхивают последние силы, — перебил Сергей.

— Мы должны сделать все, что в наших силах, а то, о чем ты сейчас сказал, от нас не зависит, — убеждала мужа Марина.

— Мне не надо этого объяснять, я старше тебя и больше тебя работаю в «Аэрофлоте». Еще Капица говорил, что «руководить — это значит не мешать хорошим людям работать». Ты же иногда не отличаешь молодых, начинающих бортпроводников, которым нужны подсказки, и опытных, которых твои подсказки оскорбляют. — Голос Сергея стал жестким. — Между тем девчонки и ребята во время небольшого отдыха даже не могут посидеть в специально выделенных для экипажа нормальных, с откидывающимися спинками креслах, потому что они проданы пассажирам. В результате бортпроводники вынуждены проводить все это время в служебном кресле у туалетов или перед креслами пассажиров. А те обращаются к ним с просьбами и поневоле не дают даже на минуту глаз сомкнуть в ночные часы. Кто за это ответит? И почему только мы должны, а нам никто не должен? А то, что ноги сводит от усталости и спину ломит, и голова тяжелая, — об этом кто-нибудь задумывался?

— Мы сами выбирали такую работу. Я понимаю, что на Боинге-747 есть все условия для работы и отдыха в многочасовом полете. Там даже в кабине экипажа есть отдельная комнатка с двумя койками. Но что делать, если наша многострадальная родина не может предоставить нам такую возможность? Многие люди живут гораздо хуже и не ропщут. Говорят, что страдания возвышают, а боль очищает. Надо терпеть.

— Согласен. Надо. И все же вам, руководящему составу, следует больше заботиться о простых смертных, а не делать акцент на их ошибках.

— Ты не далек от истины, но не знаешь всего, о чем я рассказать не могу, просто не вправе из-за морально-этических соображений. Одно только хочу заметить, если я что-то требую, то и сама это исполняю. Нельзя курить на борту — не курю, терплю. Иногда рука дрожит после рейса, когда сигарету зажигаю.