— Деньги? Они получат деньги? Не Донни, а… а они?

— Боюсь, что так. — Естественно, она не обязана была что-то объяснять этой женщине, но решила это сделать — просто на всякий случай, чтобы задобрить Кейшу. Еще не хватало, чтобы та, разозлившись, принялась вставлять ей палки в колеса. — Видите ли, вы ведь уже подавали иск, верно? Вторично получить деньги по одному иску нельзя — таков закон.

Кейша охнула. Пеленка, в которую она заматывала младенца, представляла собой длинную полоску ткани, к тому же ребенок непрерывно ерзал, так что у нее ушло немало времени, чтобы туго перепеленать малышку.

— Ну… понятия не имею, куда они все подевались. С тех пор я никого из них не встречала.

— А на суде? Ведь вы были на слушании?

— Угу.

— Они ведь тоже там были, верно? Насколько мне известно, всех их вызывали как свидетелей.

— Ах да, конечно. Их допрашивали раз или два, но что с того? После-то мы с ними не встречались.

Расспрашивать Кейшу было все равно что раз за разом нырять на дно бассейна за каким-то предметом, что они проделывали, когда сдавали экзамен, чтобы получить разряд спасателя. Если не подцепишь его с первого раза, приходилось выныривать, делать глубокий вдох и потом нырять снова.

— Скажите, а почему вы отдали Донни на воспитание?

— Ну, по-моему, это никого не касается, тем более после стольких лет, верно? — ворчливо буркнула та. — Конечно, я сваляла дурака. Не надо было этого делать, вот и все, что я вам скажу. Это была ужасная ошибка. Забрали у меня моего мальчика, отдали чужим людям, а потом убили его, и кто мне теперь заплатит за это?

— И что — его отдали под опеку просто так, без судебного решения?

Кейша, прижав малышку к груди, уткнулась лицом в ее волосы. На лице ее появилась блаженная улыбка — она вдыхала запах, исходивший от волос дочки, словно это было какое-то благовоние. Интересно, подумала про себя Тесс, кожа младенцев действительно пахнет как-то по-особому, или так кажется только матери?

— Послушайте, все это было много лет назад. Я уже почти ничего не помню. Да и вспоминать не хочу, если честно. Теперь у меня есть Лайла, я стала ей хорошей матерью, по-настоящему хорошей матерью, право слово, и ее отец относится к нам по-доброму. Так с какой радости мне помогать вам искать этих ребятишек, тем более что мне-то с этого ничего не обломится?

Из комнаты, где спали ее племянники, донеслось жалобное похныкивание, словно заскулил щенок. Кейша Мур даже не шелохнулась, просто стояла молча, баюкая задремавшую дочку. Тесс положила на холодильник, служивший пеленальным столиком, свою визитную карточку.

— Оставлю вам на всякий случай, — объяснила она. — Может, что-то вспомните. И берегите дочку — она у вас хорошенькая.

Проходя через комнату, где были мальчики, она убедилась, что они снова спят, уткнувшись лицом в протертые валики диванов. Мятая одежда, которую они не потрудились снять, во сне сбилась, рубашки задрались, обнажая худенькие тела. В первый раз она не обратила внимания, что они так и спали обутыми. На ногах у детей были высокие спортивные кроссовки «Велкро» со шнуровкой, доходившей чуть ли не до середины лодыжек. Тесс удивленно присвистнула — такая обувь, должно быть, обошлась кому-то в кругленькую сумму. Видимо, мальчишки слишком устали, чтобы стащить кроссовки, — так и рухнули в них и мгновенно уснули. Но почему же ни Кейша, ни ее невестка не позаботились осторожно стащить их, если дети спали мертвым сном?

Тесс вдруг вспомнила, как в детстве все лето бегала босой и беззаботно играла дни напролет — чудесное время, когда ушибленный палец или разбитая коленка могли считаться самой большой проблемой. Здесь, на Вашингтон-авеню, дети не могли позволить себе роскошь побегать босиком даже во сне…

Прошло почти десять лет с тех пор, как бабуля Вайнштейн, продав свой огромный старый дом на Виндзор-Хиллз, переехала в тесную квартирку в северо-западном пригороде Балтимора. «Тут все так по-городскому», — объяснила она, и вся семья преисполнилась молчаливой благодарности за столь туманное, чисто риторическое определение. В конце концов, быстро меняющееся окружение значило в ее глазах куда меньше, чем та куча денег, которую приходилось выкладывать за содержание дома, большого, но какого-то беспорядочного, с давным-давно прогнившей кровлей, грозившей в любую минуту обрушиться вам на голову, и необъятного сада, сплошь засаженного деревьями. «У меня стесненные обстоятельства, — так любила бабуля объяснять свой переезд детям и внукам. — Вы ведь знаете, что папочка не оставил мне почти ничего». Да, конечно, они это знали.

