— А ну, кончайте с этим, — сказал он. — Прямо сейчас, слышите?

Теперь они просто скисли от смеха — ну, как же, какой-то жалкий старик, сидя на земле, указывает им, что делать! А потом, отсмеявшись, принялись швырять в него всем, что у них было в руках, — камнями, палками, пустыми пластиковыми бутылками. Он не пытался даже закрыть лицо — просто сидел под ливнем всего этого мусора и молча смотрел на них. И только когда им уже нечем было бросаться, когда они выкрикнули ему в лицо последнее грязное ругательство — только тогда он показал им винтовку, которую по-прежнему сжимал в руке.

— Вот дерьмо! Эй, старик, да ты никак собрался стрелять! — пробормотал тот самый долговязый юнец. Только на этот раз он уже не смеялся.

— А ты как думал? — Он вскинул винтовку и пальнул вверх.

— Ой, он нас убьет! Всех сейчас убьет! — взвизгнула девчонка и опрометью бросилась бежать.

Она быстро бегала, эта девочка, куда быстрее, чем остальные, правда, ее брат-близнец под конец почти догнал ее. Эти двое были уже в конце квартала и собрались свернуть на север, прежде чем до них дошло, что происходит. Пухлый коротышка здорово отстал от брата с сестрой, а долговязый, костлявый юнец рывком дернул за собой самого маленького — того, обвешанного соплями. Малыш словно прирос к земле — видимо, не столько испугался, сколько удивился, потому что, разинув рот, только тупо хлопал глазами.

— Бежим, Донни, — взмолился костлявый, таща его за руку. — Видишь, у старика ружье. На этот раз старый пердун, похоже, не шутит.

«Сопливец» потоптался на месте, потом, смешно переваливаясь и едва поспевая за «скелетом», торопливо заковылял по дороге. Он бы мог догнать их, если бы захотел, но вместо этого он выстрелил снова, потом еще раз. Винтовка в его руках будто ожила, теперь она уже не слушалось его, и он ничего не мог с этим поделать. Они еще не успели добежать до угла, когда какая-то машина свернула на Фэйрмаунт-авеню, в одном из домов открылось окно, и кто-то крикнул, чтобы прекратили весь этот шум… а потом раздался еще один выстрел, и вслед за ним — детский крик, потом еще выстрел, и еще. Все эти звуки вдруг слились воедино, и сейчас он даже не смог бы сказать, который раздался первым. Малыш внезапно споткнулся и упал, и теперь только костлявый юнец вопил один, пронзительно и пискляво, как девчонка.

И тут вдруг улица внезапно опустела… только на самом углу ее, прямо посреди дороги, валялось нечто, похожее на небольшую кучку тряпок.

Он тупо уставился на винтовку, на странно оцепеневшую, будто парализованную руку, которая по-прежнему прижимала приклад к плечу — как будто ждал, что случится дальше. И только тут до него дошло, что все, что могло случиться, уже случилось.

Войдя в дом, он поставил винтовку в шкаф Энни, в который он редко заглядывал, сунув ее между висевшими там юбками. Потом, вспомнив о босых ногах, влез в старые башмаки, чтобы не порезаться, и взялся за веник. К тому времени, как приехала полиция, он уже почти успел собрать с пола осколки битого стекла. «Ну, надо же! — беззлобно подумал он. — В кои-то веки приехали вовремя. И как назло, именно тогда, когда у меня дел по горло!»

— Одну минутку, хорошо? — вежливо попросил он, и полицейские, разом онемев, молча смотрели, как он сметает в совок последние осколки стекла с дорожки перед домом.

— Вот и все, — удовлетворенно пробормотал он, поставив веник с совком возле крыльца. — Я готов.

Тесс Монаган казалось, что книга записей, куда она заносила все назначенные встречи, или «склерозник», как она его называла, растет прямо на глазах. Огромный и белый — тридцать страниц июня, пустых, словно сибирские степи, закрывали почти весь ее стол — он пух, как снежный ком. — «Так и ослепнуть недолго», — подумала она, но взгляд ее, как назло, словно прилип к нему. Тридцать аккуратных пустых страниц, только и ждущих, чтобы их заполнили, и лишь та, на которой стояло сегодняшнее число, чванливо выставляла напоказ единственную запись:

Кроме нее, в левом нижнем углу красовалась какая-то закорючка, на первый взгляд сильно смахивавшая на человечка в инвалидном кресле на колесиках, решившего сверзиться с опоры моста. Шутка весьма дурного вкуса, если не замечать, что человечек в кресле как две капли воды похож на ее бывшего босса, Тайнера Грея, — тогда рисунок сразу обретал какую-то шутовскую прелесть.

