Мельница и правда вздымала ввысь яркое пламя пожара.

Лейтенант, задыхаясь в дыму, сначала шепотом, потом громче и громче начинал петь знаменитую песню погибающих матросов «Варяга». Он постреливал из немецкого автомата в отдельные фигуры, маячившие по кустам, почти уже не менял позиций и… умирал. Крови Неупокоев потерял много, вдобавок очередное ранение ноги поначалу вернуло его в сознание, но затем опять жизнь стала покидать его. Он шастал по третьему этажу, похожему на решето от пуль и взрывов, периодически напоминал врагу о себе редкими выстрелами и уже ни о чем не мечтал. Лейтенант знал, что победа будет за Красной Армией, она освободит свою территорию и выкинет фашистов далеко-далеко. Что литерный этот не дойдет до фронта, его завалят здесь, в этих прусских землях. Непременно завалят!

Снизу раздался надрывный рев старшины – стон боли и ужаса. Васюков с пробитой ногой, двумя ранами плеча и головы, объятый огнем, встал в дверном проеме, разбитом ранее бронемашиной, и стрелял из ППШ, веером посылая пули. Он вторил песне лейтенанта и горланил из последних сил:

Грудь бойца пробила пуля, он кашлянул, захлебнулся, но устоял на перебитых ногах, опустил автомат и с трудом поднял руку. Взору затаившихся гитлеровцев в свете единственной неразбитой фары предстал непристойный жест русского, давно выученный фашистами.

– Черт вас побери, недоноски! Какого вы стоите… уставились на этого… Кончайте с ним! – зашипел на солдат офицер, держа разряженный пистолет в опущенной руке.

Васюков ехидно ухмыльнулся и закрыл глаза. Потому что умер прямо стоя на входе в полыхающую огнем мельницу. Штурмовики уже не увидели плавящегося от жара лица диверсанта, как и попадания пуль в его тело, – разведчик повалился назад, в бушующее пламя пожара.

– Герр офицер, вас к рации, – сообщил солдат из кабины броневика, – прибыл патруль Майера, спрашивает, нужна ли помощь.

– Явились, черт бы их побрал! Наверное, пятки натерли от такой спешки?! – съязвил офицер и закинул ногу на ступеньку кормы бронемашины. Но в этот момент очередь из дымящего окна третьего этажа мельницы прошила шею и плечи командира штурмовиков. Он грубо повалился на землю, усыпанную пустыми гильзами, и уставился в ночное небо стеклянными глазами. На его лице запечатлелась недоуменная мимика.

А в темном небе уже гудела эскадрилья дальней авиации, из бомболюков которой на зарево ветряной мельницы вдруг посыпались черные точки.

– Прошли госграницу СССР, скоро будем над заданными квадратами, – громко сообщил летчик, высунувшись из кабины внутрь фюзеляжа.

– Отлично! – офицер, сопровождающий Сергачева, показал вытянутый большой палец кулака и взглянул на ветерана. – Готовы, Семен Степанович?

– Нет, – честно ответил Сергачев, съежившись у самой двери самолета большим грузным тюком. На нем сейчас висело столько амуниции и снаряжения, что поковыряться в носу не получалось. А ведь так нещадно чесались ноздри, и пот застилал стекла пилотных очков.

– Не бойтесь, мы поможем! – продолжал улыбаться разведчик, но какой-то неискренней и напряженной выглядела его мимика.

Вдруг самолет тряхнуло, а вокруг забухали разрывы снарядов. Зенитки укрепрайона, ожидавшие противника по информации операторов постов наблюдения за воздухом, поймали в лучах прожекторов самолеты и начали артобстрел. Буквально сразу один из бомбардировщиков загорелся и стал снижаться, оставляя за собой черный шлейф в темном небе. Остальные совершили небольшой вираж и продолжили полет. Вслед за ПВО укрепрайона «заговорили» зенитные посты литерного, боясь, что советская авиация летит уничтожать именно их объект. Но с воздуха спецсостав не было видно, только вспышки выстрелов зениток и трассирующие линии крупнокалиберных пулеметов, прошивающих низкую облачность.