И тем не менее бабуля до сих пор предпочитала придерживаться того же образа жизни, к которому привыкла еще при жизни папочки. К примеру, на праздничный обед в честь дня рождения Джудит она пригласила всех своих пятерых детей с их супругами, всех без исключения внуков и даже многочисленных правнуков. Соответственно, приглашенных оказалось двадцать человек, в результате чего ее крохотная квартирка запросто сошла бы за универмаг во время сезонной распродажи — учитывая количество статуэток из китайского фарфора, каждая из которых имела собственную историю.

Ее дети, внуки и правнуки, отнеслись к ситуации с пониманием — впрочем, как и всегда — и по давно сложившейся привычке предприняли некоторые действия за ее спиной. Джудит, мать Тесс, обзвонила всех своих четверых братьев, и они, как обычно, стали тянуть жребий. Проигравший обязан был явиться на обед, остальные же, придумав благовидный предлог, получили шанс избежать участия в данном мероприятии. Насколько помнила Тесс, тогда даже ее собственному отцу удалось сорваться с крючка, мотивировав свой отказ явиться на обед кучей дел, скопившихся на работе. На ее памяти никогда еще Вайнштейны и Монаганы так единодушно не приходили к согласию ни по одному вопросу. В результате круг гостей сузился до самой бабули, дядюшки Джулса и тети Сильвии, их дочери Деборы, зятя Аарона, дяди Дональда, дяди Спайка, Тесс и, естественно, самой новорожденной, Джудит, которая все это и придумала.

— А где же остальные? — осведомилась бабуля, глядя, как Джудит, нарезав праздничный пирог, оделяет им гостей.

— Все заняты, — объяснила та. — В наши дни у людей столько дел, знаешь ли.

— Ну, Исаак и Натан вечно крутились как белки в колесе. Именно поэтому они и добились успеха в жизни. Но твой муж вполне мог бы прийти — уж ему-то следовало быть здесь! Или у Монаганов не принято праздновать дни рождения? Одному богу известно, что они празднуют! Наверное, все остальное.

— Патрик пообещал свозить меня в ресторан в выходные, — возразила Джудит, отломив пальцами громадный кусок пирога и отправив его в рот. «А вот меня бы убили, если бы я так сделала!» — с завистью подумала Тесс. — Он уже заказал отдельный кабинет! — похвасталась Джудит.

— Отдельный кабинет? Муж ведет тебя в отдельный кабинет, чтобы отпраздновать твое пятидесятилетие?!

— Это ресторан в пятизвездочном отеле, бабуля, — миролюбиво пояснила Тесс, убедившись, что у матери рот набит пирогом.

— Очень экстравагантно. В наши годы ничего подобного не было. И очень хорошо. Нет, ну почему некоторые люди не могут оставить все как есть, просто не понимаю?

А вот Тесс понимала. И дело было даже не в том, что ей жалко было дом, который они потеряли, хотя там так здорово было собираться всей семьей. В огромном особняке на холме Гвиннз-Фаллз замечательно было играть во всякие игры, там было столько разных потайных мест вроде старого кухонного лифта или всеми давно забытого винного погреба, где так чудесно было прятаться. Нет, дом тут был ни при чем — просто после смерти папочки что-то вдруг разом изменилось в их семье, исчез тот необъяснимый дух семейственности, который раньше всегда присутствовал на подобных сборищах. По горло заваленный работой и делами, он тем не менее ухитрялся щедро оделять их всех своей любовью, бурным потоком изливая ее на всех своих чад и домочадцев, и они нежились в ее лучах, сами того не замечая. А бабуля, вопреки сложившемуся стереотипу еврейских и других бабушек, готовила какие-то совершенно несъедобные блюда и вечно ворчала по всякому поводу. Особенно это касалось тех случаев, когда кто-то, по ее мнению, уделял недостаточно внимания ее стряпне — тогда она была смертельно оскорблена.