Она предупреждала Тайнера, что июнь не самое подходящее время, чтобы открывать новую контору, да что толку! По своему обыкновению, Тайнер отмахивался от нее, как от назойливой мухи, твердя, что завалит ее делами, станет посылать ей собственных клиентов, так что у нее и минутки свободной не будет. Иной раз, когда становилось совсем уж невмоготу, Тесс приходило в голову, что Тайнеру попросту хочется побыстрее освободить стол.

Ну, вот, его желание исполнилось — на прошлой неделе она открыла собственную контору В результате — одно-единственное дело за весь июнь. А июль и август в Балтиморе вообще «мертвый сезон» — большинство горожан обычно перебираются в Оушн-Сити или на пляжи Делавэра.

— Увы, это не для нас, Искей. Мы ведь с тобой рабочие лошадки, верно? — буркнула она, обращаясь к своей суке-грейхаунду, грациозно разлегшейся на розовато-лиловом диванчике в позе одалиски со знаменитого полотна Матисса. — Знаешь, на кого ты похожа? «Обнаженная красавица на розовом». Нет, «Черная, волосатая обнаженная красавица с розовым брюшком».

В прошлом неоднократная победительница собачьих бегов, Искей теперь превратилась в такую же непревзойденную соню, умудряясь спать чуть ли не по восемнадцать часов в день — либо на диванчике в конторе, либо дома, в своей корзинке. «Что ж, Искей может себе это позволить, — вздохнула Тесс, — это ведь не ей нужно крутиться, чтобы удержаться на плаву».

Удивительно уместное выражение — «на плаву», уныло подумала она. Сказать по правде, об этом оставалось только мечтать. Она настолько погрязла в долгах, что, того гляди, пойдет ко дну, и с каждым днем увязала еще сильнее. А пока что бухгалтерские книги показывали одни расходы. «Тесс Монаган Инк», точнее, «Кейес Инвестигейшнс Инк», выражаясь фигурально, пускало последние пузыри. Фирма, которую она открыла, получила название по фамилии отставного копа, имевшего достаточный кредит, чтобы позволить Тесс Монаган получить в штате Мэриленд лицензию частного детектива. Честно говоря, она никогда в глаза не видела этого самого Эдварда Кейеса, позволившего включить его в число совладельцев в обмен на небольшой процент от прибыли фирмы. Оставалось только надеяться, что он окажется терпеливым человеком, грустно подумала она.

И вот через десять минут, возможно, у нее, наконец, появится первый клиент, некий мистер Бил. Что-то подсказывало Тесс, что этот самый Бил окажется патологически пунктуальным — учитывая, что он в буквальном смысле слова рвался прийти еще вчера. Прошлым вечером он позвонил ей около восьми и прицепился к ней, как пиявка, требуя немедленной встречи. Можно подумать, без частного детектива ему крышка, возмутилась Тесс. Она весь день трудилась, как лошадь, пытаясь придать своей конторе мало-мальски приличный вид, и сейчас валилась с ног от усталости. Конечно, Тесс была не в том положении, чтобы рисковать остаться вообще без клиента, но решила отложить встречу на завтра. «Ничего, пусть поварится в собственном соку, авось мягче будет», — злорадно подумала она. По телефону ей показалось, что этот Бил был слегка навеселе, когда разговаривал с ней, — во всяком случае, каждое слово он выговаривал с особой тщательностью, словно хотел убедиться, что его поймут. Тесс попросила его прийти в 9-30, для приличия попричитав немного насчет той сумятицы, которую это внесет в ее переполненный делами распорядок дня. Еще бы, ведь ей пришлось на целых полчаса сократить утреннюю пробежку!

Прошлым вечером, когда она уходила, ее контора в мягком вечернем свете выглядела чистенькой и уютной — в точности как и положено тому месту, где трудится высокопрофессиональный детектив. Но сегодня яркие солнечные лучи, пробиваясь сквозь стекло, безжалостно уничтожили все следы ее трудов, и контора стала тем, чем и была — унылым офисом на первом этаже бесконечно ремонтируемого дома, всего лишь одного из сомнительного вида строений на Батчерз-Хиллз. Выстроенный чуть ли не в прошлом веке, дом походил на старика, уставшего жить и мечтающего только о вечном покое, — в дырах на линолеуме вечно скапливалась вода, двери и оконные рамы висели, что называется, «на соплях», а штукатурка, хоть и наложенная в три слоя, не скрывала изрядно потрескавшихся стен.