А вот опознавательный знак в виде огня в черной бездне земли летчики увидели воочию. И стали заходить на обозначенный квадрат. Потому что именно в этих местах, по телефонному сообщению и огневому сигналу РДГ Неупокоева, должен был находиться литерный.

– Парни действительно совершили невозможное! – сказал один пилот другому, оттягивая штурвал и выводя самолет в пике. – Добрались до изделия и подожгли его. Теперь держись, «Крыса»! Мы идем к тебе.

Всего две минуты понадобилось пролетевшим один раз над целью самолетам, чтобы покрыть местность бомбами. Пылающую мельницу разнесло в клочья, отчего летающие головешки и искры долго озаряли округу, прощальным фейерверком освещая место гибели двух храбрых разведчиков – лейтенанта Неупокоева и старшины Васюкова. Накрыло и разбегающихся в ужасе штурмовиков. Наутро подтянувшиеся силы немцев застанут печальное зрелище в этой холмистой местности: выжженная земля, дымящие воронки, полсотни трупов, исковерканную технику, тлеющие останки мельницы.

– Обратно уходим по новому маршруту, старый пристрелян ПВО, – сообщил пилот повернувшего назад «Пе-2», – и еще… У нас перебит масляный шланг, там течь, будьте осторожны, возможен пожар. И вероятна опасность не дотянуть до Литвы. Готовьтесь к сбросу, парни!

– Зашибись! Алексей, ты слышал?

– Нам нужно десантироваться в квадрате…

Договорить разведчик не успел – на глазах ошарашенного Сергачева произошло то, чего любитель твердой почвы под ногами всегда боялся. Близкий разрыв зенитного снаряда разорвал оболочку фюзеляжа бомбардировщика прямо за спинами двух силовиков НКГБ и их тела тоже. Внутрь самолета ворвались облако огня, дыма и порция осколков. Бойцов разбросало по стенам транспорта, Сергачева оглушило и опалило ему усы и кожу лица. Глаза спасли очки, а один из горячих осколков впился в цевье висящего на груди автомата, не поранив его хозяина.

Не сразу Семен Степанович пришел в себя, а когда очухался, больше от матерного крика торчавшего из кабины пилота с окровавленным лицом, орущего, чтобы разведчик срочно прыгал, то осознал, что произошло. Самолет падал, кренясь на бок, погибшие разведчики не могли уже ничем помочь ветерану-железнодорожнику, а мысль о прыжке без тандема, в одиночку, помутила его рассудок. Он начал молить Христа Спасителя и товарища Сталина дать ему сил, бранился так, что у самого уши вяли, но смерть неотвратимо приближалась к нему. И Семен Степанович понял – нужно сделать это, нужно прыгать. Единственный шанс на спасение – там, в воздухе или на земле, но не в этой пылающей топке. Дрожавшие руки попытались повернуть рукоятку двери и отдернуть створку, но не получилось. Он, ломая ногти от остервенения, вцепился в ручку сильнее, надавил, и в тот момент, как дверь раскрылась, бомбардировщик дернулся, заваливаясь брюхом вверх, а Сергачева неведомой силой выдернуло из самолета в чернь небосвода.

Он дико орал, усердно махал руками и брыкал ногами, пытаясь как-то вернуть себя в нормальное положение и ощутить почву под собой. Холодный воздух ветром обжигал щеки и глотку, вверху ухали взрывы, внизу молотили и стучали на все лады. Ветеран на миг со страхом в сердце глянул вниз, хотя в основном падал зажмурившись. И обомлел. Много позже он не раз будет вспоминать эту необыкновенно красивую картинку: черное море земли, огни выстрелов, светлячки трассеров, зарево пожара, гул и уханье, свободное парение над всем этим.